Почему россияне счастливы? Хотя в стране уже десять лет почти нет экономического роста.

За последние 30 лет много чего изменилось, но мы осветим всего три вопроса: счастье, геополитика и США.

На просветительском фестивале «Кампус» заведующий лабораторией сравнительных социальных исследований НИУ ВШЭ Эдуард Понарин выступил с лекцией о том, как изменились взгляды россиян на счастье, геополитику и США с момента распада СССР.

За последние 30 лет много чего изменилось, но мы осветим всего три вопроса: счастье, геополитика и США.

За последние 30 лет произошло по меньшей мере две, а, может, даже больше идеологических трансформаций. На уровне элит мы начали разочаровываться в коммунизме задолго до того, как распался Советский Союз. В 1979 году крупные чиновники в госплане уже понимали, что Союз обречен. В начале 80-х при Андропове КГБ, которое тогда рулило многим в нашей стране, приняло меры, чтобы самые передовые военные производства были выведены с территории таких советских республик, как Узбекистан и Молдова на территорию Российской Федерации и Украины: предполагалось, что Украина будет с нами даже после катастрофических событий. После коммунизма, в котором сильно разочаровались, мы пытались поиграть в либерализм. Там тоже нас постигло разочарование, и мы пошли по своей национальной дороге.

Начнем с вопроса про счастье. Это важная категория, потому что люди на самом деле стремятся максимизировать не количество денег, а свое счастье. Конечно, счастье зависит от денег, но зависимость не прямая. Когда страна бедная, деньги для счастья значат много, а когда деньги появляются в более или менее приличном количестве, они перестают играть большое значение. Можно заметить, что среди очень счастливых стран больше богатых. Но среди менее богатых стран разброс по неудовлетворенности жизнью очень большой, то есть на счастье влияют другие факторы.

В 90-е годы явно произошла социально-экономическая катастрофа, когда ВВП на душу населения упал почти в два раза (больше, чем во время Второй мировой войны). Это, естественно, сказалось на счастье. Молодежь счастливее, чем средний возраст, а средний возраст счастливее, чем старики, несмотря на то что все живут в одной стране. Но дело было не только в материальной составляющей. Рискую предположить, что здесь влияют какие-то идеологические факторы.

Насколько связаны религиозность и счастье? В СССР корреляции практически нет, а в Латинской Америке корреляция существенна. Религиозные люди счастливы. Это один из ответов на вопрос, почему Латинская Америка счастливее, чем бывшие социалистические страны.

Достижение счастья может идти двумя путями. Первый пример – Швеция. Люди выдвигают какие-то материальные цели и пытаются их достичь: они становятся адвокатами, высока активность социального равенства, безопасность. Они достигают того, что хотят, и поэтому они счастливы. Второй пример: можно идеализировать собственное положение – так происходит в Латинской Америке. Да, мы живем бедно, но зато у нас хорошая семья, мы ходим в церковь, бог нам помогает и футбол у нас хороший. В Латинской Америке люди почти настолько же счастливы, насколько люди в скандинавских странах.

Теперь смотрим на Россию. Десять лет у нас в стране нет экономического роста (по мнению некоторых экономистов, например, профессора финансов Российской экономической школы Олега Шибанова, экономический рост в России есть, однако он происходит очень медленно – прим. «Бумаги»). Значит, у нас на счастье влияют какие-то идеологические факторы. Религия? Вряд ли. Конечно, после распада Советского Союза, даже немного раньше, люди интересовались религией, но в целом Россия остается очень секулярной, неверующей страной. Да, большинство русских говорят, что разделяют православные традиции, но в церковь они не ходят, посты не соблюдают. Есть исключения в виде Дагестана, Чеченской республики, Ингушетии, где очень высокая степень религиозности, там достижение счастья через религию действительно вероятно. Региональные опросы показывают, что в Чеченской республике люди счастливее, чем в России в целом.

Национальный вариант более вероятен, чем религиозный. Ни коммунизм, ни либерализм для нас не сработал, и мы ищем счастья на другом уровне. В 2008 и 2017 году повысилась гордость за нашу страну. 2008 год был периодом быстрого экономического роста, потом случилась маленькая война с Грузией, где за несколько дней была одержана победа – не столько над грузинами, сколько над США. Мы доказали, что мы самая великая страна в мире. Это было приятно на фоне прекратившегося экономического роста. 2017 год – это результаты Крыма, который случился в 2014-м, и Сирии, которая случилась в 2015-м и до сих пор происходит. Крым и сейчас время от времени фигурирует в СМИ, и национальная гордость растет.

Советские люди были горды своей страной, но со временем становилось понятно: что-то идет не туда, и новые поколения были все менее и менее горды своей страной по сравнению со стариками. Но за последние годы, особенно в 2017-м, мы достигли примерно того уровня [гордости], что и поколение советских людей 20-х годов.

Национальная гордость очень тесно связана с удовлетворенностью жизнью. Чтобы понять, кто мы такие, нужно понять, а кто другие? Где находится граница? Против кого мы играем? Кому стараемся забить гол? Кто нам мешает жить? Это важные вопросы. В 90-е и в начале 2000-х на массовом уровне существовал запрос на этнический национализм. В разных российских городах было много столкновений на национальной почве. В этом случае другой – это кто? Мигрант, кавказец, мусульманин.

Элита у нас космополитичная и не очень это приветствует. Она за то, чтобы Россия была целостной, поэтому не нужно никого обижать. Еще их интересует и постсоветская интеграция, особенно со среднеазиатскими странами. А если мусульмане «чужие», то мы можем что-то потерять. Внешний противник в этом случае гораздо лучше отвечает за поставку российских идей, потому что Америкой можно напугать не только русских, но и чеченцев, и узбеков, – и тогда будет консолидация на постсоветском пространстве.

Кроме того, в конце 70-х у российской элиты было большое разочарование: она поняла, что надо что-то менять, было стремление на Запад. Они хотели строить жизнь в России, как на Западе, очень к этому стремились и приложили много усилий, особенно в конце 80-х и в течение 90-х. Но Запад особенно Россию не приветствовал. Были сделаны какие-то символические жесты, но за них были получены уступки в виде вывода советских (российских) войск из Европы, и за счет того сдача позиций – НАТО стала расширяться.

В начале 90-х показатель людей, которые считали Америку угрозой, был крайне низок. К середине 90-х годов у элит подпрыгнул антиамериканизм, а у масс он оставался довольно низким. Почему? Элиты пришли к власти на волне либеральной революции. Они были заложниками собственной идеологии, потому что говорили, что прозападные либеральные реформы сделают Россию богатой, сама Россия станет уважаемым членом международного сообщества и жизнь станет лучше. В середине 90-х они стали понимать, что ошиблись. Массы об этом знали меньше: они были заняты выживанием и зависели от того, что скажут по телевизору. А по телевизору элиты говорили: потерпите еще два месяца, и все станет хорошо.

К 1999 году темп роста антиамериканизма – что на уровне элит, что на уровне масс – стал примерно одинаковым. В августе 1998-го произошел финансовый кризис, который похоронил мечты о том, что Россия станет богатой, а в 1999-м – Косовский кризис, когда НАТО, в обход России, побило Югославию. Это так сильно всех раздражало, что сигнал по телевизору поменялся.

Довольно много людей считали, что у России везде есть интересы, а потом они стали понимать, что у России много ресурсов. Большинство решило, что России не так важно отстаивать свои интересы в Африке, Латинской Америке, может даже в ближнем зарубежье. Главное – сосредоточиться на том, что внутри России. К 2012 году большинство людей думало именно так. А потом случился Крым, Восточная Украина и Сирия, и к 2016 году мы видим, что взгляды элит вернулись на тот уровень, который был сразу после Советского Союза. Сейчас наши элиты начали считать Россию сверхдержавой, интересы которой важно отстаивать.

Когда отношение к Америке становится лучше, то к кавказцам хуже – и наоборот. Наблюдается отрицательная корреляция. Почему? Как я уже говорил, в национальной идеологии важно, кто будет значимым, вокруг кого формируется новая национальная идеология. Одновременно быть против США и кавказцев неудобно – надо выбирать. Из этого выбора следуют совершенно разные политики, которые не согласуются друг с другом. Например, если вы хотите заниматься миграционными процессами на постсоветском пространстве, то мусульманин в качестве «чужого» – это неудобно, но тогда можно дружить с Америкой.

В чем, по мнению элиты, заключается сила государства? В начале перестройки большинство думало, что силу государства определяет экономика. Союз был великой военной державой, но распался: небольшой процент [людей] считал, что военная сила – это важно. Мы видим поступательное смещение двух линий – большинство начинает думать, что военная сила самая важная, а экономическая – нет. Это движение ускорилось вместе с крымскими событиями.

Привлекательность нынешней политической системы растет и легитимируется новой национальной идеологией. И она становится все более и более популярной среди российских элит. Хотя какой-то процент людей (15-20%), которые предпочитают западную демократическую систему, остается.

Как это связано со счастьем? Суть в том, что этот выбор, который сделан вместе с крымскими событиями, – окончательный разворот против Запада, за национальную идеологию, которая построена на образе внешнего врага. Она пользуется поддержкой не только внутри элит, но и на уровне масс.

Несмотря на то, что экономического роста нет уже десять лет, люди счастливы. Есть Крым, Сирия, сейчас есть футбол. Мы пошли по тому же пути, что и Латинская Америка, а не Швеция.

Эдуард Понарин,

профессор