«Российская армия ничему не научилась»

Войны в Украине и Чечне: чем они отличаются.

За год, прошедший с начала вторжения российской армии в Украину, военные эксперты, правозащитники и журналисты не раз говорили о сходстве этой войны с двумя чеченскими конфликтами в конце прошлого века. Но чем эти войны отличаются? Почему не все страны готовы обсуждать преступления в Чечне, которые повторяются в Украине? Зачем последняя инициировала признание независимости Ичкерии и почему этого не произойдет в итоге?

Об этом автор и ведущий подкаста «Хроника Кавказа» Майрбек Вачагаев поговорил с канадским исследователем Жан-Франсуа Рателем.

Жан-Франсуа Ратель – канадский исследователь, историк, эксперт института европейских, российских и евразийских исследований Джорджтаунского университета в США. Для написания своей диссертации о путях насильственной радикализации на Северном Кавказе он провел 13-месячное полевое исследование в России, в том числе 6 месяцев в Чечне, Дагестане и Кабардино-Балкарии.

– Уважаемый Жан-Франсуа, в Канаде наблюдается совершенно разная реакция на войны в Чечне и на то, что происходит сегодня в Украине. С чем это связано?

– Реакция отличается, потому что Канада имеет очень большую и влиятельную украинскую диаспору – этого нельзя сказать о чеченцах в Северной Америке. То есть в стране нет силы, которая могла бы поднять вопросы по Чечне и рассматривать военные преступления или преступления против человечности, которые были совершены в постсоветских конфликтах.

Здесь нет символизма – канадское правительство и парламент никогда не начинали процесс расследования или обсуждения чеченской темы, потому что отсутствует политический капитал. При этом реакция на проблемы сообщества ЛГБТК+ и репрессии в отношении ее представителей в Чечне была намного больше, чем на российские военные преступления, особенно во время первой и второй чеченских войн.

В случае с Украиной, очевидно, есть необходимость реагировать на преступления против украинцев с сильной общиной, поэтому ни один политик не может обойти этот вопрос, как было в случае с Чечней. В Европе или в скандинавских странах действия чеченской диаспоры совершенно иные – она мобилизуется и уже может уже оказывать давление на правительство.

Таким образом, мы имеем два фактора: канадские политики, которые не знают историю и не заинтересованы в обсуждении преступлений в Чечне, и отсутствие реальной диаспоры, которая могла бы способствовать более глубокому размышлению о действиях России, будь то в Чечне или в Украине. Поэтому я думаю, что в этом плане Канада сильно отстает от таких стран, как, например, Польша. Обсуждение преступлений, совершенных на советском пространстве с момента окончания советской империи, было бы чем-то важным в Канаде, но в среднесрочной перспективе, как я уже говорил, это не то, что мы ожидаем увидеть.

– Вы могли бы выделить сходства и различия того, как армия РФ вела себя в Чечне и как она ведет себя сейчас в Украине?

– В Чечне преступления и действия российской армии были более жестокими и включали в себя больше военных преступлений, в частности то, что ближе к понятию геноцида. В случае с Украиной мы видим, что военная стратегия – массированное использование артиллерии, бомбардировки гражданских центров, создание фильтрационных лагерей – остается в доктрине чрезвычайно кровавой войны, но перспектива геноцида не прослеживается на территории всей страны.

В Чечне оккупация во время первой и второй войн проходила быстро и привела к высокому уровню насилия и потерь. В то же время, когда мы говорим о тактике и стратегии, я не уверен, что российская армия сделала какие-то выводы на своих ошибках в Грозном в 1994 году. Неудача со взятием Киева в начале войны, как и неудача со взятием Грозного, в какой-то мере оказались результатом, например, использования неизбирательных бомбардировок. В то же время это привело к операциям по зачистке.

Так что с точки зрения действий армии не такая уж большая разница, но с точки зрения масштаба злоупотреблений и преступлений, то в Чечне все было на гораздо более худшем уровне.

– Удивили ли вас преступления российской армии в Украине, после всего того, что вы сами видели в Чечне?

– Я не был удивлен тем, как россияне решили подойти к самой войне. Это обычная стратегия, мы видели ее в Сирии, в Украине, в Чечне. В некотором смысле Москва в начале конфликта объявила о своих намерениях воспроизвести чеченскую модель, имея геноцидный дискурс, и он был применен в пропорциях, отличающихся от того, что мы видели в самой Чечне.

Но что меня поразило, так это решение западных стран больше не реагировать на преступления, совершенные россиянами в Украине. Преступления против человечности с тенденциями геноцида почти приняты чисто «российская доктрина». Преступления в Чечне рассматривались западными странами по-другому, в частности, из-за того, что республика воспринималась ими в пределах границ России.

Мы серьезно относимся к тому, что Украина стала мишенью для вторжения, мы также принимаем, что идет агрессивная война, но в то же время мы игнорируем российскую стратегию, которая существует с 90-х годов и не изменилась по сравнению с бывшей советской империей, будь то в Украине, странах Балтии или в Чечне.

– Вы несколько раз упомянули термин «геноцид». Насколько реально признание канадским парламентом геноцидом депортации чеченцев в 1944 году? Учитывая, что она была признана актом геноцида Европарламентом в 2004 году.

– К сожалению, канадская точка зрения на различные российские или советские преступления крайне отличается. В Канаде был быстро признан Голодомор из-за политического давления со стороны большой украинской диаспоры, но чеченские войны в канадском парламенте практически не обсуждались. Сегодня нет ни одного движения, которое было бы заинтересовано в расследовании или признании российских преступлений, выходящих за пределы украинской территории.

В Канаде мы хорошо знаем о репрессиях в Советском Союзе, но депортация народов Северного Кавказа и Крыма остается практически неизвестной в канадском политическом процессе.

– На фоне того, что происходит сегодня в Украине, вспоминают ли вообще в Канаде о войнах в Чечне? Например, журналисты или аналитики?

– В плане журналистской и даже академической рефлексии мы пытаемся понять основные тенденции войны в Украине, не видя связи с тем, что россияне делали в течение предыдущих 30 лет.

При этом, когда мы видим, как обращаются с Мариуполем, это говорит о том, как обращались с Грозным в начале второй чеченской войны. Лагеря или камеры пыток в Харьковской области – это же происходило во второй чеченской войне. Поэтому, когда мы не наказываем российские преступления и эти методы, такая «российская доктрина» продолжается. Но проблема в том, что наше журналистское и аналитическое восприятие сейчас в некотором смысле украиноцентрично.

– Мы знаем, что в Украине воюют немало канадских добровольцев. Как правительство смотрит на это? В Европе, например, это запрещено законом.

– Существует большое количество добровольцев, которые готовы отправиться воевать. Многие бывшие военнослужащие канадских вооруженных сил либо уходят в отставку, либо берут отпуск, чтобы поехать в Украину. Канадское правительство не предложило прямой поддержки этим добровольцам, но в то же время не создало никаких препятствий и ясно дало понять, что они не будут подвергаться уголовному преследованию. В отличие от того, что мы видели в Сирии, когда многие канадцы были арестованы и подверглись уголовному преследованию за участие в этом конфликте.

Майрбек Вачагаев