Ленин снимался в роли Колчака в фильме "Красный газ"

Америка еще не была врагом, звучали предложения переименовать Новониколаевск в Нью-Чикаго.

После Октябрьской революции в России все стало красным. Не только звезды и знамена. Новый быт тоже приобрел кумачовые оттенки. Обыватели носили галоши «Красный треугольник», праздновали «красную Пасху», курили папиросы «Красный богатырь», ходили в кино на «Красных дьяволят». Неудивительно, что первый игровой фильм, снятый в советской Сибири и посвященный пятилетию победы над Колчаком, получил название «Красный газ».

Его создатели, режиссер Иван Калабухов и сценарист Владимир Зазубрин придумали этот образ, чтобы выразить тотальность коммунистической идеи. Летучее вещество, проникающее повсюду, достигает каждого уголка страны. Для своих этот газ – веселящий, для врагов – смертельный. Вряд ли Калабухов и Зазубрин знали о том, что Красная армия травила хлором восставших крестьян Тамбовской губернии, которые получили от командарма Тухачевского порцию настоящего красного газа. Скорее всего, авторы были не в курсе. Эта спецоперация проводилась в обстановке секретности, и газеты о ней молчали.

В фильме «Красный газ» нет ни хлора, ни иприта, ничего апокалиптического. Герои картины – рядовые борцы за власть Советов. Арестованные колчаковской контрразведкой, они поднимают бунт, захватывают на Оби пароход и бьют белогвардейцев, объединившись с партизанским отрядом, вооруженным самодельной деревянной пушкой. Незамысловатый приключенческий сюжет плюс обязательная идеологическая нагрузка. В одной из сцен с борта парохода, словно облако, разлетаются большевистские листовки. Это и есть, по замыслу авторов, непобедимое оружие массового поражения – красный газ.

Фильм имел колоссальный успех и несколько сезонов был лидером проката, собирая аншлаги по всей стране. А затем «газовая атака» внезапно прекратилась. Это произошло в 1927 году, после того как борьба за власть между Сталиным и Троцким завершилась изгнанием последнего в алма-атинскую ссылку. Казалось бы, какая связь? Но все очень просто. В конце фильма главная героиня произносит монолог, стоя на трибуне под портретами вождей революции, Ленина и Троцкого. Сцена была финальной, монолог ключевым – вырезать невозможно. Поэтому картину просто сняли с проката. Уцелевшие копии были смыты в лаборатории кинофабрики. Так погибла легенда. Первый (и последний) коммерчески успешный фильм, сделанный в Сибири.

А начиналась эта история в Томске, при Колчаке, в 1919 году. Выпускник школы-студии МХАТ Иван Калабухов руководил местным театром, ставившим Кнута Гамсуна и других модных авторов. В труппе играли МХАТовцы, которых занесло в Сибирь ветром Гражданской войны. Представления шли с большим успехом. Калабухов был прогрессивным режиссером, сочувствующим идее освобождения народа, а не эфемерному режиму нервного адмирала. Власть Колчака вообще не имела большой поддержки среди сибиряков. Томскую губернию сотрясали крестьянские восстания, умело направляемые большевиками-подпольщиками. Руководителем подполья был Вениамин Вегман, сотрудник «Искры», до революции отбывавший ссылку в Нарымском крае. Харизматичный, внешне похожий на Карла Маркса и к тому же обладающий острым публицистическим даром, Вегман казался молодежи пророком нового мира, за которым стоят сила и правда. Встретившись с ним на квартире общих знакомых, Иван Калабухов тоже попадает под обаяние старого большевика и начинает участвовать в деятельности нелегальной организации. Впрочем, всего через полгода эта организация становится не только легальной, но и правящей. Колчак расстрелян, в Сибири установлена советская власть.

А знакомство с Вениамином Вегманом определило дальнейший творческий путь режиссера. В 1922 году назначенный руководить сибирским искусством Вегман приглашает Калабухова в Новониколаевск, чтобы представить ко двору секретаря Сиббюро ЦК РКПб Станислава Косиора. Этот эффективный менеджер, больше известный как один из виновников украинского Голодомора, хотел совершить в Сибири культурную революцию. При нем в Новониколаевске начал выходить литературный журнал «Сибирские огни» и был разработан амбициозный проект самого большого в мире оперного театра. Но важнейшим из искусств, как известно, являлось кино. Поэтому Косиор приказал создать киностудию, а рекомендованного Вегманом Ивана Калабухова назначить режиссером первой полнометражной картины.

В городе тогда вовсю шли споры о новом названии. Америка еще не была врагом, звучали предложения переименовать Новониколаевск в Нью-Чикаго. Киногруппе Калабухова в такой перспективе светила слава Нью-Голливуда. Было, правда, одно «но». Ничего не было. Ни кинопленки, ни киноаппарата, ни режиссерского опыта, что немаловажно. Зато имелся административный ресурс – личная воля хозяина Сибири.

По сути, Косиор выступил продюсером фильма. Он определил тему – победа над Колчаком, выбрал сценариста (редактор «Сибирских огней» Владимир Зазубрин, описавший свой опыт Гражданской войны в романе «Два мира»), а также обеспечил материальную базу.

Благодаря Косиору съемочная группа получила из Москвы две тысячи метров пленки. Всем сибирским учреждениям было приказано выполнять все пожелания киношников. Когда в железнодорожном депо снимали сцену забастовки, то работа железной дороги на участке действительно останавливалась. Это соответствовало замыслу фильма: максимальное приближение к реальности, нон-фикшн, снимать только подлинные события с участием тех, кто на самом деле в них участвовал – партизан, рабочих и т.д.

В полное распоряжение киногруппы поступил речной пароход, на борту которого была сделана надпись «Адмирал Колчак». Когда пароход причалил к пристани уездного города Бердска, местная милиция схватилась за оружие, а недобитые контрреволюционеры приготовили иконы и хлеб-соль для встречи освободителей. Слишком живыми были воспоминания о Гражданской войне, и к тому же до середины двадцатых годов в Сибири действительно случались локальные антисоветские мятежи.

Киноаппарат, с которым прибыл из столицы оператор Марк Израильсон-Налетный, иногда по ходу съемок приходилось чинить в деревенских кузницах. Зато винтовки были настоящие. Бывших партизан вновь мобилизовали для участия в массовке, выдав им из музея революции ту самую деревянную пушку, которую они когда-то смастерили своими руками.

Почти все было настоящее, без обмана. В роли колчаковского офицера снимался колчаковский офицер Георгий Пожарницкий. Сам Александр Колчак, по известным причинам, не мог принять участия в съемках, поэтому на его роль был приглашен актер Малого театра… Михаил Ленин. Под этим именем Михаил Францевич Игнатюк выступал на сцене театра Корша задолго до семнадцатого года. Никакого прогиба перед новой властью тут не было. Просто совпадение, удачный выбор творческого псевдонима, позволивший актеру благополучно пережить время Большого террора (какая «тройка» осмелится осудить Ленина?). Другим участникам съемочной группы повезло меньше. Сценарист Зазубрин будет расстрелян в 1936 году, директор картины Максимилиан Кравков – в 1937-м, Иван Калабухов получит 10 лет за шпионаж в пользу Японии.

Но тогда, в 1925 году, как говорится, ничто не предвещало. Казалось даже, что начинается большая история сибирского кино. Ленин сыграл Колчака. Восставшие крестьяне сыграли восставших крестьян. Мейерхольдовка Маргарита Горбатова сыграла роль подпольщицы Вари, произносящую в конце фильма злополучный монолог под портретом Троцкого. Съемки прошли прекрасно, несмотря на отсутствие осветительной техники. Режиссер отправился в Москву монтировать фильм. И тут сказка закончилась.

На первой кинофабрике Госкино Иван Калабухов столкнулся с высокомерным отношением столичных мастеров к провинциальному, на коленке сделанному материалу. В середине 60-х отсидевший и реабилитированный режиссер дал интервью оператору Новосибирской студии кинохроники Олегу Максимову, в котором рассказал о творческой атмосфере в Госкино 1920-х годов:

«Нас все время подгоняли – давай, давай, и фабрика гнала, и подъехавший Кравков. Когда мы с Налетным смонтировали в черновике, назначали просмотр. Присутствовали работники фабрики, все режиссеры. Молчаливо и рассеянно смотрели они картину: недоброжелательное их отношение было очень явно видно. И только в глубине аудитории стоял и ласково мне улыбался один человек. Я его узнал: Эйзенштейн, у нас с ним было шапочное такое знакомство по Пролеткульту…» («Киноведческие записки». Из воспоминаний И. Калабухова)

Судя по этим воспоминаниям, Эйзенштейн спас фильм, который руководство Кинофабрики, скорее всего, собиралось зарезать, как непрофессиональный.

«Вечером, когда все разошлись, пришел Сергей Михайлович. Утешал меня и ободрял очень, говорил – получится, получится, будут смотреть. Сибирский материал ему очень понравился, более всего тот, который нам преподнесен был Алтаем. Увлеченно стал разбирать мой монтаж. Разворачивает на полу старые газеты и на них начинает рисовать большим таким карандашом угольным: вот смотрите – здесь 7-8 кадров морда медведя, а вот здесь 4 кадра всего добавьте – крупное одно лицо офицера – он спал под кустом, а медведь… И таким образом он прошел по всей картине, разбил так интересно на кадры – такой получился монтаж неожиданный. Я его вклеил для второго просмотра».

Эйзенштейн оказался прав: «Красный газ» не только понравился публике, но и собрал отличную прессу. Кинокритик Хрисанф Херсонский писал в «Известиях»:

«Серебряная рота из тайги. Лесовики – крестьянские деды в серебряном уборе старости, поднявшие на Колчака берданки, вилы и топоры. Восставшие в тылу белых армий, в деревнях Алтая – партизаны крестьянской революции, соорудившие свою партизанскую пушку, которая разорвалась после первого выстрела.

Серебряная рота восставших старцев – историческая. Кусок нашей черноземной революции. Не актеры, а сами они родные дедушки со своими берданками в руках. Суровы, правдивы, искренни. Полковник белый тоже играет сам себя. Взят в эту своеобразную труппу из-под ареста и после съемок водворен вновь под надзор ГПУ».

Но, как мы знаем, успех оказался недолгим. «Красный газ» запретили. А два следующих фильма сибирского режиссера провалились в прокате. Наступили тридцатые годы. Один за другим исчезали коллеги Ивана Калабухова, подверстанные НКВД к различным антисоветским заговорам. Почти все участники этой истории, включая Вегмана и Косиора, были расстреляны как враги народа. Надеясь спастись, режиссер уехал работать в далекий Ашхабад, но его и там достали, как японского шпиона.

Двадцать лет спустя Иван Калабухов вернулся в Томск и некоторое время руководил Народным театром при местном Доме ученых. Его постановки, говорят, были популярнее, чем спектакли областного драматического театра. При этом режиссеру было негде жить. Томские чиновники отказали ему в положенной по закону о реабилитации квартире, сославшись на то, что он был репрессирован в Ашхабаде и, следовательно, должен ходатайствовать о жилплощади по месту своего ареста.

Так и не сумев решить квартирный вопрос, Иван Калабухов покинул Сибирь навсегда, чтобы окончить свои дни в московском Доме ветеранов сцены.

Андрей Филимонов