Голубая ленточка для полярника

Александр Бабич обвинили в том, что он из Арктики «пытался установить прямую радиосвязь с Гитлером».

Казалось, что в Арктику, в этот беломедвежий снежный угол не докатится кровавый молох репрессий, не смогут дотянуться «ежевые рукавицы» чисток...  Но белое безмолвие было обманчивым,  ряды ученых – полярных исследователей были выкошены не менее тщательно, чем в Москве или в Ленинграде...  Через тройки, а затем лагеря прошли тысячи как известных, так и просто рядовых тружеников Арктики. Вот фамилии только некоторых из них, людей которые были бы в любой другой стране национальными героями, которые могли бы неимоверно широко раздвинуть горизонты науки. Р.Л.Самойлович, участник 21 экспедиции на Крайний Север, создатель Арктического института, участник легендарного похода ледокола «Красин» по спасению Нобиле в 1928 году. П.В.Виттенберг, Н.Н.Зубов, Н.Н.Саркан-Алексеев, П.В.Орловский, М.М.Ермолаев. Н.И.Евгенов поплатился за то, что служил в свое время под начальством будущего верховного правителя России А.В.Колчака. Н.Р.Шмидт – радиолюбитель из глухой деревни первым уловивший радиосигналы радиста Бьяджи с потерпевшего крушение дирижабля «Италия»,  был расстрелян в 1942 году «за попытку установить прямую радиосвязь с Гитлером...» Тысячи людей, исследователей и рабочих Арктики были растреляны или брошены в лагеря, вычеркнуты из жизни. Лишь единицам удалось пережить все ужасы сталинских лагерей. Будущим исследователям еще предстоит составить полный скорбный мартиролог непрожитых жизней...

Много лет назад читая «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына, я впервые встретил фамилию Александра Павловича Бабич, и вот теперь я получил доступ к его архиву.  В нем  находится переписка с близкими, протоколы допросов, все документы  и вся переписка с Генеральной прокуратурой СССР, а также кассационная жалоба, страшный обличительный документ о его десятилетних предсмертных мучениях в тюрьме и забайкальских лагерях. Он был обречен, так как хотел самостоятельно мыслить и иметь свое суждение, он был обречен, потому что бывал за границей и видел другую жизнь, а это уже было преступлением... Но он представлял собой ценный материал для следователей НКВД, на такой биографии можно было построить не один сценарий новых заговоров. Ведь из «материалов» дела следовало что он, сын эсера, с 1916 года в Турецкой армии, орудовавшей против Советской власти, сотрудник контрразведки белых, работал на разведки западных держав по заданию немецкой разведки, в 1922 году он нелегально  пробрался в Советский Союз и замаскировавшись под русского патриота наносил вред изнутри, вплоть до попытки захвата ледокола «Садко», чтобы  под фашистским флагом передать его Германии...  а впоследствии и всего арктического флота.  По сценарию следователей в новом деле о Большом лагерном восстании ему отводилась роль главного организатора, у которого в руках были все нити заговора, после успешного восстания он должен был уйти с восставшими за границу. Но реальная жизнь отличается от предписанных сценариев. Кстати, создатели этого сценария, во главе с начальником ОперЧекОтдела Джидинских лагерей Соколовым  были сами репрессированы. 

Не буду пересказывать все перипетии судьбы Александра Бабич, лишь несколько широких мазков. В течение долгого времени зимовщики на острове Котельный долго не подавали признаков жизни. Оказалось, что «малоопытный радист погубил радиостанцию». Когда к острову подошла шхуна «Темп», выход был только один: кто-то должен был взять запасную радиостанцию и остаться на зимовку. Этим человеком стал Александр Бабич. Так радист Бабич стал зимовщиком. Работает он не за страх, а за совесть, начальство его любит, воздает ему всевозможные почести.

«...т. Бабич образцово наладил радиохозяйство. От имени руководства Главсевморпути выношу благодарность с занесением в личное дело... Ходатайствую о представлении к награде значком «Почетный полярник». И.Папанин, зам.нач. Главсевморпути».

В скором времени на полярной станции произойдет серьезный конфликт между Бабич и начальником зимовки, метеорологом Горяченко. Конфликт крутой, бескомпромиссный...

Папанин принимает решение законсервировать зимовку и вызывает всех троих зимовщиков в Москву, грозя привлечь виновного к ответственности, кем бы этот виновный ни был...  Далее читатель все узнает из кассационной жалобы, которая публикуется впервые. 

 Москва. Кремль. Верховному  Прокурору СССР. От заключенного Бабич Александра Павловича, отбывающего заключение в Джидинских лагерях НКВД в селе Михайловка Закаменского района.

Родился я в 1899 году. В 1916 году был добровольцем в Турецком фронте. Гражданская война застала меня учащимся на юге в городе Новороссийске. Частая смена властей и напряженное военное положение в районе моего жительства заставили меня искать выход из трудного положения, в силу чего при первой возможности я на пароходе покинул Родину и, выбравшись в Константинополь, начал бродячую жизнь за границей. Ища средства к существованию, мне пришлось много бродить по белому свету, выполняя всевозможные работы, удовлетворяя молодое любопытство знакомством с жизнью, бытом и правами разных народов.

В 1922 году, узнав, что в Берлине открылось Советское полпредство, я добрался до Берлина и вскоре был отправлен Полпредом СССР на Родину. Приехав в СССР, я все время работал на морском Транспорте, вначале на ледоколе "Ермак", затем в заграничном плавании на судах Совторгфлота в Балтийской конторе.

В 1924 году я был избран от моряков в члены Ленинградского совета.  Вообще, я был всегда активным и энергичным работником как на службе, так и в общественной жизни.

 С 1930 года по 19З5 годы я был на прорыве на севере в траловом флоте в г. Мурманске. С 19З5 года работал в системе Главсевморпути на полярных станциях остров Котельный и с 1939 года на острове Домашнем /Северная Земля/.

За 3,5 годичную зимовку на о. Котельном /Новосибирские острова/ я был награжден и мне было присвоено звание Почетного Полярника. На острове Домашнем я пробыл год вдвоем с метеорологом, работая по совместительству  радиотехником, начальником полярной станции, каюром, мотористом и, выполняя все текущие хозяйственные работы; затем с осени 1940 года мой штат увеличился до З-х человек, но обязанности остались прежними. Моя полярная станция о. Домашний по своей работе считалась образцовой и показательной по всей системе Главсевморпути… Начавшаяся Отечественная война застала меня на острове Домашнем я уже кончал второй год и предполагал выезжать на материк на отдых к семье. Мои сослуживцы: метеоролог ГОРЯЧЕНКО П.К. и чернорабочий ЕРЕМИН Н. В. /являвшийся у меня парторгом станции/ прибыли из Москвы только осенью 1940 года и по договору должны были работать до 1942 года.

Метеоролог ГОРЯЧЕНКО - комсомолец, молодой невыдержанный парень, самолюбивый и нервный, работал на полярных станциях еще до острова Домашний и, благодаря своей недисциплинированности и невыдержанности; имел репутацию дезорганизатора и склочника. Приехал он с целью занять место начальника моей станции, но, увидев, что я остаюсь на своем месте, сразу же был сильно огорчен, считая для себя унизительным быть в роли подчиненного, а не командира на станции, где каждому работнику приходилось работать по совмещению за троих или четверых работников, на станции, которая «на виду» у руководства и где командир  какой-то беспартийный простак.

Он начал искать средства для дискредитации меня как начальника и работника, занялся сплетнями и склоками, предъявляя невыполнимые требования, и вообще вел себя, как самый отсталый батрак, а не как советский полярник.

Поддержку он искал у парторга ЕРЕМИНА, который по натуре запуганный и нерешительный, шел у него на поводу, но старался быть хорошим и для меня, и для ГОРЯЧЕНКО, проводя двуличную линию, что усугубляло положение и обостряло склоки. Отсутствие у ЕРЕМИНА  твердой линии поведения не дало возможности привести метеоролога ГОРЯЧЕНКО к порядку без посторонней помощи. На 1-е января 1941 года после праздничной выпивки Г0РЯЧЕНКО дошел до невменяемого состоящая, устроил скандал, стал сводить партийные счеты с ЕРЕМИНЫМ и избил последнего. Такое ненормальное положение на отдаленной полярной станции стадо совершенно нетерпимым, т.к. ГОРЯЧЕНКО стал терроризовать нас не только морально, но и физически,  этим самым мешал текущей плановой работе нашей станции. Являясь ответственным за работу и благосостояние станции, я не мог больше терпеть этой ненормальности и, посоветовавшись с ЕРЕМИНЫМ, сообщил положение дел в Москву ПАПАНИНУ, требуя при первой же возможности вывезти ГОРЯЧЕНКО на материк и взамен его прислать другого работника. ЕРЕМИН вместе со мной подписал эту телеграмму, но после отправления ее рассказал об этом метеорологу ГОРЯЧЕНКО, который в отместку за это мероприятие стал проделывать еще более недопустимые вещи вплоть до того, что рылся не только в моих столах с документами, но ежедневно /во время моего отсутствия/ перерывал все мои личные вещи и выворовывал материалы, уличающие его безобразия. Положение обострилось настолько, что я уже стал бояться не только за нормальную работу станции, но и за свою личную жизнь. В ответ на нашу телеграмму бала получена от ПАПАНИНА обширная ответная телеграмма, где он явно выразил свое недовольство описанным положением вещей и сообщил, что мы обманули доверие рабочего класса, партии и правительства - поэтому по возвращении в Москву он привлечет виновника к ответственности, кто бы этот виновник ни был... С этого момента началась жизнь еще более напряженная и трудная. Начавшаяся Отечественная война как будто отвлекла внимание и дала нашей жизни новое направление. Прекратилась радиосвязь, ждали новых военных кодов.

С началом морской навигации в августе месяце 1941года к острову подошел ледокольный пароход "Садко" и нам приказано срочно законсервировать станцию и выехать на материк… Находясь на судне и чувствуя недоброжелательное и даже враждебное отношение к себе со стороны экипажа и пассажиров, ГОРЯЧЕНКО употреблял все усилия, чтобы обелить себя перед лицом общественности л/п "Садко". Он завязал дружбу с помощником капитана КАПЕЛОВЫМ и почти все время проводил вне своей каюта / где мы жили вместе с ним/, ведя неизвестные разговоры с членом партии штурманом КАПЕЛОВЫМ и комиссаром /фамилию комиссара я уже забыл/. Естественно, что возвращаясь на материк, ГОРЯЧЕНКО /как снятый до окончания договорного срока/ чувствовал свою вину и знал, что ему придется нести ответственность за свои преступления на станции, а поэтому он искал поддержку у окружающих и изыскивал способы избавиться от ответственности. О чем он совещался со своими новыми "друзьями" - мне было неизвестно до тех пор, пока однажды утром 30 августа, после дружеской вечеринки с работниками полярных станций, ехавшими пассажирами на л/п «Садко» и членами экипажа л/п «Садко» вместе со штурманом КАПЕЛОВЫМ, устроенной в честь смычки советских полярников, меня взяли под стражу, обыскали и водворили в одной из кают судна, поставив у двери часового с винтовкой. Таким образом, не объясняя причины ареста, меня доставили на ледокол "Красин" к заместителю ПАПАНИНА БЕЛОУСОВУ. Во время допроса самим БЕЛОУСОВЫМ мне стало ясно, что через штурмана КАПЕЛОВА на меня подан донос, в котором меня обвиняют как злейшего врага Советского Союза, желавшего организовать переход к немцам и передать врагам ледокол "Садко". Это меня так поразило, что я не находил слов для своего оправдания. Чувствуя себя абсолютно невинным в предъявленных мне обвинениях, я никогда не думал, что не смогу доказать свою невиновность. Мне стало ясно, что метеоролог ГОРЯЧЕНКО со своими "друзьями" хотят убрать меня с пути, чтоб избежать ответственности за свои грехи, главным  обвинителем в которых мог быть только я как начальник полярной станции и редактор телеграммы ПАПАНИНУ, обвинявшей метеоролога ГОРЯЧЕНКО в его злодеяниях. Очевидно, военная обстановка заставляла подбирать только отрицательные материалы, и поэтому, начиная с допроса БЕЛОУСОВЫМ на протяжении всего времени ведения следствия никакие мои доводы не принимались во внимание и не фиксировались, и в деле скапливались только отрицательные данные, зачастую вымышленные и ложные, а иногда просто подтасованные…

Когда л/п "Садко" доставил меня на остров Диксон, меня передали следственным органам и вскоре на самолете под надзором двух работников НКВД меня отправили на Красноярск, где и водворили во внутреннюю тюрьму НКВД в одиночную камеру. Все мои отчетные и личные документы, а также личные вещи были оставлены на  Диксоне и судьба их мне неизвестна. Мне было заявлено, что “на том  свете ничего не потребуется, а тебе нечего ждать, кроме расстрела”.  В Красноярске при ведении следствия у меня сменилось четыре следователя, которыми применялись всевозможные средства заставить меня признать предъявленные мне обвинения, в конце следствия сам начальник транспортного отдела НКВД Красноярского края с револьвером у виска требовал признать правдивость обвинения, в противном случае обещал переломать все мои кости в подвале внутренней тюрьмы НКВД. Но как же я мог признать свою вину, если я был невиновен? Как я мог согласиться быть тем, что сделали из меня следственные органы за время ведения следствия. Из меня сделали какого-то закаленного злейшего врага своей Родины, и по тому портрету, который был написан руками советских работников, я ни как не мог признать себя?! Получилось так: сын эсера, всегда был  против советской власти, еще в 1916 году уже был в какой-то турецкой армии, орудовавшей против советской власти /это в 1916 году?/  На юге России при белых я был офицером контрразведки и бежал за границу при разгроме белых банд. Выехав за границу, я жил на какие-то средства, выплачиваемые мне контрразведками разных стран, с которыми я, якобы, был связан как офицер контрразведки?! В 1922 году по заданию немецкой разведки нелегально перебрался в Советский Союз, где и продолжал работу, рассчитанную на уничтожение советской власти.  Вся моя исключительно хорошая работа была только маскировкой, благодаря которой органам НКВД не удалось "расшифровать” меня до начала войны с фашистской Германией. Находясь на полярной станции и располагая средствами связи, я имел связь с немецкими подводными лодками, через которые передавал врагу секретные сведения и организовывал передачу немцам арктического флота… 

Вот фотография советского моряка и полярника, сделанная чиновниками-чекистами через кривое стекло фотографа, сфабрикованная для доказательства своей бдительности, преданности и незаменимости!

7 января меня судил военный трибунал, который после непродолжительного формального разбирательства следственного материала, без свидетелей и требуемых мною документов, внес мне Приговор: "Высшая мера наказания - расстрел."

Сейчас нет возможности и необходимости описывать все мытарства и переживания, связанные с жестоким приговором, водворением в смертную камеру, ожиданием расстрела. Потеряв всякую веру в людскую правду, умерщвленный морально и изголодавшийся, как бездомная собака, я ждал своего физического уничтожения, как единственно возможного и необходимого конца всей своей нескладной и никчемной жизни. После 76 суточного сидения в смертной камере мне заменили расстрел десятью годами лишения свободы»…

 Он умер в 1950 году в лагере, и затем была долгая борьба с бюрократической сталинской машиной, вначале его дочери Людмилы Бабич, а затем сына Павла Бабич за  его реабилитацию. Реабилитирован в 1965 году в связи с отсутствием состава преступления как по первой, так и по второй судимости.

Из последнего письма Александра Павловича Бабич родным.

«Иногда я искусственно убеждаю себя, что я продолжаю зимовку и просто в силу обстоятельств не могу возвратиться на Большую землю вот уже одиннадцатый год. Если будешь посылать посылку, то обязательно купи и вложи в нее хорошую шелковую голубую ленту (с бирюзовым отливом). Это мой цвет. Это эмблема моряцкой вольности, безграничности межпланетных пространств, глубины и мощи морских просторов: возвышенных чувств всех, кто работал, воспитывался и жил «мировым бродягой», кто презирал и уничтожал все рамки, ограничивающие жизнь там, где она имела право и должна быть безгранична, как сама природа. Мне нужна эта лента, как знамя, во имя которого я страдаю, терплю и надеюсь. Эта лента нужна мне и потому, что с ней, как бойцу у знамени, легче будет уйти в небытие, и пусть хоть это будет напоминать, что даже в наш век не все жили скотами, а были и такие, жизнью которых руководила душа, сердце, разум.»

Юрий Сандулов

Фото из архива

семьи А. Бабич

На снимках: Служба на ледоколе «Степан Макаров»; cреди членов экипажа п/х «Правда» город Либава 1929 год; последняя зимовка на острове Домашний. 1941 год; на п/х «Спартак» город Данциг, 1926 год; третий год зимовки на острове Котельный, апрель 1938 год.