Кому выгоден миф о «русофобии»?

«Не русских не люблю, а дураков не люблю».

В мире распространена русофобия, русофобы точат зубы на суверенную Россию – по крайней мере, так видится мир из Кремля. Теперь русофобия внесена и в доктрину внешней политики России, русофобии было посвящено специальное заседание Совета Безопасности ООН. Но есть ли русофобия на самом деле? Действительно ли русские являются, как называет их Кремль, «новыми евреями» или «евреями XXI века», которых повсюду в мире гонят? Что такое вообще русофобия? С нами Василий Жарков, историк, лектор Европейского гуманитарного университета в Вильнюсе, и историк Никита Соколов.

Сергей Медведев: Существует ли так же объективно такая реальность, как русофобия, как некий стандартный нарратив, который продвигается на протяжении многих веков?

Никита Соколов: Нет, конечно, никаких многих веков здесь быть не может: сам этот не очень ясный термин совершенно новый. Он фиксируется Корпусом русского языка начиная с 1947 года, а до этого его употребление единичное – у Тютчева, у Вяземского. Корпус русского языка дает два больших взрыва частотности употребления этого слова – это 1947 год, то есть начало холодной войны, и 1982-й, когда в самиздате вышла брошюра Игоря Шафаревича с таким названием – «Русофобия». Причем даже математик Шафаревич не смог дать определение «русофобии», описательно обошелся. Но теперь, надеюсь, его определят: Госдума внесет законопроект о борьбе с русофобией и с уголовным наказанием за нее. Для Лугового это чрезвычайно актуальная задача, ведь это человек, обвиняемый в убийстве общественно опасным способом при помощи полония. Поскольку этот полоний, по сведениям Европейского суда, оказался в Лондоне при помощи российских спецслужб, то понятно, что любви к российскому государству он не увеличил, а скорее увеличил опасения.

Сергей Медведев: Если послушать российских пропагандистов, историков типа Мединского, существует достаточно длительная традиция экзотизации или стигматизации России. Вспоминаются все эти заметки Герберштейна, книга Кюстина «Россия в 1839 году».

Василий Жарков: Игорь Шафаревич написал эссе «Русофобия», где ввел понятие «малого народа», которое позаимствовал у Огюстена Кошена: «Малый народ, который возвысился над основным народом, в целях эксплуатации этого народа решил оторвать его от корней и от прошлого».

Сергей Медведев: И мы даже знаем имя этого малого народа.

Василий Жарков: Да! Но важно, что Шафаревич не искал русофобию на международном уровне, он искал ее не вовне, а внутри страны. А путинисты перевернули Шафаревича с ног на голову и сказали, что, конечно же, Запад распространяет русофобию и есть некие пособники внутри, которые тоже к ней присоединяются.

Сергей Медведев: Я слышал, что идея неприязни, зависти к России рождается где-то в николаевскую эпоху, по-моему, чуть ли не Тютчев об этом первым заговорил, то есть это некая реакция Запада на николаевскую реакцию.

Никита Соколов: Безусловно! То, что называется русофобией, то есть опасение России, не относится к русским, а относится к российскому государству. И здесь чрезвычайно важно наблюдение, которое сделал полтораста лет назад Владимир Соловьев о том, как вырождается патриотизм. Это вопрос здорового национального духа. Первая ступень – это получение национального самосознания, когда нации себя осознают. В Европе это происходит на рубеже XVIII–XIX веков во всех странах. Но потом национальный дух может впасть в некоторую истерику, заразиться некоторым вирусом и вместо здорового патриотизма, цель которого – сделать нашу страну как можно более благоустроенной, возникает самообольщение, что наша страна и есть уже наиболее благоустроенная во всем свете.

Отсюда следующий шаг (Александр Янов называл это «лестница Соловьева»): раз мы самые лучшие в мире, мы должны это свое устройство нести вовне. И в России такие патриотические истерики происходили несколько раз. Первая – в эпоху Николая I, когда царь и его элита вообразили себя хранителями европейского легитимного порядка и начали давить эту самую весну Европы. Естественно, Европа напряглась – кому охота, чтобы тебя так учили, да еще вооруженной рукой?

Сергей Медведев: То есть, приступы русофобии коррелируют по времени с консерватизмом во внутренней политике и с экспансионизмом во внешней?

Никита Соколов: Да! Когда власть отказывается от задач внутреннего благоустройства страны в пользу экспансии, вот тут наступает политическая русофобия. И немедленно образуется концерн держав, как это произошло в конце николаевского царствования, и в результате Русско-турецкая война становится Крымской. Образуется антирусская коалиция, и кончается она поражением в Севастополе, в Крыму. Севастополь – вообще город мрачной славы в русской истории. И кончается это тем, что русское общество охлаждается и здоровеет до такой степени, что один из столпов николаевской идеологической реакции историк Михаил Погодин, бывший одним из главных проводников уваровской официальной народности, на которой, собственно, и строилась николаевская идеология, в конце Крымской войны писал, что консерваторы хвалят покой России, но это покой кладбища – нужно все менять.

Сергей Медведев: Василий, можно сказать, что русофобия – это другое название деколонизации? Если взять какое-то стандартное отталкивание от России, которое мы видим в Польше, в странах Балтии, то это ведь следствие имперской политики России.

Василий Жарков: Это не только деколонизация. Я бы использовал еще один термин – секьюритизация, когда есть некая группа людей, которая воспринимается как проводники некой государственной политики, и против них начинают приниматься те или иные меры. Приведу примеры, существующие в Европе, сейчас гораздо более актуальные, чем в отношении русских: например, «желтая» угроза. Дональд Трамп, когда начался вирус ковида, использовал такое понятие «CCP virus»: CCP – это Коммунистическая партия Китая (Chinese Communist Party), намекая на то, что китайцы являются главными распространителями вируса. Конечно, в США участились случаи, когда отдельные граждане негативно реагировали на китайцев и других людей соответствующей внешности. А на Европейском континенте на фоне терактов последних 25 лет мы наблюдаем исламофобию. Это и есть проявление секьюритизации.

С того момента, как Россия начала войну в Украине, мы наблюдаем элементы секьюритизации, особенно в странах, сопредельных с РФ. Там опасаются русского присутствия, пытаются ограничить доступ россиян на свою территорию. Понятно, что нет никакой общности, которую можно объявить – русские! Это воображаемое сообщество. Но ведь есть, например, русские активисты, эмигрировавшие в Литву. Они сейчас, используя легальные способы сопротивления, пытаются отстаивать свои права, и у них это получается. Они уже совершенно четко не ассоциированы с российским государством, действуют как часть литовского гражданского общества. И это хороший пример того, как можно противостоять этой секьюритизации. Но сам факт секьюритизации будет продолжаться до тех пор, пока идет эта война.

Сергей Медведев: Никита, есть представление, что русофобия свойственна российскому образованному классу, причем не первое столетие. Вспомним некрасовское:

«Наконец из Кенигсберга

Я приблизился к стране,

Где не любят Гуттенберга

И находят вкус в г*вне.

Выпил русского настою,

Услыхал «еб*ну мать»,

И пошли передо мною

Рожи русские плясать».

Основываясь на этом, можно сказать, что русофобия красной нитью проходит через всю историю российского образованного сословия?

Никита Соколов: Как верно говорит Шендерович: «Не русских не люблю, а дураков не люблю». Русское образованное сословие всегда считало, что Россия – европейская страна, понимало себя как часть Европы в культурном плане, и всегда было чрезвычайно огорчено тем, что общественные порядки в России далеки от европейских идеалов. Собственно, борьба русского общества с правительством в значительной степени как раз и шла вокруг этих идеалов.

И эти патриотические истерики, выражавшиеся во внешней экспансии, всегда были связаны с провалом каких-то европеизационных реформ в России. Вся идеология николаевского царствования вырастает из того, что Александр I не решился проводить кардиальные реформы, и возникло конспиративное сообщество, которое кончилось мятежом в 1825 году. И дальше вот это взаимное неудовольствие российского общества и правительства только нарастало с кратким перерывом на эпоху Александра II, когда он проводил великие реформы в России и занимался внутренним благоустройством страны. Тут же никакой русофобии в Европе не стало!

Сергей Медведев: Василий, а большевики были русофобами? Ведь известна ненависть Ленина к России.

Василий Жарков: Критика России и порядков внутри нее не обязательно являются проявлением ненависти к ней: эта критика является попыткой улучшить свою страну. Безусловно, и Ленин, и Чехов, и все остальные относились к России как к своей стране и по-своему хотели ей добра. Я не думаю, что мы можем изображать Ленина в качестве русофоба.

Действительно, говоря о России как о каком-то объекте, мы в известной степени становимся в позицию колонизаторов. Мы говорили с Яном Левченко о том, что будет потом с Россией, когда наконец этот режим падет. Я сказал: «Мы будем строить либеральную демократию». И он ответил: «Но ты же продолжаешь колониальный дискурс. Может быть, они сами будут что-то строить? Может быть, мы перестанем относиться к народу как к объекту, а увидим в нем субъекта?!» Первостепенная задача сейчас – понять многообразие России, понять, что больше невозможно относиться к ней как к машине, которую мы куда-то поведем.

Сергей Медведев: Это мы знаем, что не надо идентифицировать русских с государством, а сами русские этого не знают. Им говорят: санкциям подвергают российское государство, значит, это бьет и по вам. Одна из проблем так называемой русофобии в том, что люди не отделили себя от государства. Соответственно, они охотно принимают все признаки борьбы с путинизмом, с российской агрессией, с современным российским государством как борьбу с Россией, с русскими людьми как таковыми.

Наблюдая политический язык в современной России, я вижу всплеск русофобии под названием «культура отмены России» – это март 2022 года. Тут есть четкая корреляция с началом войны.

Сергей Медведев