Как американцы помогли Сталину оплатить индустриализацию

Золотой человек с Аляски.

После начала вторжения России в Украину 34% крупнейших иностранных компаний, работавших в России, ограничили деятельность на российском рынке. Западные компании уходят из России не в первый раз – уходили они и в 1917 году, и в 1937-м. Но всякий раз выяснялось, что без них никак нельзя обойтись.

Сталину удалось заманить иностранные фирмы и специалистов в СССР ради индустриализации, а потом от них избавиться – и создать миф о всенародных стройках, которые народ «вынес на своих плечах». На этом мифе основано нынешнее представление о величии Советского Союза, будто бы сумевшего в считанные годы догнать Америку, шагнуть от сохи и керосиновой лампы к тракторным заводам и Днепрогэсу. Да, миф этот выглядит красиво, но дело в том, что Америку в СССР зачастую «догоняли» сами американцы. И золото, которое было необходимо для оплаты их услуг, искали и добывали в России тоже они сами.

3 рубля за килограмм Рембрандта

В советских учебниках по новейшей истории и научных работах по экономике все достижения СССР постоянно сравнивались с положением царской России в 1913 году. А надо было бы, говорят историки, сравнивать с предреволюционным 1916-м. Именно за годы Мировой войны экономика России изменилось поразительно: в разы выросло промышленное производство и выработка электроэнергии, появилось собственное авто– и авиастроение, так что бывшая «аграрная» страна теперь твердо занимала пятое (а по некоторым оценкам, даже третье, после США и Германии) место в мировом промышленном производстве.

На протяжении всей советской истории для большевиков это была больная тема, и статистику 1916 года они упорно прятали с глаз долой. Действительно, как бы они ни старались представить страну-предшественницу отсталой и неразвитой, для того чтобы восстановить промышленный уровень России, уничтоженной революцией, новой власти понадобилось 10 лет. Само собой, другие страны в это время тоже не стояли на месте, поэтому путь в «клуб» промышленных гигантов СССР был уже заказан.

Но в 1927 году Сталин, который не хотел смиряться с таким положением вещей, решил совершить великий «рывок в будущее» и одним махом догнать (а потом и перегнать) соперников. «Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Так на свет появился план индустриализации, и была объявлена стратегия «пятилеток», которые шаг за шагом должны были привести СССР к победе. Дешевой рабочей силы в СССР хватало, особенно после обнищания крестьян, благо, из вымирающих деревень они теперь ломились в города, мечтая стать пролетариями. Но требовались еще две вещи: специалисты и деньги. Их не было.

Образование застыло на уровне «общей полуграмотности», хорошие инженеры царских времен (за редкими исключениями) либо умерли, либо уехали, либо были расстреляны. Да и будь они в достатке, технологии за десятилетие ушли так далеко, что им пришлось бы переучиваться.

С деньгами у большевиков тоже были проблемы. Разрушенное сельское хозяйство, которое к тому же добили «раскулачиванием», больше не приносило дохода. СССР не экспортировал продовольствие, а закупал. Немного (но не слишком) выручали нефть, уголь, другие полезные ископаемые, которые понемногу продавались на Запад. И, собственно, все.

Деньги на индустриализацию предстояло найти. И специалистов – тоже.

С деньгами, конечно, было проще. Во-первых, можно было продать что-то ненужное. Древние иконы, золото с куполов церквей, серебряная алтарная утварь – все это регулярно превращалось в доллары с начала 20-х годов. Но были и явные излишки картин в Третьяковке, в «Русском музее» – их тоже перед первой пятилеткой начали активно продавать через подставных лиц на лондонских аукционах. С 1928 по 1933 год было продано больше 6000 тонн (а как их еще считать?) произведений искусства, на 20 миллионов золотых рублей, «по 3 рубля за килограмм Рембрандта», как шутили в те времена.

Для того чтобы обеспечить валютный бюджет экономического скачка, в середине 1920-х годов было создано Всесоюзное объединение «Антиквар» (Главная контора Госторга РСФСР по скупке и реализации антикварных вещей), подчинявшееся Наркомату внешней торговли и занимавшееся продажей за границу культурных ценностей из запасников музеев и фондов библиотек. Как у всякого советского учреждения, у «Антиквара» был план – экспорт произведений искусства и редких книг на сумму 5 миллионов рублей в год (два с половиной миллиарда нынешних рублей). Первыми жертвами «Антиквара» стали ленинградские музеи – Эрмитаж и пригородные дворцы – Павловский, Гатчинский, Строгановский и другие. По оценкам историков искусства, эти музеи «почистили» на 16 миллионов рублей (в ценах 1927-28 гг.).

Благодаря деятельности «Антиквара» и других контор, работавших под крышей ГПУ, удалось собрать почти половину требуемой суммы. Еще кое-что (на 2,4 миллиона золотых) Ягода по просьбе Сталина наскреб среди конфиската в «кассе ОГПУ». С такими средствами, полученными самым благородным образом, можно было уже и начинать. Дальше, при умном вложении (даром что коммунисты – в капитализме большевики на шестой год НЭПа кое-что понимали), они сами могли начать «делать деньги». Надо было только пригласить нужных людей «с той стороны».

И такие люди нашлись.

В Германии, по условиям Версальского мира лишенной права строительства военных заводов, были в принципе не прочь начать их возведение на территории СССР (разумеется, на определенных, очень выгодных условиях: немного снарядов и танков вам, немного нам). Но немцев отталкивали локтями фирмы из США, где вообще продолжалась Великая депрессия. Так что можно было еще и торговаться.

На первое время денег для индустриализации должно было хватить.

Однако Сталин, рассчитывая использовать ресурсы Запада для укрепления экономической мощи СССР еще много лет, распорядился пригласить в страну не только строителей, инженеров и управленцев, но и специалистов по добыче полезных ископаемых. В первую очередь – золота. Чтобы было чем заплатить всем этим иностранцам.

Золото, как известно, имелось в Сибири, которая за полвека до того уже пережила свою «Золотую лихорадку» – не хуже, чем на Аляске. Вот только объемы добычи этого драгоценного металла в начале 20-х годов минувшего века уже совсем не впечатляли. Богатые прежде месторождения оскудели, гигантских самородков и золотых жил давно никто не находил. Оставался лишь золотоносный песок, который, как и до революции, «промывали» сотни небольших старательских артелей, использовавших самое примитивное оборудование, и добывали они, конечно, крохи. Однако и этими крохами большевики дорожили, вот почему НЭП для старателей в Сибири продлился куда дольше, чем в среднем по стране: почти до середины 30-х годов.

Но Сталин проявлял к сибирскому золоту все больший интерес. В середине 20-х годов он с огромным интересом читал одну за другой книги Брета Гарта и Блеза Сандрара об американской «Золотой лихорадке», и в его воображении уже возникали золотые горы, которые поднимут СССР на вершину мирового могущества. Он понимал, что даже на истощенных сибирских месторождениях золота можно «взять» куда больше – если использовать мощные драги и промышленное оборудование, как, например, делали американцы на Аляске. И в 1927 году туда для знакомства с новейшими технологиями был отправлен начальник только что организованного треста «Главзолото», член коллегии Наркомфина СССР Александр Серебровский, которого Троцкий когда-то называл «одним из столпов советского режима».

В соответствии со своей фамилией, Серебровский был человек яркий и заметный. Один из немногих в СССР талантливых инженеров «старой школы», имевший уже немалый опыт организации различных производств, он к тому же неплохо знал английский, обладал огромным личным обаянием и легко сходился с людьми. Эти качества были очень кстати, потому что ему предстояло на Аляске не только увидеть, как американцы добывают золото, но и заключить контракты на поставку необходимого оборудования, а в идеале «переманить» в СССР кого-нибудь из высококлассных специалистов.

Дурная привычка расстреливать инженеров

Серебровский приехал на Аляску как охотник за головами – «хэд хантер», точно знающий, кого он хочет переманить в Страну Советов. Главной целью был американский горный инженер Джон Литтлпейдж, возглавлявший дирекцию одного из золотых рудников. Его рекомендовали как одного из самых толковых и опытных специалистов по золотодобыче. Этот мягкий и простодушный человек, которому только что исполнилось 33 года, легко согласился стать проводником и экскурсоводом по золотоносным шахтам для пришельца из «Красной» страны.

Литтлпейдж к тому времени работал на Аляске уже 14 лет, обзавелся там семьей и в целом был полностью доволен своей жизнью. Поэтому Серебровскому пришлось потратить немало усилий, чтобы войти к нему в доверие. Но за два месяца совместных путешествий Джон все сильней проникался симпатией к этому «славному русскому», восхищаясь его профессионализмом, неутомимой энергией, скромностью и здравостью суждений. Наконец, когда Серебровский начал мягко убеждать его переехать с женой и детьми в Сибирь, расписывая ее красоту (Аляска замечательна, но Сибирь еще лучше, вы ее сразу полюбите!), суля блестящую карьеру и огромные заработки, Литтлпейдж ответил ему со всей американской прямотой:

– Не нравится мне расклад у вас в стране. Не нравятся большевики у власти.

Серебровский изобразил удивление:

– А в чем дело, почему?

– У них привычка расстреливать, особенно инженеров.

Тогда Серебровский улыбнулся и заявил своим тихим голосом:

– Вот я большевик, уже много, много лет. Я кажусь таким опасным?

Вспоминая этот диалог, Литтлпейдж пишет, что был по-настоящему потрясен. Он, конечно, не знал, как должен выглядеть большевик, но уж точно не как этот кроткий и профессиональный человек.

Но и Серебровский, приехавший в США со своими стереотипами об американском капитализме, вскоре испытал не меньшее потрясение. Вот как вспоминал об этом его «экскурсовод»:

«Я организовал встречу Серебровского с главным управляющим рудника Аляска-Джуно, одного из крупнейших в мире золотопромышленных рудников. Мы добрались туда ко времени обеденного перерыва и увидели управляющего выходящим из туннеля в рабочей одежде, собравшей немало грязи.

Когда я его представил Серебровскому, тот удивился. Он отвел меня в сторонку и спросил:

– Вы сказали, это главный управляющий?

Я ответил:

– Именно он.

Мы втроем пошли в столовую компании, сели за один из длинных столов с едой вместе с рабочими, набрали себе, кто чего хотел. Простые горняки слушали нашу беседу и иногда вступали в разговор.

Этот обыкновенный эпизод произвел большое впечатление на Серебровского; он никак не мог привыкнуть к мысли, что главный управляющий сел обедать со своими собственными рабочими, даже глазом не моргнув. Тогда я напомнил ему, что никаких классовых различий между служащими и рабочими на Аляске нет.

– Разве в России не так? – спросил я. – Я думал, там все равны.

Серебровский как-то странно на меня посмотрел.

– Пока еще не так, – сказал он».

Впрочем, идеи равенства Литтлпейджа не слишком интересовали (хотя, по его мнению, сложно было управлять тем, чего сам не видишь). За хорошие деньги можно сделать что угодно – и где угодно. Поэтому увещевания русского инженера, который за три месяца успел стать близким другом его семьи, в итоге достигли цели. Взвесив все на семейном совете и посчитав доходы, которые сулил Серебровский, супруги решили рискнуть – и приготовились к переезду.

Праздничный мордобой и другие странности

Официально Америка в те годы с большевиками не сотрудничала (она признала СССР лишь в 1933 году – на 12 лет позднее, чем Германия и многие другие страны Европы). И, хотя частные компании были не против вести бизнес в большевистской России, опыта у них было мало. Другое дело – немцы. Они давно ездили в командировки «к коммунистам», и многие уже считали себя экспертами по этой «сумасшедшей стране». Потому неудивительно, что по дороге в СССР, во время остановки в Берлине, доброжелательные немецкие инженеры провели для Литтлпейджа инструктаж. Они советовали ему соответствовать местным обычаям. Да, в СССР инженер не должен проводить время вместе с рабочими, общаться лучше с начальниками и партийными чиновниками. Но при этом не следует удивляться, если они будут время от времени куда-то исчезать. Это случается сплошь и рядом, потому что полиция постоянно ловит вредителей и диверсантов. Полиции нужно помогать – и одобрять ее действия. Тогда все будет хорошо.

Через неделю немного озадаченный этими инструкциями Литтлпейдж добрался до Москвы, где его вместе с семьей поселили в «Метрополе», приставили к нему переводчика, а буквально на следующий день позвали принять участие в митинге – благо как раз настало 1 мая. Рано утром переводчик вывез незадачливого американца куда-то на окраину города, где формировались колонны праздничного шествия, сказал, что ему нужно отлучиться на минутку за сигаретами, и исчез. Не зная ни слова по-русски, не понимая, где находится, Литтлпейдж примкнул к оживленной группе людей с транспарантами, и несколько часов шел вместе с ними, пока не начал вдруг узнавать места. Вот и его отель! Не дойдя нескольких сотен метров до Красной площади, Джон выбрался из толпы, проскользнул в двери мимо швейцара и с облегчением скрылся в номере. Позднее он с грустью говорил, что упустил шанс увидеть Сталина на трибуне Мавзолея.

А Сталин, конечно, упустил шанс увидеть Литтлпейджа – и даже об этом не узнал. Но у них была одна забота: золото для индустриализации.

Ради него Сталин курил в своем кабинете трубки и читал Брета Гарта, а Литтлпейдж отправился на Урал и в Сибирь. Искать и добывать золото по-настоящему.

Сперва его с семьей направили в Екатеринбург (тогда уже Свердловск), затем – на юг, в Пермскую область, к первым рудникам, которые нужно было «приводить в порядок». Устроились превосходно: семье бесплатно выделили большой дом (очевидно, бывшую усадьбу помещика), назначили кухарку, прислугу, няню для детей. На Аляске о таком нечего было даже мечтать. Но от своих «демократических» привычек Литтлпейдж никак не мог избавиться: он постоянно спускался с рабочими в шахту, учил их правильно работать отбойными молотками, следил за техникой безопасности. Несколько раз это чуть не привело к скандалу, но буквально через несколько месяцев, когда восстановленный рудник заработал в полную силу и стал самым эффективным в отрасли, партийное руководство оценило инициативность американца. В новом учебнике по горному делу, который вышел в СССР в 1929 году, уже было специально отмечено, что инженерам следует спускаться в шахты и работать вместе с шахтерами.

И тем не менее этот рудник, на который было поставлено импортное оборудование «по американскому образцу», работал в 10 раз менее эффективно, чем подобные рудники на Аляске. Не понимая, в чем дело, Литтлпейдж с помощью переводчика начал разбираться в ситуации – и с удивлением обнаружил, что у горняков, «отрабатывающих» фиксированную зарплату, нет никаких стимулов работать лучше. Он предложил было ввести сдельную оплату, но ему тотчас объяснили, что это «не по-коммунистически» и лучше оставить все как есть.

Уже через несколько месяцев Литтлпейдж перестал удивляться странным большевистским предрассудкам, влиявшим на производство. Тем более что вокруг поселка, в котором он жил, и особенно в казачьих станицах, окружавших золотодобывающие шахты, можно было увидеть и не такие странности. Вот что он рассказывал об одном из местных обычаев в отношении вполне безобидного церковного праздника – Троицы:

«…По мере приближения к казацкой деревне мы издалека увидели будто бы пыльную бурю. На ближней дистанции это оказалась всеобщая свалка, где принимали участие практически все мужчины и женщины в деревне.

Оружием служило все, что попадалось под руку, включая немаленькие камни, а также балалайки и гармошки, на которых, видимо, играли, пока не началось сражение. Когда волнение улеглось, мы спросили участников, в чем дело, и узнали, что день соответствует крупному церковному празднику – Троице – когда по традиции положено решать разногласия, накопившиеся среди родственников, друзей и соседей.

Праздновали два дня в июне. Утром первого дня все жители деревни надевали лучшую одежду, и те, кто мог себе позволить, настилали ковровую дорожку от дома до церкви. Все шли в церковь, отстаивали службу, увлеченно или не очень, затем возвращались домой, сворачивали ковры до следующего года и начинали навещать друг друга, из дома в дом.

Везде непременно подавали крепкие напитки, и после нескольких визитов водка оказывала свое действие. Когда все напивались достаточно для поставленной цели, начинали припоминать споры предыдущего года, оскорбления и обиды, оставшиеся без ответа. Они доводили себя до белого каления, тут-то и начиналась драка.

По традиции всеобщая свалка продолжалась днем и вечером первого дня и утром второго, с перерывами, разумеется, на подкрепление в виде напитков. Предполагалось, что к вечеру второго дня все протрезвеют и забудут свои разногласия до следующего года. Казаки уверили нас, что традиция очень полезная, поскольку в любое другое время, стоит возникнуть пререканиям, кто-нибудь обязательно напомнит, что стороны могут уладить спор на Троицу, так что в деревне царил мир триста шестьдесят три дня в году».

Литтлпейдж смотрел на все это как на курьезы дикой страны. Таким же курьезом ему казалось и отношение к работе, с которым он встречался здесь: «Русские, и рабочие, и управляющие-коммунисты, имели преувеличенное представление о том, что может американская техника; отказавшись от религии в любой форме, они поставили механизмы на место прежних богов. И им не приходило в голову, что с машинами надо правильно обращаться, чтобы они работали», – писал он. Конечно, ему удалось худо-бедно наладить работу первого рудника и обогатительной фабрики, но, чтобы сделать это на всех месторождениях, одного Литтлпейджа было мало. К тому же ему потребовалось ненадолго вернуться в Америку, чтобы устроить дочерей в школу – и Серебровский решил, что это очень кстати. Он поручил Джону найти и привезти в СССР большую команду американских горных инженеров. В 1929 году в Советскую Россию вместе с Литтлпейджем приехало уже 175 человек, которым он рассказал о своей «шикарной» жизни и фантастических гонорарах, полученных от большевиков. Сам же Джон теперь занял должность заместителя начальника главка «Главзолото», который курировал Серебровский. Как и было обещано, его карьера в СССР развивалась стремительно.

Год за годом переезжая с места на место, на Алтай, в Забайкалье, в Якутию, в Казахстан, Литтлпейдж старательно налаживал работу новых и новых золотодобывающих шахт. Он уже бегло говорил по-русски, и коллеги по «Глав-золото» привычно называли его «Иван Эдуардович». Предлагали даже принять советское гражданство – но Джон решил с этим не спешить.

Вскоре американское оборудование на советских шахтах начало работать в полную силу. Благодаря Литтлпейджу и его коллегам производство золота в СССР к 1934 году превысило производство в США – и было готово превысить объем добычи во всей Британской империи. Во время очередного приезда в Москву Джона вызвали в Кремль – и сам «всесоюзный староста» Калинин прицепил к его пиджаку орден Трудового Красного знамени – редкую для иностранца награду.

Литтлпейдж.как и многие работавшие в те годы в СССР американцы, сперва искренне надеялся, что «все налаживается», и верил, что проблемы производства связаны только с вредительством и саботажем, как о том писалось в советских газетах. И правда, как иначе объяснить полнейший беспорядок в организации труда, бюрократическую волокиту по каждому вопросу, показуху, несоблюдение норм безопасности? Поэтому, когда в середине 30-х годов начались громкие судебные процессы, большинство американских инженеров верило в их официальные версии. Если этих людей назвали вредителями – значит, так и есть! То, что они видели каждый день своими глазами – криво забитые гвозди, гнилые шпалы для вагонеток, кое-как залитые бетонные опалубки, ржавеющее под дождем дорогое оборудование, – в американских реалиях невозможно было бы объяснить ничем другим, кроме вредительства.

Но вредителей судили и сажали все чаще, а вредительство почему-то не прекращалось. Шахты, по мнению Литтлпейджа, работали неэффективно. Единственным исключением были «стахановцы», но, когда американский инженер попытался разобраться в причинах их ударного труда, он пришел к неожиданным выводам.

Индустриализация incorporated

К 1937 году почти все из 20.000 американских специалистов, работавших во славу сталинской индустриализации, покинули СССР. Одни – по своей воле, так как Великая депрессия в США закончилась и их ждала работа на родине. Другие спешно собирали чемоданы, догадываясь, что новая волна террора в СССР может обрушиться на их головы. Но большинство было просто уволено, поскольку они сделали свое дело: построили заводы, наладили станки, обучили советских инженеров.

General Electric поставил генераторы на Днепрогэс, Radio Corporation of America наладила производство радиоаппаратуры, Albert Kahn Inc. спроектировала Челябинский и Сталинградский тракторные заводы, а International Harvester наполнил их станками и наладил работу. Ford Motor Company начала сборку автомобилей в Нижнем Новгороде и Москве (попутно создав заводы ГАЗ и АЗЛК), а Arthur McKee Company of Cleveland обеспечила эти заводы металлом, отгрохав Магнитогорский комбинат, знаменитую Магнитку. И так далее, и так далее. Всего около 2000 зарубежных, в основном американских, фирм, на плечах которых «выехала» сталинская индустриализация.

И за все это было заплачено золотом, добычу которого также обеспечили американцы.

Теперь дело оставалось за малым – как можно скорее забыть о том, что они сделали для России, и объявить всесоюзные стройки собственным достижением.

Первыми начали сажать и расстреливать тех, кто подписывал контракты с иностранными фирмами. Потом дело дошло до руководителей, ездивших на стажировку за границу. И наконец, НКВД добралось практически до каждого, кому за эти годы довелось общаться с иностранцами. Шпиономания – отличный предлог, чтобы уничтожить веру в «хороших» зарубежных специалистов.

Литтлпейдж уехал в США одним из последних, летом 1937-го. Говорят, еще накануне отъезда он был полон деловых планов, а на следующий день, после короткого разговора с Серебровским, внезапно объявил коллегам, что они с супругой срочно уезжают из СССР. Через несколько дней пароход уже вез их через Атлантику, а к осени они снова были на Аляске, где Джон вышел на работу управляющим шахтой – будто этих десяти лет в России вовсе не было. Правда, теперь он работал скорее для собственного удовольствия, чтобы не сидеть без дела, потому что, благодаря контракту с Серебровским, сумма на его банковском счете позволяла рассчитывать на долгую и счастливую старость.

А за Серебровским пришли спустя два месяца. Он был обвинен во вредительстве, заговоре против Ежова и расстрелян 10 февраля 1938 года. Все-таки Литтлпейдж был прав: была у большевиков нехорошая привычка – расстреливать инженеров.

Сергей Ташевский