«Сталин посылает Ильфа и Петрова в страну кока-колы»

Америка глазами русских писателей.

«Счастье бродит по стране в длинных белых одеждах, распевая детскую песенку: «Ах, Америка — это страна, там гуляют и пьют без закуски». Так говорит Остап Бендер членам экипажа «Антилопы». В сентябре 1935 года авторам «Золотого теленка» представилась возможность лично проверить, так ли это. По командировке газеты «Правда» они отправились в Европу, а оттуда – в США. Мой сегодняшний собеседник – московский журналист, историк и такой же, как и я, поклонник Ильфа и Петрова Николай Руденский.

- Николай, дочь Ильфа Александра Ильф, ныне уже покойная, пишет в предисловии к последнему изданию «Одноэтажной Америки», что не знает, какое задание дал Ильфу и Петрову тогдашний главный редактор «Правды» Лев Мехлис. Однако ее предисловие озаглавлено так: «Сталин посылает Ильфа и Петрова в страну кока-колы». Есть предположение, что эта командировка связана с установлением дипотношений с США, необходимостью утеплить образ Америки. Можно вспомнить также, что в Вашингтоне их принимали на высоком уровне, в посольстве был устроен прием по случаю их приезда, генконсульства с ними носились, как с писаной торбой. Не говорит ли это о том, что задание исходило от самого вождя?

- Вряд ли речь идет о каком-то задании с самого верха. Это все-таки был 35-й год. Это несколько другое время, не 37-й и последующие годы. Они были довольно известными писателями, и поездка в капстрану для этого времени не являлась чем-то исключительным. Видимо, изначально речь шла о книге, но какие-то очерки печатались в «Правде» еще пока они в Америке находились. Что касается драгоценной валюты, то что-то они там должны были получить и получили за издание романов, потом даже набросок сценария они в Голливуде написали.

А кроме того, мы знаем по документам о том, что советская власть даже в самые тяжелые годы не скупилась на валюту для таких людей, как, скажем, Алексей Толстой или Владимир Немирович-Данченко, которые ездили за рубеж для поправки здоровья.

С восстановлением дипотношений я бы прямо это не связывал. Все-таки это несколько уже другое время – дипотношения были восстановлены в 1933 году, а поездка – 35-й, начало 36-го. И вот это предположение, что надо было, ну что ли, несколько подкрасить образ Америки тоже вряд ли, мне кажется, основательно. В период подготовки восстановления отношений такая задача имела бы смысл, и то скорее речь все-таки должна была бы идти о приукрашивании образа Советского Союза в глазах американской общественности.

Так или иначе, еще до восстановления отношений писался американский роман Пильняка «О’кей», конечно, куда более идеологизированный и злобный, нежели «Одноэтажная Америка». И сама Александра Ильинишна, выступая в качестве публикатора полной версии книги с приложением писем Ильфа и Петрова оттуда родным, она говорит осторожно - что не знает, было ли задание, но во всяком случае книга написана явно не по заданию.

И я, в общем, склонен с ней согласиться, хотя, конечно, есть там некоторые места, которые, возможно, были написаны неискренне и в расчете на идейную, что ли, приемлемость, чтобы облегчить прохождение через цензуру. Но в целом книга получилась достаточно трезвой, беспристрастной и благожелательной по отношению к Америке.

​-  Когда-то подростком я читал книгу с упоением – она очень сильно отличалась от советского агитпропа. С новым интересом я ее открыл, когда сам впервые побывал в Америке. И произошла удивительная вещь. Многое в ней воспринималось так, как будто я сам это написал, настолько совпали ощущения – вот, например, о Нью-Йорке: "Это мучительный город. Он заставляет все время смотреть на себя. От этого города глаза болят. Но не смотреть на него невозможно".

На мой вкус, отлично сказано. И очень хорошо передает первое впечатление от Нью-Йорка. Причем в моем случае сходство было абсолютным: я остановился ровно в том же отеле, в каком остановились Ильф и Петров, только тогда он назывался «Шелтон», а в мое время назывался «Мэрриот Ист-Сайд». И точно так же, как они, я вышел в первый свой вечер в Нью-Йорке на улицу, полюбовался отелем «Уолдорф-Астория» через дорогу, пошел по Лексингтон-авеню вниз, свернул на 42-ю и по ней вышел на Таймс-сквер – в точности повторил их маршрут. А у вас были такие совпадения, когда вы читали книгу уже после того, как сами побывали в Америке?

- Да. Совершенно с вами согласен. Я впервые прочел книгу лет, наверно, в 13-14, потом как-то долго не перечитывал и взялся перечитать, уже побывав в Америке. И вот здесь мне хочется буквально повторить то, что сказали вы. Эта точность наблюдений просто поразительна. Пожалуй, если выбирать что-то одно, то это наблюдения относительно характера американцев. То, что поразило их, поразило в свое время меня и, наверно, многих – это черта, обозначаемая уже вышедшим из употребления словом «обязательность». Вот я просто по моему опыту привык, что если американец говорит, что он это сделает – то всё. Не зря там существует выражение consider it done...

- Сказано – сделано.

- В России с этого все только начинается. Если сложилось так, что ты у кого-то что-то вынужден просить, это только начало, тебе надо постоянно работать над этим – напоминать, просить еще и еще. В Америке быстро приучаешься просто об этом забывать. И в этом поразительное отличие от нравов нашей страны, России. Та помощь, то доброе отношение, на которое в Америке можно рассчитывать от людей мало тебе знакомых, иногда совсем не знакомых, выше, чем то, на что можно надеяться в России даже от иных приятелей. Ильф и Петров об этом пишут, и это очень точно. Ну и масса других, конечно, наблюдений, не только положительных, но и критических. Они поразили меня своей точностью и, если угодно, долговечностью: столько времени прошло, казалось бы, все меняется, но, видимо, много есть в Америке такого, что за 70 c лишним лет не изменилось.

- В то же время, как мне кажется, книга стала источником многих штампов об Америке – ну хотя бы о том же общепите. Или о конвейере Форда. Или о стандартизации – все дома одинаковые, а в них вся мебель типовая. «Нью-Йорк – город контрастов» - тоже оттуда, из «Одноэтажной Америки». При этом авторы не замечают внутренних логических противоречий в своей позиции: они восхищаются «человеком труда», который создал небоскребы, но откуда взялся этот гордый человек, если промышленность в США – это такая страшная бездушная машина, выжимающая из работника все соки? Чем советский конвейер так уж выгодно отличается от американского? Они пишут об одинаковых домах, но в домах-то по 6-7 комнат, а в СССР в это время - Швондер и квартирный вопрос. Как вы считаете, вот эта дань идеологии была у них вынужденной или искренней? Были ли эти 6-7 комнат фигой в кармане или случайной проговоркой?

- Это сложный вопрос. Я перед нашей беседой все-таки перелистал заново книгу. И мне бросилось в глаза то, на что я не обращал внимания когда-то. Вы помните, что в советское время на идеологические штампы уже переставали обращать внимание, как на наглядную агитацию. А тут, если приглядеться, это есть и это, конечно, очень досадно и, увы, рисует любимых писателей не в лучшем свете. Действительно, эти жалобы на то, что еды очень много, разной, безукоризненного качества, но она, видишь ли, не удовлетворяет их потребности в разнообразии вкусов – все-таки писать это в середине 30-х годов, когда страна еле-еле оправилась от чудовищного голода начала 30-х годов, вызванного коллективизацией... Ну а уж о качестве еды в советском общепите даже мы помним, а в 30-е годы оно вряд ли было лучше, если брать не дорогие рестораны, а обычные столовые. Все это, конечно, выглядит как бы даже не что не очень правдиво, но и не очень этично. Ну и то, что вы упомянули насчет жилья...

И совсем из другой области: очень критически, даже зло написана глава о Голливуде. Нельзя сказать, что все там неправильно. Действительно, в массовой кинопродукции того времени много было такого, что не удовлетворяло взыскательный вкус. Но опять-таки: это пишут люди из Советского Союза, чей тогдашней кинематограф был несравним с американским не только количественно, но и качественно, на мой взгляд, несмотря на то, что тогда творили выдающиеся советские режиссеры. Или смеяться, скажем, над американскими музыкальными комедиями того времени, при этом имея дело в России с Григорием Александровым – замечательная фраза из записных книжек Ильфа: «Варшавский блеск. Огни ночного Ковно. Гришкино счастье» - все-таки в этом есть, как бы сказать, некоторый, мягко скажем, перекос, некоторая пристрастность. И ведь специально они говорят в каком-то месте книги: мы постоянно думали о нашей стране, о Советском Союзе, постоянно сравнивали, сопоставляли – вот этого у нас нет, а это у нас лучше.

Но как-то, видимо, не очень они правильно сопоставляли, а если и сопоставляли, то не вполне правдиво это отражали. Вопрос о субъективности крайне сложен. С одной стороны, оба они были люди умные, достаточно трезво смотревшие на советскую жизнь. А с другой стороны, они, конечно, не были настроены антисоветски. Скорее наоборот. Так что ответить однозначно на вопрос, сколько здесь искренности, а сколько циничного приспособления к цензуре, к идеологическим запросам системы – трудно. Часто ведь это сливается так, что одно не отличимо от другого. Человеку трудно быть сознательным лицемером. С какого-то момента он начинает искренне верить в это, происходит усвоение этих норм, так что здесь сказать трудно.

- Ну, к Григорию Александрову у них было пристрастное отношение: они, как известно, сняли свои имена с титров картины «Цирк», снятой по их сценарию (она была готова как раз к их возвращению из Америки), и тем самым лишили себя Сталинской премии. Хотя я, честно говоря, кардинальных изменений в фильме по сравнению с пьесой не заметил. Но вряд ли можно спорить с тем, что комедии Александрова сделаны по голливудским образцам – это такой «Голливуд для бедных». Не исключено, что именно это сходство Ильфу и Петрову и не понравилось.

Ну и в продолжение темы штампов. В их двух знаменитых романах Америка, кроме фразы, с которой я начал, встречается как будто дважды – в лице Вандербильдихи, с которой ведет неравный поединок Эллочка Щукина (всего вероятнее, это Консуэло Вандербильт, герцогиня Мальборо – именно она блистала в умопомрачительных нарядах) и в лице измученных сухим законом американцев, которые ищут рецепт самогона. В обоих случаях присутствует мотив бездуховности. В «Одноэтажной Америке» этот мотив развернут: пусть мы беднее Америки, но зато духовнее. Авторам очень не нравятся примитивные, пошлые американские зрелища вроде бурлеска, причем их описания отличаются отчаянным сексизмом, который они просто не замечают, тогда и слова-то такого не было. Ну а когда дело доходит до классической музыки, за авторов становится стыдно. Рахманинов, по словам какого-то знакомого авторам композитора, которого они не называют по имени, перед выступлением травит анекдоты, а когда приходит время выходить на сцену, «подымается с места и, напустив на лицо великую грусть российского изгнанника, идет на эстраду».

Буржуазная публика, мол, остается равнодушной к искусству таких корифеев, а вот в Москве им бы устроили овацию. Спрашивается: если у Рахманинова грусть притворная, за что же овацию? Понятно, что этот штамп гораздо старше Ильфа и Петрова, но советская власть как-то особенно настойчиво продвигала этот миф об особой духовности советского человека. И как, видим, он дожил до сегодняшнего дня и обрел второе дыхание.

- Да, конечно, они этому отдали дань. Причем то, что касается классической музыки – это одно из очень немногих мест, где присутствует в целом несвойственная книге какая-то беспричинная, нерациональная злоба. К примеру, они на концерте Крейслера, и вот какие-то мясные короли и какие-то чуть ли не плантаторы – они, пишут Ильф и Петров, увлекаются сейчас Бахом, Брамсом и Шостаковичем, а завтра они начнут увлекаться Моцартом, Чайковским и кем-то еще.

- В одном месте – это как раз глава про американский фастфуд – они с похвальной самоиронией пишут: "Мы все время чувствовали непреодолимое желание жаловаться и, как свойственно советским людям, вносить предложения. Хотелось писать в советский контроль, и в партийный контроль, и в ЦК, и в «Правду». Но жаловаться было некому. А «книги для предложений» в Америке не существует".

Мне кажется, о многом они рассказывали в книге, видимо, в надежде, что Советский Союз сможет перенять какие-то разумные, облегчающие жизнь формы организации быта - допустим, те же столовые самообслуживания. И недаром среди читательских откликов на книгу есть такая фраза: «Если бы Америка была советской, она была бы раем». Мнение, на наш сегодняшний взгляд, абсурдное: она потому и такая, что не советская. Но ведь точно так же считал и Маяковский: очистить Америку от всякой буржуазной скверны – и будет отличная страна.

Ильф и Петров по возвращении пытались посодействовать превращению Советского Союза в социалистическую Америку. Они написали письмо Сталину. Они прочитали в газетах о проекте кино-города в Крыму – советского Голливуда – но считали, что советскому кино нужен не кино-город, а современные студии, какие они видели в Голливуде американском. Они знали, что вождь очень интересуется организацией кинопромышленности в США и сделали на это ставку. Но вождь назвал их болтунами. И с другими предложениями Ильф и Петров уже никуда не обращались.

Николай, что происходило с книгой в дальнейшем? Ведь она подвергалась цензурной правке, в какой-то период была вообще запрещена?

​-  Книга была издана – сначала в журнале «Знамя», затем вышло отдельное издание, первые экземпляры появились буквально в день смерти Ильфа в апреле 37-го года. Официальная реакция была скорее негативной. Сначала короткий благожелательный отзыв появился, по-моему, в журнале «Книга и революция», но уже и там было замечание, что авторы чрезмерно увлекаются американским сервисом. А затем в «Известиях» появилась разгромная рецензия под названием в духе времени: «Разве-систые небоскребы». Но тем не менее книга была вскоре переиздана в составе собрания сочинений, правда, уже с несколькими цензурными изъятиями, особенно в главе, которая называется «Амери-канская демократия».

А дальше судьба «Одноэтаж-ной Америки» повторила в какой-то степени судьбу романов. Беда на них обрушилась уже после смерти обоих авторов, после войны, когда были переизданы «12 стульев» и «Золотой теленок». Это было в 48-м году, а в 47-м была переиздана «Одноэтажная Америка». Я, кстати, видел это издание, даже с фотографиями Ильфа в качестве иллюстраций. На эти переиздания реакция была очень жесткой. Они были объявлены ошибкой – не ошибкой в смысле неточности, а политической ошибкой. Ильф и Петров подверглись посмертной заушательской критике в духе времени.

Кто-то писал более доброжелательно – зря, мол, переиздали книги, которые уже устарели и тематика которых преодолена жизнью. Но были и куда более злобные и серьезные по тем временам обвинения. В частности, Александр Дементьев, которому впоследствии предстояло стать заместителем Твардовского в «Новом мире» и одним из ведущих критиков либерального направления и, кстати, членом редколлегии собрания сочинений Ильфа и Петрова, вышедшего в начале 60-х годов, в те времена он написал, что Ильф и Петров принадлежат к так называемой одесской школе литераторов, – достаточно понятно, что имеется в виду – которая особенно отличалась низкопоклонством перед иностранщиной.

Так что до 1956 года, до ХХ съезда Ильфа и Петрова никакие произведения не переиздавались вообще, а в годы оттепели пошли, конечно, переиздания романов и «Одноэтажной Америки». Ну, разумеется, она переиздавалась не так часто и не так массово, как романы, но была вполне доступна читателю. Приходится, правда, пожалеть, что художественная сторона книги остается до сих пор, на мой взгляд, недооцененной. «Одноэтажная Америка» существует в тени романов, даже отчасти в тени фельетонов. Не хочу принижать ни то, ни другое, но книга блестящая, в том числе как художественное произведение.

- Мне хочется закончить цитатой из письма Ильфа – оно написано в Эль-Пасо 29 декабря 1935 года: "Опять еду через пустыню... Понимаешь, милый мой друг, это очень географическая страна, если можно так выразиться. Здесь видна природа, здесь нельзя не обращать на нее внимания, это невозможно. Последний раз я видел Тихий океан, когда ехал в Сан-Диэго. Мы ехали поездом через апельсиновые рощи знаменитой долины салатов, дынь и апельсинов Импириэл валли, мимо нефтяных вышек по берегу. Заходило солнце, красное, помятое, комичное, потерявшее достоинство светила. Красиво и грустно. Стал бы я писать о заходах солнца при моей застенчивости...".

Илья Эренбург свидетельствует: «Ильф не раз говорил еще до поездки в Америку: «Репертуар исчерпан» или: «Ягода сходит». Но по этому короткому отрывку видно, что в творчестве Ильфа и Петрова начинался новый этап. Друзья были убеждены, что смерть Ильфа стала результатом тяжелой, напряженной автомобильной поездки по Америке, обострившей болезнь. Лучшая советская книга об Америке стала последней для их авторов.В США «Одноэтажная Америка» была издана в том же 37-м году, что и в Советском Союзе. Она привела в восторг американцев. Рецензенты дружно назвали ее одной из лучших книг, написанных иностранцами об Америке. На критику американцы не обиделись, а иронию оценили. Книга переиздается по сей день: последнее издание вышло в 2010 году.

Владимир Абаринов

Послесловие

Завершая популярный исторический цикл Владимира Абаринова “Русские писатели в Америке”, я хочу подвести итог этим сюжетам, поделившись собственными размышлениями на неизбежную для каждого жителя Русской Америки тему.

Разбирая отношения наших прославленных авторов с Америкой, Владимир Абаринов вынужден признать, что посетившим ее писателям-соотечественникам страна не понравилась - ни Горькому, ни Есенину, ни Маяковскому, ни ни Ильфу с Петровым (к ним еще можно прибавить Пильняка, Эренбурга и многих других).

Почему? Возможно, потому, что в Новый Свет все они ехали за новыми впечатлениями. Из ветхой Европы путешественник прибывал в царство машины, где по словам Есенина “каждый окурок вырастал в фабричную трубу”. Не заметить в Америке машину было так же трудно, как не найти Эйффелевую башню в Париже.

Как относиться к машине - другой вопрос. Одни стонали от зависти, другие - от ужаса, третьи только морщились, но все помнили, что Америка - страна технической цивилизации, подмявшая под себя человека, культуру, природу и индейцев. Тем не менее, русские путешественники отдавали должное индустриальному Молоху.

Поэтому Маяковский описывал Бруклинский мост как монумент грядущему сверхчеловеку:

Как глупый художник

в мадонну музея

вонзает глаз свой,

влюблен и остр,

так я, с поднебесья,

в звезды усеян,

смотрю на Нью-Йорк

сквозь Бруклинский мост.

Хрестоматийные безработные, которые кидаются с Бруклинского моста вниз головой - жертвы языческому кумиру. Упоенный, как он писал, умным “расчетом суровым гаек и стали”, поэт упоминает о них бегло, вскользь. Поэтому, наверное, он и перепутал Гудзон с Ист-ривер: безработным, в сущности, все равно, где топиться.

Тот же пафос пронизывает и ту книгу, которая обсуждалась сегодня. Она названа в полемике с традицией “Одноэтажной Америкой”, но спора не вышло. Подлинные герои Ильфа и Петрова - шоссе, бензоколонки, конвейер, автомобиль, плотина, электричество и, конечно мост (на этот раз в Сан-Франциско). Все это они хотели бы завернуть и увезти домой, чтобы побыстрее добраться до светлого будущего.

Что касается “одноэтажной” Америки, то авторы, как и многие другие русские путешественники, пришли к неприятному выводу: большую страну населяет маленький народ - меркантильный, мещанский, ограниченный, не достойный американской технической мощи.

И тут пора задать вопрос: почему машина, которую неизбежно обнаруживали в Америке русские писатели отсутствует у писателей американских? Без техники обходились и Хемингуэй, и Фолкнер, и Сэлинджер, и Стейнбек, и Генри Миллер, и, отступая в прошлое, Джек Лондон, Марк Твен, Мелвилл, Эмерсон, Генри Торо. Почему самих американцев не завораживала их техническая цивилизация? Почему здесь не возник производственный роман? Почему, как спрашивали те же Ильф и Петров, инженер не стал национальным героем?

Да потому что Америка - принципиально не городская страна. И этого странники Старого Света не заметили. Они искали Америку не там, где она предпочитает жить. Города в Америке - исключение из правила, и часто, как это сейчас случилось с Детройтом, - несчастный случай.

Оставив небоскребы офисам и приезжим, сами американцы всегда предпочитали жить на первом этаже собственного дома, подальше от технических гипербол. Обменяв цивилизацию на географию, культуру на природу, естественный рельеф на искусственный, Америка оказалась в выигрыше. Но оценить эту сделку можно лишь тогда, когда научишься путешествовать по-американски.

Секрет этого искусства лежит на поверхности: он в - дороге, которая сама цель пути. Жадно покрывая милю за милей, путник растворяет себя в первозданной пустоте, огромные запасы которой все еще содержит в себе Новый Свет. Под автомобильными колесами пространство обретает почти физическую осязаемость. Карта оживает, отрывается от бумаги, выходит из двухмерной абстракции в реальную жизнь.

Понять Америку можно только на ходу. При этом гостю-иноземцу надо постоянно держать в памяти:

- что в Старом Свете вы куда-то едете, а в Новом вы едете откуда-то;

- что в Старом Свете преобладает центростремительной движение, в Новом - центробежное;

- что в Старом Свете все дороги ведут в Рим, в Новом - ”из Рима”;

- что только тот путник, который сумеет влиться в поток бегущих из городов американцев, только тот, кто услышит ритм этого вечного движения, только тот, кто войдет во вкус освоения Нового Света, так не похожего на Старый, может с чистой совестью сказать, что ему удалось не увидеть, а открыть Америку.

Александр ГЕНИС