Признание подписал, не читая

Иронические заметки Льва Гончарова о тюрьмах.

На этой неделе сменились охранники. Теперь их было двое. Может быть потому, что они были новыми на этой непыльной работе или в этой нелепой, по сути, роли, но они забыли, что посетители не являются заключенными. Эти двое, сменившие по какой-то причине старого охранника, которого давно знали по имени, теперь относились к посетителям так, как будто бы именно они сами, эти посетители, приходят сюда мотать срок и будто даже мы не были свободными людьми.

«Выложи все содержимое карманов. Сюда. Быстро. Ремень! Снял? Пройди через металлодетектор. Стоять. Подними правую ногу, теперь левую. Развернись кругом». Напористо и жестко в приказном порядке повторяли они команды каждому вошедшему. Резко и жадно хлопали по карманам брюк, проводили по икрам ног, прощупывали манжеты у каждого пришедшего, ритуально на входе распиная каждого человека в форме звезды. Хорошего впечатления это не производило. Внутренний голос сказал:

– Да, ты построил дом на скале, как это учила Великая Книга. Ты внимал и делал, ступал шаг за шагом, слушал и искал. Ты искал эту скалу, которая крепче и прочней, чем все другие. Вот она. Твоя скала. Ты на ней стоишь. Но нигде не сказано, что самая прочная скала – на вулкане. Это твой вулкан. В доме дымится лава. Раскаленная магма течет через твою жизнь. Ты ступаешь по ней сейчас – снимай ботинки, подними правую ногу, подними левую... Надевай ботинки. Крррууу-гом! Постарайся не обжечься об этот холодный, но испепеляющий бетон, текущей жидкой лавой через твою гостиную, кухню, бельэтаж.

Википедия: «США лидируют по количеству заключенных в абсолютном значении – около 2,2 млн. человек находятся за решеткой. Это 25% всех заключенных планеты (больше чем в 35 крупнейших европейских странах, вместе взятых, и на 40% больше, чем в Китае), хотя население США составляет всего 5% населения мира».

Вот и среди моих знакомых нашлись такие, которых я иногда посещаю в местах не столь отдаленных, благо тюрьмы везде под боком, на каждом шагу понастроены, куда не плюнь по штату Техас и далеко людей не этапируют. Я выбрал это сам, ходить туда с горстью монет, покупать в автомате сникерс, который обычно не положен собеседнику, а только лишь, если приходит посетитель, и минут сорок вести непринужденную беседу о том, о сем, чтобы человек не терял связь с реальностью.

«Как вы ощущаете себя, когда приходите на посещение в самую что ни на есть американскую тюрьму?» – спрашивают меня.

Сначала преобладали любопытство и тревога, ведь там, как за стеклянными витринами темноватых вольеров держат людей, как будто бы они звери. Одни ходят туда-сюда по неясным делам. Другие уже сидят перед окнами вольеров и говорят через телефон с привычными нам людьми по эту сторону. Время от времени видно, как они переговариваются друг с другом там, за стеклом, иногда улыбаются, смеются, шутят с охранниками, держатся непринужденно. Ничего страшного. Потом, если вы видите этих людей и тут, по эту сторону стекла, и там, то ощущения постепенно сглаживаются. Точно такие же люди, каких много, только «нелегкая» занесла их на такие серпантины. Чем чаще происходит общение, тем быстрее стирается отчуждение. И вот мы уже сидим, и непринужденно разговариваем через телефонную трубку о всякой всячине, как бывало раньше по-дружески, о знакомых, о кино, о популярных звездах, об эстраде и значении старых хитовых песен.

«Все листья пожелтели, а на небе тень. Я вышел погулять, в этот зимний день», – поют певцы в популярной песне. Там было еще что-то в духе: Где-то далеко, наверное, сейчас тепло, или светло. А у нас тут, у черта на рогах, все снегом замело, как-то так... Почти про Техас, но без снега. Простенькая такая песня, однако уже много лет ищут в ней разноплановые оттенки смыслов и новые значения. Уже главная певица умерла, которая пела эту красивую песню, а они все ищут, и не могут найти. Не дается смысл никак! Вот идет человек по мостовой. Тут лес, там Костел. Ничего особенного. Замерз. Пробило на поговорить. А тут и собеседник подвернулся, говорливый Падрэ нарисовался, ему и зима не зима, хоть бы хны, дай лясы поточить. Вот они и «сцепились языками» (не в том смысле... однако, аллегория!). О чем они там? О чем говорили, история умалчивает. А интересно было бы, наверное, узнать? Наверное, о вечном? Или нет, о преходящем, да, скорее о транзиторном. Ведь чувства описываются именно мирские, сиюминутные: вот рванул бы сейчас на юга, а там красавицы в купальниках, бухлишко и вобла! Калифооор-ния! Наш Североамериканский Крым... А Батюшка (ну, или какой там у их чернеца сан?) ему: «Никуда ты не поедешь, тут и к цыганке идти не надо, ясен спор. Не дальняя дорога, а казенный дом. Нары и браслеты – вот твой приговор»... Это в песне напрямую не сказано, однако прямым текстом и не отрицается.

Допустим. Сидит человек и скулит в рясу священника: «Вот, хочу ехать на побережье, да хоть прям сейчас, рвануть бы к морю, и дело с концами». Но то ли деньжат не накопил, то ли жена не пускает, или море высохло (высохло же Аральское), а может посадили. А в динамиках рядом, за углом, на площади где-то еще Агузарова орет, заливается: «Там плещутся рифы в янтарной волне» и «Меня ты поймешь, Лучше страны не найдешь». Как тут не взбеситься? Вот и Калифорния мерещится: «Как сказка, прекрасна, Как сон, глубока». И к черту вечные пробки на 405-м шоссе, гангстерский Южный Централ, бомжевые поселения на Скид Роу, постоянные землетрясения, и вечное отсутствие жилья! Вот сяду щас на самолет и был таков! Там звезды, запах жасмина по вечерам, Голливуд и рай. Еще есть авокадо, местный миндаль, Ин-эн-аут гамбургер, и редко идет дождь, только если очень попросить.

Однако нет, и ладаном вечности тут в песне тоже попахивает. Калифорния – это церковь, путь в вечный рай, а преходящее мирское, будь то листья на ветру или даже мирская любовь, ради которой приносится тяжелая жертва, они все ничто перед Великой Благодатью. И вот, человек стремится туда! Но нужно пройти весь путь, как бы серо и холодно не было на душе, выполнить взятые обязательства, жить в семье, стоять в очереди, ходить на работу, покупать мебель в Икие, водить ребенка в детский сад и т.д. На этом духовное прозрение заканчивается, и человек понуро бредет дальше, до следующего раза, пока его снова не озарит Благодать. А может быть и путевочка куда обломиться?

Общество ставит очень четкие рамки: либо ты внутри, либо снаружи, и строго судит, основываясь на том, к какой части общества вы прибились. Оглядываясь по сторонам, спроси себя: где же я? И что значит все то, что происходит вокруг? Кто эти люди, которые меня окружают, и не следует ли мне поменять окружение, если получится?

Эти рамки и есть границы нашего «хабитата». Они формируют общественное мнение, а также самооценку: то, чего человек стоит и определяют, чего, в конечном счете, эта личность добьется. Это все, своего рода, изгороди загона, а также законы, по которым живет общество.

Это в совокупности создает очень странную картину с непонятной ситуацией, в которой мы даже близко не являемся «царями природы», вершиной пищевой цепочки или же верхней точкой отношений между всеми живыми существами или неживыми предметами и явлениями. Мы все брошены в пучину бушующего океана, как щепки, каким-то образом, продолжаем оставаться на поверхности воды с каждым несущимся валом. Никто не лучше и не хуже. Мы просто цепляемся за то, что есть. А есть только те, кто нас окружают здесь и сейчас.

Сегодня утром он звонил мне на мобильный и очень просил зайти. Ему нужно было поговорить о наболевшем. И во время каждого из таких визитов он просил рассказать, что происходит за стенкой, помимо того, о чем без умолку трезвонит телевизор.

Он иногда звонил из тюрьмы, как и сегодня утром: «У меня есть идея», – сказал он. Он думал об устройстве общества между шконкой и пайкой, хоть и не был политзаключенным. Итак: «Нужно тюрьмы организовать таким образом, чтобы люди жили на обычном поселении, в обычных домах, как бы даже и не чувствуя, что в тюрьме, ну может у самых отъявленных на шее браслет электронный, а так все как на свободе, только вокруг – военная база, кольцом». «Блин», – говорю я, – мне кажется об этом уже подумали. Сдается мне, наши сроки на свободе гораздо длиннее твоего, тут и браслет не нужен!»

Его посадили по бытовухе – пьющая мать, бьющий ее отец, трудное детство, детдом, дурная компания. Судья ела по выходным лобстеров со свой дочкой и молодым зятем на заднем дворике своего дома в благоустроенном районе. А в этом же районе, как в калачном ряду, шесть лет назад, день в день, объявился он, откинувшись из детдома-интерната с усиленным режимом, и стал жить в соседях. Он уже успел побродяжничать с годик в другом городе, где жилось не так-то плохо, да и люди были добрее. А тут выяснилось, что младший брат пошел по его стопам, жить под мостами перекати-полем. На попутном автобусе он прикатил в мегаполис, защищать брата от недобрых людей и холодных ветров, благо, знал уличные азы. Но не срослось. Помыкались вместе и разошлись их пути. Оба с обидами. Он стал ночевать на дискотеках и у случайных людей, при оказии, под мостом без оказии, а брат подружку нашел и с ней жить ушел, тоже в чьих-то то ли гостиных, то ли дворах. Тут нарисовались доброжелатели, за плату пустили на квартиру пожить и обноски поносить. Повздорили из-за каких-то подружек танцовщиц. Оговорил ревнивый товарищ, шмотками попрекнул. Дальше – полиция и тюрьма. «Украл?» А его в детдоме учили в любой ситуации сознаваться – чтобы умилостивить «поборников правосудия». А добрая полиция подсунула признание в ограблении – 20 лет строго режима. А за воровство было бы 2 месяца изолятора. Признание подписал не читая.

Уже в следственном изоляторе ему пытались «приклеить» еще одно преступление, которого он не совершал, чтобы «накинуть» годочков. На этот раз он обратился к юристу. Дело было непростое. Однако, если бы он пошел к юристу сразу, с самого начала, то избежал бы многих перепитий. Юрист с блеском отбил необоснованные обвинения, ведь никаких бумаг, на этот раз подсунутых «органами» он еще не подписывал, и удалось очень значительно снизить срок. Отсидев неполный год, он уже ждет освобождения на условно-досрочный срок, а не 20 с лишним лет, которые бы с удовольствием просил прокурор, не будь адвоката. Если бы он сидел от «звонка до звонка» вышел бы в возрасте под 60.

Лев Гончаров,

Хьюстон