Дачная рапсодия Рифката и Нинки

Рассказ.

Когда Ромео и Джульетта клялись друг другу в вечной любви, они не могли себе представить, что их земным воплощением станут обычные, замусоленные жизнью Рифкат и Нинка пятидесяти шести лет, собирающие по вечерам колорадских жуков на даче. Ромео, конечно, ночью залезал на балкон к Джульетте, приносил ей цветы и восхищался красотой своей возлюбленной – и это было красиво. Рифкат тоже, однако, был не лыком шит, и в единственное окошко своего дачного зеленого вагончика он влезал не хуже любого шекспировского героя, потому что после пьянки в дверь его не пускала жена. И это было поразительно. Красоту Нинки Рифкат тоже воспевал, и даже вполне романтично: «Нинк, ну ты-то у меня еще о-го-го! Гагарин!». Рифкат не стихами, конечно, но умасливал-таки после вчерашнего свою жену цветами. Проспавшись, Рифкат привычно вываливался в огород через все то же окно, потому что на крыльце сидела злая Нинка и с пустыми руками мимо нее проходить было опасно. Бесшумно свалившись в кусты смородины, Рифкат проветривался после вчерашнего на утреннем солнышке за срубом для бани, курил, а потом обязательно организовывал своей жене извинительный букет, чтобы хоть как-то замолить свои мужицкие алкогольные грехи. Обычно, букет состоял из соседской календулы, иногда из черемухи или даже сирени, а если с цветами был кризис, то Рифкат просто срывал пару переросших огурцов с грядки или набирал пучок редиски, и с приседаниями, улыбчиво дарил свои сувениры ухмыляющейся Нинке. Нинка, правда, для приличия орала минут двадцать, но потом, как раз к тому времени, как доваривалась на плите гречка, великодушно замолкала. Они мирились и веселые, с прибаутками, садились завтракать гречкой за маленький летний стол перед их нехитрым замком – зеленым вагончиком, переделанным в крохотный дачный домик. Этот ритуал они проделывали практически ежедневно. Когда Нинка орала всего три минуты вместо двадцати, то все знали, что у них на завтрак – вареные в мешочек яйца. Десять минут ора соответствовали омлету. Пять – бутербродам с полукопченой колбасой. Так что Рифкат, безусловно, очень не любил гречку. А еще борщ.

В их мире они перманентно кричали друг на друга по любому поводу, но, судя по всему, они не ругались, а просто так коммуницировали. Для кого-то признание в любви – это нежное айлавью, а вот Рифкату с Нинкой было достаточно просто: «етить-едрить, ну шо ты там начал копать, балбес, э?! Подожди уже, я ща сама приду, и все сделаю! Рукожоп! Иди вон к Палычу лучше и не вошкайси у мене тут в ревене, как сраный заяц. Попрыгунчик хренов. Король, блин, лев. Ну-кэ, кыш отседа, пионэр!». Нинка выдавала свои любовные трели в огромном количестве, окутывая Рифката волнами невообразимых прилагательных и таких деепричастных оборотов, что соседи покатывались со смеху. Рифкат же, блаженно улыбаясь, продолжал делать то, что начал, но после логической словесной кульминации Нинки, шел к ней в полуприсядку и звонко целовал Нинку в лоб с присказкой: «ой, ты Нинка, моя ты витаминка». И под ее хмыканье, в безоблачном спокойствии, отправлялся разбирать дачный насос.

Как-то, после окучивания картошки и холодного пива, Рифкат и Нинка лежали на одеяле перед домом и загорали. Рифкат был одет в синюю майку и серого цвета брюки от приличного костюма, который ему покупали к пятидесятилетию, а Нинка – в его спортивные шорты и футболку с розами. Так как их наряды не вполне способствовали солнечным ваннам, Рифкат для приличия засучил брюки выше колена и задрал майку себе под горло, а Нинка ловко подвернула шорты и футболку, превратив их в аккуратные мини-бикини на своем телесном макси. Проходящая мимо соседка, хихикнув, назвала их Инь-Янь, и на следующее утро, когда Нинка кричала на Рифката за то, что тот забыл забрать из соседского погреба ведро их картошки, Нинка громогласно напоминала: «Инь, блин, вынь! Козел». А через пару дней, когда подвернулся случай, Нинка опять пустила в оборот япономатские слова, и теперь уже басом кричала: «Да ты не янь, а последняя пьянь!». Так они и жили. В любви и непонятном окружающим, но, безусловно присутствующем, прочнейшем согласии двух подкопченных душ.

Можно долго рассуждать, что держало их брак, если бы не одна очевидная деталь: основным стержнем их союза, тем шампуром, на котором вертелся их семейный шашлык, был обычный дачный насос из нержавейки весом в 60 килограмм. Тяжелый, короче говоря, был насос. Жизнь их – тоже.

Проблема была в том, что насос был очень старый, и Рифкату приходилось каждую неделю разбирать его, перебирать клапаны (конечно, на языке Рифката – «клапанА»), а потом долго что-то чинить, подгонять, смазывать, и улучшать. И каждый раз, когда он снимал насос, Нинка впадала в истерику: ей как правило срочно нужна была вода для дома и огорода, а в баке воды, как всегда, не хватало ни для борща, ни для полива. Завидев Рифката с большим гаечным ключом, Нинка врубала свою сирену: «Ты, слышь, Винтик-Шпунтик хренов! Задолбал уже вертеть насос каждый день – Кулибин, мать его, вертельщик! Ты когда уже успокоишься-то, э? Иди вон шаурму на вокзале верти! Выдумал занятие! Домкрат недоделанный! Или тебе конструктор может, слышь, подарить, э? Или вертушку какую, э? Я те конструктор сразу установлю сам знаешь куда – вот и сымай его каждый день, ковыряйся, а насос не трогай! Карусель себе выдумал, клоун! Ты меня и так уже без воды каждый день оставляешь, все терпение мой растрепал! А ну пошел отседава, комар прихлопнутый!». И с этими словами Нинка отталкивала Рифката подальше от лежащего на земле насоса. С кряхтеньем и проклятиями, надрывая спину и руки, она волокла насос обратно к скважине, безуспешно пытаясь его поднять и установить поверх выпирающей из земли трубы. Рифкат, словно курица, метался вокруг Нинки, только успевая приговаривать: «Нинк, ты давай заканчивай! Там клапанов («клапанОв») нет нихрена все равно, он работать-то и не будет. Я щас за Палычем сбегаю, мы вместе с ним установим. Он уж сколько помогал-тэ мне. Нинк!». Нинка, взваливая насос к себе на плечо, и сморщив бордовое от поднятой тяжести лицо, шипела: «это у тебя в башке клапанов не хватает, козел», продолжала поднимать насос, безрезультатно пытаясь поставить его обратно на скважину.

Тут же непонятно откуда появлялся сосед Палыч: ему было под семьдесят, он ездил на старой серой Волге, и уже лет двадцать пять как дружил с Рифкатом закадычно и до глубины души. Палыч, как всегда, приходил в самый нужный момент, и они вдвоем с Рифкатом, под неразборчивый гул их голосов и ор Нинки, каким-то образом вырывали насос у нее из рук и не меньше чем на полдня удалялись к Палычу в гараж чинить насос. К тому времени, как подходил Палыч, Нинка обычно уже выдыхалась, и у нее уже не было сил ни на ругань, ни на драку за этот несчастный насос. Поэтому, она без особого сопротивления скидывала его мужикам на руки, а сама, отряхнувшись и умывшись водой из бочки, обматерив мужиков самыми отборным жемчугом, крикнув им через кусты и грядки : «Ной отбирал на ковчег каждой твари по паре, но два идиота с насосом просочились без отбора!», и шла прореживать клубнику, параллельно присматривая за картошкой, варившейся на их небольшой плитке возле вагончика.

Рифкат и Палыч по нескольку часов неспешно перебирали детали от насоса, как пятилетние мальчишки – новый конструктор. У Палыча в запасе было какое-то удивительное машинное масло немецкого производства, которое он хранил в большой трехлитровой банке с полувыцветшей бумажной этикеткой «Сок березовый». Палыч чудотворным эффектом этого масла клялся и божился всем своим друзьям: «Это, понимаешь, не масло, а святая, понимаешь, вода! Сейчас мы тут вот втулку-то подмажем, и все пойдет нормально – я те говорю! Это же слили-то его от Вольвы! У меня вот еще тут новый смазыватель появился – вишь, из валика для краски сделал», – говорил он всякий раз Рифкату, который сидя рядом на груде кирпичей, неспешно покуривал свой «Опал» и, вздыхая, поглядывал на насос. Вообще, Палыч относился к тому типу людей, у которых повсюду в хозяйстве возникали потрясающие бытовые нововведения, но, так и не успев прижиться, они быстро сменялись чем-то новым. В результате все в гараже и доме Палыча было хронически недоделанным, но полным нововведений и гипотетически очень удобных в хозяйстве вещей. Смазыватель на основе валика для краски, изобретенный Палычем, тоже был немного недоделан, поэтому насос омывали сначала маслом, а потом натирали до жирного блеска обычной старой тряпкой непонятного происхождения. После, обтерев насос маслом, как благовониями восточную невесту в брачный день, мужики всякий раз выкладывали насос на солнцепек «просушиться», что не поддавалось никакой логике.

Тем временем, в отличие от насоса, Рафик и Палыч просушиваться ни в каком виде не стремились и напротив, лишь усугубляли свое несвежее состояние пивом или портвейном «Рапсодия», спрятанным от Нинки под ведром за дачным сортиром. Для этого Рифкат сначала приглядывался к грядкам с луком и морковью, и завидев мелькающую заднюю часть жены между посадками, что означало полную Нинкину безобидность, тихой пулей пробирался сквозь кусты к ведру за сортиром. Неслышно поднимал ведро, брал пузырь «Рапсодии», и также тихо, полускоком, пробирался обратно к Палычу в гараж. Как любому чистокровному ниндзе, на пути до гаража Рифкату попадались десятки препятствий в виде железных леек, граблей, тяпки, старого мангала, ведра с помоями, ящика с инструментами, на которые Рифкат регулярно натыкался и об которые не раз больно ударялся. Но на то он и ниндзя, чтобы даже в стрессовых ситуациях пролетать над гнездом кукушки Нинки тихо и незаметно. Нинка, казалось, никогда не замечала полетов Рифката за «Рапсодией».

Потом, распив добытый портвейн, Палыч и Рифкат брали насос, и еще часа полтора устанавливали его на законное место, под плевки и упреки Нинки. Насос ставили на скважину, потом еще минут сорок пытались прокачать воду и подкручивали ручку насоса: то накачивали воду в бак, то ее сливали, а то, наоборот, заливали воду ковшом в сам насос сверху, зачерпнув воды из бака, и быстро-быстро что-то подкручивали. К вечеру вода была накачена, насос стоял, словно памятник Ленину с оттопыренной вправо вверх ручкой: мол, «верной дорогой идете, дачники». Нинка радостно вертелась у насоса, и скорее бежала поливать свои драгоценные помидоры сорта бычье сердце и дамские пальчики, которые Рифкат ехидно называл «бычьи яйчики» и «дамское сердце».

Конечно, после благополучной установки насоса Рифкат всегда стремился отблагодарить Палыча, а потому пока Нинка разливала по тарелкам зеленые щи и нарезала колбасу, Рифкат незаметно исчезал за яблонями недалеко от их дачного туалета, и через минуту, сияющий, и гостеприимный, появлялся с очередным, но уже вполне оправданным, пузырем теплого портвейна «Рапсодия». Все трое рассаживались вокруг маленького дачного стола перед вагончиком, и Нинке предоставлялось право поднять первый тост: «Ну, кулибины, за вас!», – говорила Нинка, и, в один глоток осушив желтую эмалированную кружку с нарисованной клубникой, приступала к щам.

Палыч и Рифкат молча ели, лишь иногда, подшвыркивая щами, говорили: «о, хороши, щи. Молодец, хозяйка». Нинка млела и, взяв в руки поллитровую банку, гордой лебедицей шла к кустам красной смородины, чтобы нарвать ягод к чаю. Ягоды были кислые, поэтому их никто не ел, а Палыч рассказывал, что из красной смородины получается неплохая настойка. Нинка же говорила, что вместо смородины надо настаивать самого Палыча, пока Рифкат незаметно подливал портвейн себе и другу в глубокие кружки. «Но, но, но! Разошлись тут опять, инженеры хреновы! А ну-кэ, прекращайте смехопанораму!», – заводилась Нинка, и уже через минуту она обливала их потоком грамогласных монологов. Под ее вечерние трели, мужики тихо растворялись в дачных пейзажах до темноты, и уже только поздним вечером Рифкат привычно пробирался к окну своего вагончика, и, привстав на пустой газовый баллон под окном, бесшумно влезал в него.

Так повторялось по нескольку раз на неделе: утренний ор, солнечные ванны среди картошки, снятие насоса и еще более сильный ор, явление спасительного Палыча и работа над насосом в гараже, а потом установка насоса и ор заключительный, вечерний... Этот сценарий их жизни работал годами, до тех пор, пока вдруг соседний дачный участок не купил среднего возраста бодрый свежий парень по имени Женя. Парень Женя оказался каратистом, ловким спортсменом, к тому же с инженерным образованием. К сожалению, Женя был наивен и отзывчив, что сыграло с Рифкатом, Нинкой и Палычем очень злую шутку.

В один из насосных дней, когда Нинка с визгом вырывала насос у Рифката из рук, чтобы поставить его на место, вместо Палыча появился новый сосед Женя. И пока Рифкат бегал за недопитой «Рапсодией» в соседский погреб, Женя умудрился не только ловко насос установить, но и совершить невиданное, революционное хамство: Женя насос починил. За пять минут. Просто присмотрелся к клапану и понял, что все эти годы Рифкат и Палыч прикручивали внутреннюю часть помпы не той стороной. Вот и все дела.

Ничего не подозревающий и счастливый Рифкат горным козлом перепрыгивал соседские грядки, срезая себе путь до дома, где его ждал новый сосед и Нинка: «во! Слыш, братан! За знакомство сейчас надо вздрогнуть! Щас и Палыч придет – познакомлю. Наш сосед напротив. Мы тут с ним насос, понимаешь, чиним. Ну, Нинк, где стаканЫ-то?». Нинка стояла в полном молчании, удивленно разинув рот: «Он его починил… Говнюк…». Рифкат глянул на Нинку, затем на насос, и как кот подпрыгнул к насосу, чтобы проверить клапан. Осмотрел ручку и помпу, качнул два раза и холодная, чистая вода мощной струей полилась в бак. Рифкат потерял дар речи, и без улыбки, в замешательстве продолжал ощупывать насос.

«А ну-ка, где тут у нас новые пассажиры, соседи и дружилы?», – заигрывающее прогремел Палыч, проходя в одних трусах сквозь кусты смородины прямиком к Рифкату, Нинке и Жене. Новый сосед Женя, протянул руку: «Евгений». Палыч пожал Жене руку, а левой рукой по-отечески радушно похлопал Женю по плечу: «О, понятно, Евгений! Я Михал Палыч, сосед твой. Будем знакомы. А! Вот и Рифкат уже принес. Нинк, где стаканЫ-то?». Нинка не ответила, и все также в полной растерянности стояла возле насоса.

«Он его починил», – оторопевшим тоном прошептал Рифкат. «Понимаешь, Палыч. Починил». Улыбка в секунду слетела с опытного лица Палыча, и он ринулся к насосу. «Вот, глянь, что натворил-то!». Палыч молча ощупал насос, и теперь тоже прибывал в полной оторопи. Он с сочувствием глянул сначала на Рифката, потом на побелевшую Нинку и прошипел: «Ты ж что натворил-то, негодяй! Что ж учудил-то тут, диверсант жопный! Как ты мог так без спросу-то людей-то так подвести! Э? Ты, брат, че-ли самый умный тут у нас получился, или тебе больше всех надо? Э, че смотришь, оладь говняный? Э? Инженер выискался!». Женя в недоумении ответил: «Починил. Не работал же. Тут на минуту работы было. Вот и починил.».  К этому моменту Нинка уже не могла сдерживаться, и разрыдалась с таким надрывным охрипшим гарканьем, будто это был не плачь, а вой раненной тюленихи. Рифкат сам был готов разрыдаться, но, смяв лицо, как окурок, нервно ощупывал то насос, то скважину. Палыч выдал еще несколько минут воспитательных речей, после чего совершенно ошарашенный Женя, удалился к себе на участок. Их мир рухнул: Нинке больше не надо было кричать на Рифката, а Рифкату назачем было звать на помощь безотказного Палыча. Для «Рапсодии» больше не было повода, а банку с машинным маслом из гаража Палыча теперь можно было выкинуть – кому она, банка эта, теперь была нужна. Никому. Впервые за многие годы в этот вечер совершенно трезвый, мрачный Рифкат зашел вечером в вагончик через дверь, а не через окно, а проснувшись утром, по привычке, хотел было вылезти в окно покурить, но понял, что это теперь бессмысленно. Нинка не сидела злая на крыльце, а в печальном спокойном молчании варила на плитке гречку: ей нечего было сказать Рифкату. Они завтракали в полной тишине, поглядывая по сторонам в поисках темы для ссоры или разговора. Тем не находилось. Как вдруг кусты смородины привычно зашуршали, и из них, как потрепанный витязь из пены морской, появился радостный Палыч с большим гаечным ключом: «Слыш, я это… тут подумал, что не мог он насос так быстро починить… Там точно клапанА установил не так – чего это тогда так вода вчера лилась. Это там так вся прокладка сотрется за лето. Надо это… как его… перебрать бы насос-то… У меня день свободный…». Нинка просветлела. Рифкат бодрым шмелем подскочил со стула, уже не шифруясь сбегал за туалет к ведру с «Рапсодией», и уже через миг тихо ликующие мужики как раненного в кровавой битве боевого товарища, несли насос к Палычу гараж. «А это откуда у тебя портвейн появилси, фокусник? Конем тут мне пробежал по моркови! Клуб веселых и находчивых открывать побежал!», – начала заводить свои трели Нинка.

И счастливая их жизнь вернулась на круги своя.

Мария Карпова,

Оклахома