Война России и Украины – это последняя антиимперская война в истории

Сергей Чернышов – о смерти империи.

Одна из центральных дискуссий о последствиях нынешнего военно-политического противостояния России едва ли не со всем миром посвящена будущему самой российской государственности. Ей пророчат либо глубокую дезинтеграцию, либо, наоборот, резкое ускорение в движении к фашиствующему режиму, стремящемуся поглотить не только политическую, но и личную жизнь граждан. «Империя должна умереть», – говорят сторонники первого сценария. «Империя должна возникнуть», – говорят сторонники второго, часто ссылаясь на то, что современные США или Евросоюз – суть те же самые империи, построенные на чуть осовремененных принципах.

Об определениях «империи» историками и политологами написаны тысячи томов. Но главное слово, которое характеризует империи, всего одно – «универсализм». Империя – это такая форма устройства государства, которая претендует на универсальность во всем. Неважно, татарин ты или русский, буддист или иудей – у нас есть для тебя универсальный рецепт социальной жизни. Мы знаем, как тебе расти.

Россиянам эта концепция знакома по недавнему прошлому, в котором якобы существовала «единая историческая общность – советский народ». Советский проект в этом смысле – классика имперского строительства. Есть и другой понятный нам концепт: «Нет во Христе ни эллина, ни иудея». Идея христианства (и других монотеистических религий) как универсальной религии для любой территории и любой национальности кажется нам настолько очевидной, что мы забываем о существовании других представлений. Например, о том, что сила отдельного божества относится только к территории, закрепленной за этим божеством, – в других местах она не работает (таковы, скажем, традиционные представления северных народов России). Христианство в этом смысле – еще один пример типичной имперской идеологии.

Из идеи «универсальности» есть важное логическое следствие. Если правила одинаково хорошо работают для русских и татар, то совершенно очевидно, что они с такой же эффективностью должны работать для финнов и казахов, украинцев и грузин. Из идеи универсальности империи неизбежно следует идея ее постоянного расширения. Наш уклад мало того, что правильный, он еще и единственно правильный, а потому в счастье нужно загнать максимальное количество соседей, даже если и насильно.

В 1937 и 1939 годах в СССР вышел двухсерийный фильм «Великий гражданин», в котором рассказывается о борьбе крупного партийного руководителя Петра Шахова против врагов народа. Выступая на очередном съезде компартии, главный герой кинокартины произносит ставшую знаменитой фразу: «Эх, лет через двадцать, после хорошей войны, выйти да взглянуть на Советский Союз – республик эдак из тридцати-сорока. Черт его знает, как хорошо!» Был ли такой эпизод на самом деле, или это выдумка творческого коллектива, неважно. Однако творческий коллектив получил за фильм Сталинскую премию I степени, что говорит о его идеологической корректности тогдашнему курсу партии.

Идея универсальности не только рождает, но и убивает империи. Как только идея уникальности человека (этноса, религиозной группы, региона) абсолютно, на 100 процентов, исключается из имперской идеологии, универсальное государство начинает свой путь в могилу. Об этом, собственно, говорится во всех великих антиутопиях. Какой бы ни была сильной Океания из романа «1984», но она не способна целиком контролировать чувства как минимум одного человека. И этот один человек и становится в конечном счете ее могильщиком – как ошибка системы, которую она по своей природе не способна исправить.

Империя – противоестественная форма политического существования человечества. Этот тезис вроде бы противоречит «результатам наблюдений» за политической историей, знакомой нам по школьным учебникам. В пятом классе мы «проходим» Римскую империю, потом Византийскую, потом Французскую, Японскую, Российскую, наконец! Куда ни ткни, везде в последние две тысячи лет эти «противоестественные» империи – странно, не так ли? Странно до тех пор, пока мы не начнем разбираться в существе вопроса. «Империя» – это вам не реальная физическая категория, а абстракция. Как и любое социальное явление, оно живет лишь в головах людей. Когда мы разглядываем карту Римской империи в учебнике истории и видим ее границы вокруг Средиземного моря, то должны помнить об исключительной условности этих границ. На земле мы их не найдем, они существуют только в головах людей. Конечно, иногда люди из-за этих фантазий устанавливают на земле пограничные столбы и даже убивают друг друга, но фантазийность государственных границ это совершенно не отменяет.

Здесь мы подходим к принципиальному вопросу: а сколько людей в «Римской империи», скажем, в начале нашей эры понимало, что они живут, собственно, в «Римской империи»? Данных социологических опросов того времени у нас нет, однако мы можем предположить, что это почти наверняка понимали те, кто был включен в общеимперские формы политической жизни: чиновники, воины, философы, представители элит. Таковых в Римской империи периода ее расцвета было от силы 5-10 процентов. Скорее всего, только эти люди и понимали, что они живут в какой-то там «империи».

А что остальные? 90-95% населения за всю свою жизнь встречали максимум 50 человек и никогда не выезжали дальше, чем на 20 или 50 километров от своего поселения. Если бы мы спросили у них: «Где вы живете?», то услышали бы названия их деревушек и провинций. Поэтому вывод относительно Римской и других подобных ей империй таков: для подавляющего большинства населения такой абстракции не существовало. Что и говорить, даже 300-400 лет назад «Франция» – это некоторая абстракция королевского двора в Париже. Нет единого языка, единой системы образования (а значит, и единой концепции истории или пантеона героев), нет вообще ничего, чтобы житель Прованса понял, что он «француз». Да, он отдает налоги своему сюзерену, но это совершенно не делает его жителем какой-то там «Франции».

То же и в России. В Петербурге в 1721 году полтора десятка человек (члены Сената) объявили царя Петра Алексеевича императором, а Россию империй. Однако, что от этого поменялось в жизни Нижнего Новгорода или Томска? Ничего не поменялось. 99% населения тогдашней России совершенно точно не думали о том, что они живут в «России», и уж тем более – в «империи». Их идентичность была исключительно локальной, в лучшем случае персоналистской: не как жителей «империи», а как подданных конкретной персоны – царя.

Настоящие империи, какими мы их знаем, появляются совершенно в другую эпоху, которая называется «мо-дерном». Ее ключевое отличие от предыдущих эпох – в совершенно иной архитектуре коммуникаций. С появлением средств массовой информации, общего рынка, массового образования самоидентификация человека радикально меняется. В школе ему рассказывают про то, что он, оказывается, потомок «тысячелетней истории» с единым на всех иконостасом героев, его учат единому для всех языку, он включается в систему разделения труда и ездит в разные деревни и города. Печатный станок и всеобщее школьное образование, а не войны великих императоров, – вот настоящие родители классических империй.

Это совпадает с расцветом естественных наук. В XVII–XVIII веках в Европе появляется механика, рациональная медицина, география, биология. В России герой нового времени продемонстрирован в романе Ивана Тургенева «Отцы и дети» – это Евгений Базаров, который вместо чтения классической литературы режет лягушек.

Предельная рациональность известна нам по раннему советскому периоду. От архитектурного конструктивизма, в котором излишества подчинены рациональности, до тезиса из первого устава РКСМ 1918 года: «Каждая комсомолка обязана отдаться любому комсомольцу по первому требованию, если он регулярно платит членские взносы и занимается общественной работой». Ранний советский строй был пронизан рациональностью, в том числе садистской, античеловеческой рациональностью «красного террора». Проблема только в том, что в естественных науках культ идеи холодной рациональности как основы мироздания был развенчан еще в начале XX века с возникновением квантовой механики и других подобных учений физики. Оказалось, что в целом ряде случаев свойства вроде бы «объективных» физических процессов зависят от наблюдателя, что по принципу неопределенности Гейзенберга невозможно одновременно точно измерить положение и импульс (направление) частицы, и прочее, и прочее.

В социальной жизни, чтобы убедиться в ущербности принципа холодного рационализма, человечеству пришлось пережить немецкий нацизм, сталинский террор, прочитать и принять с десяток романов-антиутопий, чтобы наконец только во второй половине XX века (с опозданием на полвека от естественных наук) прийти к идеям постмодернизма и примата личности над государством. Как только это случилось, то идея империй приказала долго жить. Действительно, если никакого универсального социального строя не существует, то почему Франция должна властвовать над Алжиром, а Португалия над Мозамбиком? Именно идея уникальности человека и коррозия идеи «универсального» государства разрушили последние колониальные империи. Все, кроме СССР.

Когда в 2012 году в своем послании к Федеральному собранию Владимир Путин впервые заявил, что Россия – «государство-цивилизация», это надо было понимать так: Россия снова претендует на статус империи. Поскольку после завершения советского проекта не случилось подлинной люстрации, то нынешняя Россия, как мы теперь видим, оказалась логичным продолжением советского имперского универсалистского проекта. Действительно, если в Москве знают, как нужно хорошо и одинаково жить людям в Республике Коми и в Приморском крае, то в этой логике совершенно очевидно, что и для Украины у них есть такой же универсальный сценарий.

В 2021 году, говоря в своей программной статье об «историческом единстве русских и украинцев», Владимир Путин имел в виду то же самое – имперский универсализм. Как когда-то в 1937 году СССР мечтал расшириться до 30–40 республик, поскольку его строй не только правильный, но и единственно правильный, так и сейчас российский правящий класс, вышедший из советской номенклатуры, рассматривает Украину как отпавший от единой империи кусок территории и населения. А если они сопротивляются своему «возвращению» в лоно такой империи – это означает лишь то, что они не понимают своего счастья. Счастья в универсальности и одинаковости.

Вполне вероятно, что нынешняя война России и Украины – это последняя антиимперская война в истории. Война холодного имперского рационализма с социальным постмодернизмом, где во главе угла не правила, а люди. В этом смысле нынешняя война закончится не тогда, когда будут восстановлены международно признанные границы Украины, а когда закончится существование империи в головах жителей 1/8 части суши. Эта победа будет ознаменована массовым согласием с тремя простыми идеями: нет никакой «единой» и «правильной» истории, нет никакого «единственно правильного» социального строя или социального портрета человека, любое человеческое – важнее любого государственного.

Сергей Чернышов,

кандидат исторических наук