Как немцы боролись против Гитлера в эмиграции

Мизинец фюрера

Немецкие интеллектуалы-антифашисты, в 1930-е годы отправившиеся в вынужденную эмиграцию, чаще всего в конце концов оказывались в США. Несмотря на общую для них оторванность от корней и ненависть к гитлеровскому режиму, считать их единомышленниками и тем более представлять в виде некой единой сплоченной силы не стоит. Зачастую это были люди, несхожие по убеждениям, ориентирам и жизненному опыту, если даже не враждующие друг с другом, но они всегда старались делать все, что в их силах, чтобы покончить с нацизмом: кто-то с писательской трибуны, кто-то из кабинета американского госслужащего. Об успехах и неудачах четверых из них – Томаса Манна, Бертольта Брехта, Герберта Маркузе и Зигфрида Кракауэра – по просьбе «Ножа» рассказывает Константин Митрошенков.

После прихода Гитлера к власти в Германии в январе 1933 года многие немецкие интеллектуалы и деятели культуры – прежде всего те из них, кто придерживался левых взглядов и/или имел еврейское происхождение – были вынуждены покинуть страну. Некоторые бежали в СССР, Чехословакию, Турцию, Англию, Швейцарию, Палестину, Данию, Мексику и южноамериканские страны, но большая часть направилась во Францию.

Париж оставался центром немецкоязычной диаспоры вплоть до июня 1940 года, когда эмигрантам пришлось спасаться от наступающих сил Вермахта, которые за несколько недель боев без особых трудностей разделались с франко-английскими армиями. К тому моменту Гитлер и его союзники контролировали практически всю Европу, а СССР из главного противника нацизма превратился в пускай и ненадежного, но друга Германии. Изгнанникам не оставалось ничего иного, кроме как обратить свой взор на Новый свет, и прежде всего – на США, где они надеялись найти безопасное убежище.

Жан-Мишель Пальмье в книге «Веймар в изгнании» отмечает, что до падения Парижа мало кто из немецкоязычных эмигрантов задумывался о переезде в США: «Они хотели находиться рядом с границами рейха, не покидать орбиту немецкой культуры и как можно скорее вернуться домой. Америка… с ее бескрайними просторами и огромными человеческими ресурсами была для них кошмаром, более-менее бесплодной в культурном отношении страной, где правят технологии и деньги. Большинство эмигрантов не говорили по-английски. Они рисовали Соединенные Штаты в очень мрачных тонах и не имели никакого желания сталкиваться лицом к лицу с американской действительностью».

Недоверие было взаимным. США очень неохотно выдавали визы беженцам – вспомним историю Вальтера Беньямина, который слишком поздно получил разрешение на въезд в страну, не смог покинуть Европу и покончил с собой в городке Портбоу на франко-испанской границе, чтобы не попасть в руки нацистов.

Согласно приведенным Пальмье данным, с 1933 по 1944 год американские власти выдали чуть более 30 тысяч въездных виз, из них примерно половина пришлась на эмигрантов из Германии и Австрии.

Несмотря на все трудности, многим изгнанникам все же удалось добраться до США. Двумя основными центрами эмиграции стали Лос-Анжелес и Нью-Йорк. Дело было не только в географическом расположении городов (немцы прибывали в США по морю и зачастую предпочитали селиться на побережье), но и в их насыщенной культурной жизни. Голливуд привлекал режиссеров, актеров и сценаристов, а космополитичный Нью-Йорк – ученых, писателей и художников.

Герои этой статьи – три знаменитых эмигранта: Томас Манн, Бертольт Брехт, Зигфрид Кракауэр. В 1940-е годы они с разной степенью успешности пытались приспособиться к жизни в США, найти источники стабильного дохода и реализовать свои творческие планы. Они придерживались разных политических взглядов и не всегда находили общий язык друг с другом. Но было то, что объединяло их: ненависть к гитлеровскому режиму и готовность вести борьбу с ним, используя свое главное оружие – культуру и интеллект.

Томас Манн: от аполитичного писателя к обличителю нацизма

В 1940-е годы Томас Манн (1875-1955) был самым знаменитым представителем немецкоязычной диаспоры в США. Лауреат Нобелевской премии по литературе и автор «Волшебной горы» прибыл в Нью-Йорк в феврале 1938 года. В отличие от многих других эмигрантов, Манн не был евреем, коммунистом или социалистом, тем не менее решил порвать с нацистской Германией. В 1933 году он эмигрировал в Швейцарию, а три года спустя нацистское правительство после безуспешных попыток убедить писателя вернуться на родину, лишило его немецкого гражданства. Вместе с Томасом в изгнании оказался его брат Генрих, бежавший сначала в Чехословакию, а потом во Францию.

В период между двумя мировыми войнами политические взгляды Томаса Манна претерпели серьезные изменения. В годы Первой мировой войны он был монархистом и с консервативных позиций критиковал европейские демократии. В сборнике статей «Размышления аполитичного» (1918) Томас Манн противопоставлял Германию с ее развитой художественной культурой рациональному и упрощенному англосаксонскому миру, а также выступал за независимость искусства от политики. Но после поражения Германии в войне, крушения монархии и всплеска праворадикального насилия, которым были отмечены первые годы существования Веймарской республики, Манн постепенно перешел на демократические позиции. В 1930-е годы под влиянием нацистской угрозы он начал симпатизировать левым и даже сблизился с Советским Союзом, воздерживаясь, впрочем, от вступления в коммунистическую партию.

Весной-летом 1938 года Томас Манн в рамках лекционного турне посетил четырнадцать городов США от Восточного побережья до Калифорнии. Он выступал с докладом «О грядущей победе демократии», в котором призывал американцев обратить внимание на угрозу, которую несет нацизм. В частности, он говорил о преследовании евреев в Германии: «Всякого рода позорящие человека наказания, лишение чести, требования носить унижающие его знаки, желтая звезда, стриженные наголо женщины, принуждение к моральному самоуничтожению, физические пытки… – все эти средства служат страсти к угнетению, назвать которую дьявольской было бы слишком много для нее чести, ибо страсть эта просто болезненная».

В американском обществе в 1930-е годы были сильны симпатии к нацизму. Вплоть до 1941 года, когда США вступили во Вторую мировую войну, в стране действовал нацистский Германо-американский союз, который вел пропагандистскую деятельность, организовывая лекции и публичные выступления. Как пишет Тобиас Боес, Томас Манн и нацистские активисты нередко выступали в одних и тех же городах, то есть в буквальном смысле слова вели «риторическую войну за душу Америки».

Манн предостерегал западные демократии от «гуманистической иллюзии», будто бы с нацизмом «возможен разговор, что лояльными уступками ему ради мира и коллективного строительства можно привлечь его на свою сторону, победить его мягкостью». Но голос писателя не был услышан. 30 сентября 1938 года Гитлер, Чемберлен, Даладье и Муссолини подписали Мюнхенское соглашение, по которому Великобритания и Франция фактически передавали нацистам Судетскую область, принадлежавшую Чехословакии. Весной 1939 года Германия присоединила Чехию и литовский Мемель, а 1 сентября 1939 года напала на Польшу, развязав Вторую мировую войну.

Для Томаса Манна, равно как и для других эмигрантов-антифашистов, настоящим ударом в спину стало известие о подписании «договора о дружбе и ненападении» между Германией и СССР. Еще больше разочарований писателю принес 1940 год, когда вермахт молниеносными ударами захватил Данию, Норвегию, Бельгию, Нидерланды и Францию. С этого момента поток немецких беженцев в США значительно увеличился. Манн помогал многим из них в получении визы, используя свое влияние и личное знакомство с президентом Рузвельтом.

Нападение Германии на Советский Союз стало неожиданностью для Манна и дало ему надежду на освобождение Европы от нацизма. Алексей Баскаков приводит цитату из дневника писателя: «Вечерняя сенсация, Гитлер объявил войну России. Ошеломительный, с непредсказуемыми последствиями, но в основном, пожалуй, отрадный поворот». Не пройдет и полугода, как в войну со странами «оси» вступят США. Начиная с этого момента Томас Манн и другие немецкоязычные эмигранты будут играть в антифашистской пропаганде союзников важнейшую роль.

Томас Манн регулярно выступал на британском радио с немецкоязычными обращениями, транслировавшимися на Германию. Он одним из первых заговорил о зверских убийствах евреев, совершенных нацистами.

«Четыреста молодых голландских евреев увезли в Германию, чтобы испытать на них действие ядовитого газа. <…> Они мертвы – умерли за «новый порядок» и военную изобретательность расы господ. <…> Нежелание поверить в подлинную природу национал-социализма и мнение, что он допустим с человеческой точки зрения, существуют даже сегодня еще повсюду: склонность, чтобы не сказать тенденция относиться к таким историям, как к служащей устрашению выдумке, широко распространена – к выгоде врага» – с таким текстом писатель обратился к своим бывшим соотечественникам в январе 1942 года.

В годы войны дом Томаса Манна, обосновавшегося в Калифорнии, стал важной точкой притяжения для немецкоязычной диаспоры. К нему в гости заглядывали Альфред Деблин, Лион Фейхтвангер, Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер, Арнольд Шенберг, Ханс Эйслер, Фриц Ланг и многие другие именитые изгнанники. Одной из основных тем, обсуждавшихся на формальных и неформальных собраниях эмигрантов, было послевоенное будущее Германии и связанный с этим вопрос об ответственности немецкого народа за преступления нацистского режима. Выступая в 1945 году в Библиотеке Конгресса с докладом «Германия и немцы», Томас Манн заявил, что «нет двух Германий, доброй и злой, есть одна-единственная Германия, лучшие свойства которой под влиянием дьявольской хитрости превратились в олицетворение зла». Многие эмигранты разделяли такую точку зрения, но находились и те, кто не соглашался с ней. Наиболее непримиримым оппонентом писателя стал драматург Бертольт Брехт, в 1940-е годы также проживавший в Калифорнии.

Бертольт Брехт: как сделать антифашистский фильм в Голливуде

Бертольт Брехт (1898-1956) покинул Германию 28 февраля 1933 года, на следующий день после поджога Рейхстага, в котором нацисты обвинили коммунистов. Он провел следующие несколько лет, перемещаясь между Францией, Данией, СССР и Швецией, но ни одна страна не стала для него надежным пристанищем. С 1940 года Брехт жил в Финляндии, ожидая американской визы, которую он получил только в мае следующего года. Финские порты к тому времени уже контролировались немецкими войсками, и Брехту пришлось предпринять долгое путешествие по советской территории, чтобы добраться до Владивостока и отправиться оттуда в Лос-Анжелес. 21 июля 1941 года – в день, когда вермахт совершил первую бомбардировку Москвы и атаковал Киев – Брехт сошел на калифорнийский берег.

Брехт, в отличие от Томаса Манна, не пользовался особой популярностью среди американской публики. Драматургу приходилось зарабатывать на жизнь написанием сценариев для голливудских фильмов, многие из которых так и не были сняты. Брехт находился в подавленном эмоциональном состоянии, что было связано не только с финансовыми трудностями, но и с тем фактом, что США сохраняли нейтралитет, безучастно взирая на покорение Европы нацистами. Кроме того, большим потрясением для него стала смерть Вальтера Беньямина, о которой драматург узнал вскоре после прибытия в Калифорнию. Он посвятил судьбе друга четыре стихотворения. Одно из них, так и оставшееся незаконченным, я приведу целиком:

Где Беньямин, критик?

Где Варшавер, радиоведущий?

Где Штеффин, учительница?

Беньямин похоронен

на испанской границе.

Варшавер похоронен в Голландии.

Штеффин похоронена в Москве.

Неудивительно, что Брехт с энтузиазмом воспринял новость о вступлении США в войну. Спустя два дня после атаки японцев на Перл-Харбор он сообщил американскому поэту Арчибальду Маклишу о своем желании «внести вклад в борьбу с нацизмом, этим мировым бедствием». В 1942 году Брехт написал стихотворение «Немецким солдатам на Восточном фронте», которое транслировалось по советскому радио. Его слова звучали страшным предостережением соотечественникам: «На карте, в атласе школьном, / Дорога к Смоленску короче, / Мизинца фюрера. Здесь же, / В снежных просторах, она так длинна, / Очень длинна, слишком длинна…» Как отмечает Стивен Паркер, на тот момент Брехт еще не знал, что его сын Франк Банхольцер тоже воюет на территории СССР в составе вермахта – он будет убит в ноябре 1943 года неподалеку от Пскова.

В годы войны Брехт создает антифашистские пьесы «Швейк во Второй мировой войне» и «Сны Анны Машар» – ни одну из них не удалось поставить в США. Над последней пьесой, рассказывающей о разгроме Франции в июне 1940 года, Брехт работал вместе с Лионом Фейхтвангером, который своими глазами наблюдал коллапс французского государства и еле спасся от нацистов. По сюжету пьесы девушка Симона читает книгу о Жанне д`Арк, которая вдохновляет ее на сопротивление захватчикам. В своих произведениях Брехт неоднократно использовал образ Орлеанской девы – в пьесах «Святая Иоанна скотобоен» (1931) и «Суд над Жанной д`Арк Провенской, 1431 г.» (1952), но в данном случае это решение имело особое символические значение. Обратившись к героическому эпизоду из прошлого Франции, двое немецких авторов тем самым подчеркивали интернациональный характер антифашистской борьбы.

Пожалуй, главным проектом Брехта военных лет стал сценарий к фильму «Палачи тоже умирают!» (1943), над котором он работал совместно Фрицем Лангом, режиссером знаменитого «Метрополиса». В основу сценария легло реальное событие: убийство высокопоставленного нациста Рейнхарда Гейдриха бойцами чехословацкого Сопротивления в мае 1942 года. В процессе работы между между Брехтом и Лангом произошел конфликт. Режиссер хотел сделать фильм более «голливудским», в то время как Брехт выступал против коммерциализации антифашистского сопротивления. Картина все же вышла в прокат, но имя Брехта не было указано в титрах. «Если для Ланга этот фильм стал самым политическим из всех, что он снял в Америке, то Брехт (…) с горечью и иронией описывал медленное превращение антифашистского фильма в конвенциональный триллер», – пишет Жан-Мишель Пальмье. Как бы то ни было, лента пользовалась успехом у критиков и зрителей и оказала большое влияние на американский кинематограф. Стоит также отметить, что музыку к фильму написал Ганс Эйслер – давний друг Брехта, тоже бежавший в США от нацистов.

Политические высказывания Брехта не ограничивались стихотворениями и сценариями. По его инициативе 1 августа 1943 года группа видных эмигрантов (в том числе Томас и Генрих Манны, Лион Фейхтвангер и Людвиг Маркузе) подписали декларацию в поддержку Национального комитета «Свободная Германия», незадолго до этого созданного немецкими эмигрантами в СССР. На следующий день Томас Манн отозвал свою подпись, сославшись на то, что подобная «патриотическая декларация» может быть воспринята союзниками как «удар в спину». Это решение дополнительно обострило и без того натянутые отношения между Брехтом и автором «Волшебной горы» – Алекс Росс даже называл их «двумя противоположными полюсами» немецкой эмиграции.

Брехта особенно возмущали слова Томаса Манна о том, что он поймет, если союзники решат «жестоко наказать» Германию. Драматург был против отождествления немецкого народа с нацистским режимом и до самого конца войны надеялся на то, что немецкие рабочие поднимут восстание против Гитлера. Размышляя о послевоенной Германии, Брехт говорил о необходимости преодоления национализма: «Германия должна освободить себя, но не как нация, а как народ, а точнее говоря, как рабочий класс. Речь не о том, что немцы «никогда не были нацией», нет, они были, то есть играли в игру наций, на кону в которой было звание мировой державы, и породили отвратительную разновидность национализма».

Зигфрид Кракауэр: экспрессионизм, нацизм и «коллективная душа» Германии

Среди тех, кто оплакивал гибель Беньямина, был и его старый друг Зигфрид Кракауэр (1889-1966), прибывший в США в апреле 1941 года. Кракауэра знали тогда прежде всего благодаря его статьям по социологии культуры и исследованию «Служащие. Из жизни современной Германии» (1930). Он был близок к Франкфуртской школе и связанному с ней Институтом социальных исследований, а также дружил с Теодором Адорно (предположительно, между ними была даже романтическая связь). Правда, во второй половине 1930-х отношения испортились – отчасти это было связано с критикой Адорно в адрес книги Кракауэра о композиторе Жаке Оффенбахе (1937).

В отличие от многих эмигрантов, Кракауэр не испытывал предубеждения против американской культуры и неплохо знал английский, что позволило ему сравнительно легко приспособиться к жизни на новом месте. Он обосновался в Нью-Йорке, где устроился на работу в Музей современного искусства. Первым американским проектом Кракауэра стало исследование, посвященное нацистской кинопропаганде, на которое он получил грант от Фонда Рокфеллера. Кракауэр уже обращался к этой теме в середине 1930-х, когда сотрудничал с Институтом социальных исследований. В 1942 году он опубликовал статью «Пропаганда и нацистское военное кино», где проанализировал немецкую кинохронику и художественные фильмы о военных кампаниях вермахта в Польше и Франции («Крещение огнем» и «Победа на Западе»). Кракауэр отмечал, что «все немецкие фильмы [начиная с 1939 года] с необходимостью были пропагандистскими – даже чисто развлекательные картины, на первый взгляд далекие от политики». Отличительной чертой немецкой кинопропаганды он называл апелляцию к эмоциям, а не к разуму.

После того как Германия объявила войну США, исследования Кракауэра приобрели дополнительную актуальность – ведь чтобы победить неприятеля, необходимо сначала изучить его. По словам самого Кракауэра, его статья о кинопропаганде «изначально служила целям ведения психологической войны» против нацизма и даже распространялась среди сотрудников Государственного департамента США под грифом «секретно».

У Кракауэра, конечно, были личные счеты с гитлеровским режимом. Ему самому удалось в 1933 году сбежать от нацистов, но в Германии остались его мама и тетя, Розет и Хедвиг. Кракауэр пытался организовать их отъезд из страны и даже добыл визы на Кубу, но было уже слишком поздно. В августе 1942 года он узнал, что нацисты отправили Розет, Хедвиг и еще тысячу проживавших во Франкфурте-на-Майне евреев в концентрационный лагерь Терезиенштадт. Что произошло дальше с его близкими, неизвестно, но, по всей вероятности, они были вывезены в один из лагерей смерти (Аушвиц или Треблинку) и погибли там.

Каким бы тяжелым ни было эмоционально состояние Кракауэра, он не прекращал свои исследования. В 1943 году Кракауэр получил новый грант, в этот раз от Фонда Гуггенхайма, и начал работу над книгой, которая получила название «От Калигари до Гитлера. Психологическая история немецкого кино» и увидела свет в 1947 году.

Фокус Кракауэра сместился с кинопропаганды Третьего рейха на кинематограф Веймарской Германии. Он считал, что изучение фильмов, снятых в 1918-1933 году, поможет выявить изменения в «кол-лективной душе» немцев, подготовившие триумф нацизма. Исследователь проанализировал десятки картин, относящихся к этому периоду, а наибольшее внимание в книге уделено фильму Роберта Вине «Кабинет доктора Калигари», шедевру киноэкспрессионизма.

Действие картины происходит в неназванном немецком городе. Молодой человек по имени Франц пытается вывести на чистую воду доктора Калигари, который демонстрирует местной публике сомнамбулу Чезаре, просыпающегося только по его приказу. Франц подозревает, что именно Калигари и Чезаре стоят за таинственными убийствами, происходящими в городе. Кракауэр подмечает, что в процессе работы над фильмом в сценарий, написанный Гансом Яновицем и Карлом Майером, были внесены существенные изменения. В первоначальной версии фильм заканчивался разоблачением Калигари, а в итоговом же варианте вся история оказывалась бредом сумасшедшего Франца, помещенного в психиатрическую клинику. Кракауэр пишет, что это изменение «искажало, если не ставило с ног на голову» изначальный замысел картины:

«Если в сценарии безумие выступало неотъемлемым признаком власти, то в редакции Вине «Калигари» прославлял власть и осуждал ее безумных противников. Революционный фильм, таким образом, превратился в конформистский».

По мнению Кракауэра, подобную трансформацию пережило и немецкое общество в межвоенный период, отказавшись от революционного переустройства жизни, оно погрузилось «в непостижимый мир души» и потому оказалось восприимчиво к нацистской пропаганде: «…Германия осуществила то, что ее кинематограф предчувствовал с первых дней существования, его причудливые персонажи спустились теперь с экрана в зрительный зал. Призрачные томления немецкой души, для которой свобода была роковым потрясением, а незрелая юность – вечным соблазном, облекшись в человеческую плоть и кровь, вышли на арену нацистской Германии».

Работа «От Калигари до Гитлера» вызвала неоднозначную реакцию у коллег Кракауэра. Одни критиковали его за использование такого понятия, как «коллективная душа», другие считали, что функции кинематографа некорректно сводить к простому отражению настроений общества. Впрочем, биограф Кракауэра Георг Шпетер пишет, что это не просто киноведческое исследование, но политическое высказывание в рамках дискуссии о послевоенном устройстве Германии: «Он хотел объяснить американской аудитории, что недостаточно просто дать немцам хлеб, работу и Библию, чтобы снова сделать их частью цивилизованного мира… Их беды имеют более глубоко основание и в полной мере не объясняются волшебным словом капитализм».

Константин Митрошенков