Роль русского языка в мире падает

Можно ли в целом развернуть ситуацию с русским? 

Очень тезисно. Расскажу о том, почему, по-моему мнению, роль русского языка в мире падает.

1. Роль русского языка в мире падает и, несомненно, в ближайшей перспективе будет падать. Он останется региональным языком, но его чем дальше, тем больше будет не хватать для самых разных задач и сфер применения даже в России, и как минимум у «верхней квинтили» общества обязательным вторым с раннего детства будет английский.

2. У стран-соседей, которые находятся в стадии более быстрой дерусификации, с их национальными языками будет происходить то же, но ещё быстрее — не только у «верхней квинтили», а у почти любого человека, рассчитывающего хоть на какую-то карьеру или самореализацию, английский будет становиться даже не вторым, а основным языком получения знаний; все остальные будут «мамбетами», обречёнными на потомственную бедность. Условно говоря, русский будет умирать долго и тяжело, а даже тот же украинский, хоть пять раз государственный у себя в государстве, превратится в язык низших слоёв общества и фольклорный рудимент намного быстрее; то же касается и остальных — кроме, наверное, азербайджанского, который будет всё ближе и ближе к турецкому, пока не станет одним из его диалектов окончательно. Молдавский и так считай румынский, но у румынского та же судьба.

3. Можно ли в целом развернуть ситуацию с русским? В принципе можно, но вопрос — действительно ли мы этого хотим? Потому что придётся идти на неприятные решения.

4. Русский — действительно довольно сложный в изучении/освоении язык для не-носителя. Наверное, один из самых сложных среди европейских — не считая, понятно, венгерского, финского/эстонского или какого-нибудь баскского. Он очень неудобен как lingua franca. По большому счёту, он так и остался языком тех, кто его в современном виде создавал — языком дворянско-разночинной интеллигенции XIX века, лишь немного «подрихтованным» советско-еврейской интеллигенцией ХХ-го. Три рода, шесть падежей (только официальных, а в реальной разговорной практике — до 15-ти), адская фонетика, флексии, безумный синтаксис — всё это рассчитано именно на носителя, с детства оттачивавшего этот сложный и очень крутой, но тонкий и требующий мастерства инструмент.

5. Любая сколь-нибудь серьёзная попытка превратить его в lingua franca для значительного числа не-носителей приведёт к тому, что резко ускорятся те процессы, которые и так происходили с ним даже в СССР, где половина населения учила его как второй: возникнет пиджин-русский, типа того, который мы слышим на рынках, где много кавказцев и азиатов, но только используемый примерно везде. Языковой нормой (а не «неграмотностью», как сейчас) станет игнорирование родов, падежей, приставок, суффиксов, причастных и деепричастных оборотов, и неперевариваемый объём заимствованных откуда попало корней. Этот пиджин будет всё чаще обходиться без кириллицы, в борьбе за распространение его рано или поздно придётся латинизировать. Литературный кириллический русский будет тем временем несколько поколений загнивать в замкнутым в узкой среде носителей.

6. Самое главное — как много останется процессов и сфер деятельности, для которых русский язык будет необходимой и достаточной операционной средой? Возможна ли, например, будет международная компания, языком управления в которой останется русский? Будут ли существовать на русском современная наука, будет ли русскоязычное страноведение, будут ли достаточно оперативно переводиться или хотя бы реферироваться книги и т.д.? 

7. Язык — более важная и значимая вдолгую «надсистема», чем государство. Все failed states — failed во многом потому, что их основные языки попросту непригодны для задач госстроительства. В этом смысле правильная постановка вопроса — не «что делать с государством», а «что делать с языком».

Алексей ЧАДАЕВ