Анатолий Стреляный – о мятеже против мятежа: «Васин ход»

ГКЧП стоял за империю, Ельцин за свободу.

Весной 1991 года, в Москве, за столом у известной западной журналистки Василий Селюнин сказал:

– Горбачев доваландается со своим ср..ным Совсоюзом до того, что мы просто перестанем вносить свою долю в союзный бюджет, и эта страница истории закроется навсегда.

Хозяйка возбужденно строчила за ним в блокноте. Известный публицист-экономист, Селюнин тогда готовился в депутаты Госдумы РФ, был влиятельным человеком в демократических кругах и отчасти верхах.

– Кто это «мы»? – спросил я.

– Россия, Российская федерация.

– То есть вы явочным порядком…

– Да, постановлением нашей будущей Госдумы…

– … покинете Советский Союз. Великую империю, которую создавали Петр, Екатерина, которую умудрился сохранить даже Ленин, а Сталин – расширить чуть ли не до Атлантики?

– Ну да. Вот таким будет наш последний ход в этой затянувшейся игре. Хватит этого бардака.

Своих нетерпеливых советчиков вроде Васи Горбачев к тому времени уже успел обозвать «так называемыми демократами».

– Вася, – сказал я. – Ты сумасшедший. Вас перестреляют.

– Посмотрим, кто кого.

В те же дни, словно услышав Васю, академик Георгий Арбатов в случайном разговоре со мной привел известное американское высказывание: с русским коммунизмом управиться сможет только русский же национализм. «Пожелаем ему удачи», – сказал я не вслух, поскольку передо мною был не простой академик, но член ЦК КПСС, основатель и директор особого института, США и Канады. А вслух я сказал, что кто-кто, а президент многонационального Советского Союза Михаил Сергеевич Горбачев на русского националиста не похож.

– Он-то не похож, – вздохнул Арбатов и добавил про Ленина – Сталина: они-де в национализмах понимали все, а нынешние не понимают ничего. До прямого упоминания президента СССР ему еще предстояло дожить. Понимать все означало, естественно, гнобить.

В начале августа 1991 года сильно, по его словам, уставший, Горбачев взял отпуск и улетел на море, а через две недели министр обороны, министр внутренних дел, председатель КГБ – все главные силовики, как сказали бы сегодня, посадив рядом с собою нескольких чинов пониже, объявили по ТВ, что президент нездоров, исполнять его обязанности будет такой-то, а поскольку обстановка в стране нехорошая, то вводится чрезвычайное положение. Себя назвали Государственным комитетом по чрезвычайному положению, ГКЧП.

В свою очередь, Борис Ельцин, президент России, крупнейшей из советских республик, отказался им подчиниться, позвал за собой народ и стал действовать так, что страна и мир ахнули: по его слову, например, тут же перестала существовать 20-миллионная Коммунистическая партия Советского Союза с ее огромным управленческим аппаратом, на котором все держалось 70 лет. Через три дня мятеж был подавлен, Горбачев вернулся в Москву, чтобы под Новый год покинуть свой пост, поскольку возглавляемого им Советского Союза не стало. Все входившие в него 15 республик сделались независимыми государствами. Вот так, если в двух словах, все было 30 лет назад.

Этих 15 вывел на свободу мятеж против мятежа. Да-да, мятеж против мятежа, ведь, как ни крути, Ельцин не подчинился высшему руководству страны, пусть и самоназначенному. Он нарушил железное советское, да и досоветское, а теперь и послесоветское, правило: я – начальник, ты – дурак; ты – начальник, я – дурак. Стать победителем Ельцину помог простой советский человек, ждавший, жаждавший, уже криком кричавший: «Товару и порядка!»

Помог также беспокоивший Арбатова русский национализм.

До этих пор русское преобладание и главенство в советской жизни само собою разумелось, на то и была Российская империя, ставшая Советским Союзом, в котором русские составляли большинство. Их особое положение тактично, по сути – предусмотрительно не выпячивалось, даже маскировалось. У всех, от Украины до крошечных Эстонии и Киргизии, были, например, свои академии наук, только не у России. И так далее.

В то же время… Не сладко жилось всем, но заметно лучше горожанам, то есть преимущественно русским. На лучше оплачиваемых и престижных местах тоже преобладали, естественно, русские. Дипломатические, офицерские, гэбэшные, научно-технические кадры – всюду было русское большинство.

И вот это все вдруг стало не в счет в глазах, на минуточку, великорусского освободительного движения! Никак не оформленное, день ото дня оно становилось все заметнее. Людям захотелось добиться не чего-нибудь, а справедливости для себя, русских – доселе самого, мол, обделенного народа в СССР. Об этом даже слагались (кровью сердца!) стихи.

Правды – что русские более чем полно представлены и в Академии наук СССР, в Большой, как ее называли с заглавной буквы, академии, подразумевая, что только она настоящая, и в союзных министерствах, и в армейском командовании, и везде-везде, где подлинная власть, слава и почет, и блага, блага, блага, – этой правды как не бывало не только для мастеров культуры, но и госслужащих снизу доверху. Борьба продолжалась. Учреждение должности полновластного президента России – не СССР, а России, пусть и в составе СССР – уже само по себе было важной победой русского дела. Всенародные свободные выборы такого президента означали, что СССРу предстоит неминуемый и скорый конец.

Победа Ельцина была победой русского национализма. Это вызвало отклик, которого борцы за равенство для русских не ожидали. «Ах, так? – один за другим и все громче стали говорить нерусские. – Тогда и мы прекратим игру в нашу вечную готовность вас, русских, слушаться, делать вид, что мы счастливы под рукой старшего брата – разойдемся красиво по национальным квартирам, чего так не хотел ваш Ленин, употребивший это ругательное в его устах выражение». Пошли и материальные притязания нерусских членов «семьи единой». Да, и материальные. «Все, что от них слышишь: дай, дай, дай!» – жаловался в своем кругу Горбачев, смятенно сознавая, что осмелели они благодаря его миролюбию, которым первый и последний президент СССР решил войти в историю.

Наконец, стало звучать самое страшное: дай нам полную независимость! Он раздумывал, как быть с этим – с выходками нерусских национализмов, а русский тем временем все расходился. Слова «ресентимент» тогда никто не знал, но понять, что оно означает, можно было, услышав, например, речь живого русского классика – писателя Валентина Распутина на Первом съезде народных депутатов СССР 1 июня 1989 года. Это была отповедь всем, кто собрался «распрощаться с этой страной», в первую очередь – прибалтам.

«Не мне давать в таких случаях советы, – сказал писатель. – Но по русской привычке бросаться на помощь, я размышляю: а может быть, России выйти из состава Союза (аплодисменты), если во всех своих бедах вы обвиняете ее и если ее слаборазвитость и неуклюжесть отягощают ваши прогрессивные устремления? Может, так лучше? Это, кстати, помогло бы и нам решить многие проблемы, как настоящие, так и будущие. (Аплодисменты). Кое-какие ресурсы, природные и человеческие, у нас еще остались, руки не отсохли. Без боязни оказаться в националистах мы могли бы тогда произносить слово «русский», говорить о национальном самосознании. Отменилось бы, глядишь, массовое растление душ молодежи. Создали бы, наконец, свою Академию наук, которая радела бы российским интересам, занялись нравственностью. Помогли народу собраться в единое духовное тело».

Эта – историческая, что и говорить! – речь понравилась не всем даже русским, особенно просвещенным. Обвинить прибалтов в «массовом растлении» душ русской молодежи… Повторить глупейшее ходячее мнение, что Россия всех кормит, одевает и согревает… И это ехидство: оставим вас на произвол судьбы в порядке нашей помощи… Был расстроен и сам Распутин – расстроен тем, что услышал, а потом и увидел в качестве ответа. Он хотел этих прибалтов и прочих киргизов припугнуть, а что они? Воинственно рассмеялись: «Да нам того только и нужно, чтобы вы, наконец, отстали от нас».

Но главное все же было в доставшихся классику бездумных и потому горячих аплодисментах большинства русских его слушателей. Они-то и предвещали скорую победу Ельцина (читай, России) победу и над союзным ГКЧП, и над самим Горбачевым. Означало же это отнюдь не возвышение России в Союзе, а всамделишный уход из него. Для красного космополитического словца тут можно было бы сказать, что всякий национализм глуп, отчего в конце концов и побеждает, если бы не это русское приключение. За полноценную национальную государственность пришлось заплатить имперским статусом, а он-то таким людям, как Распутин, был и остается дороже всего.

ГКЧП стоял за империю, Ельцин за свободу. Что эти вещи несовместимы, понимали все. Сегодня тоже так, только выбор многими делается другой. Тогда имперским положением жертвовали ради свободы, теперь, наоборот, за имперство готовы отдать свободу. Тогда дело свободы располагало вождями и отцами-командирами, миллионами гражданского личного состава, сегодня ничего этого нет.

Или все же что-то наклевывается? В почте этих дней встречаю довольно странное, на первый взгляд, сравнение-противопоставление. 30 лет назад случился ГКЧП против свободы, говорится в письме. А вдруг-де сегодня явится ГКЧП за свободу? Немного подумав, приходишь к мысли, что Кремль, судя по тому, чем он занимается, этого как раз не исключает. Более того, внезапное появление своего могильщика вроде из ниоткуда он, кажется, представляет себе лучше всех в России.

Анатолий Стреляный,

писатель и публицист