«Какие это бандеровцы? Это же дети!». О судьбе спецпереселенцев в Советском Союзе.

Вокруг нас было много землянок, а в них маленькие дети, все – без родителей.

Томск считается воротами в Нарымский край, куда, начиная с двадцатых годов и вплоть до смерти Сталина, было выслано более полумиллиона человек. Многие томичи – это потомки репрессированных и депортированных в эти края. Судьбы своих предков людям часто приходится восстанавливать по редким архивным документам и воспоминаниям.

«Мама, не плачь, мы тебя накормим»

«Отец только успел вырыть землянку, как его забрали на работу – валить лес и ловить рыбу. Чуть позже увезли и маму. Я осталась одна с тремя младшими детьми – братьями и сестрой. Сначала мы еще ждали родителей. Но они не вернулись ни на следующий день, ни через 20 дней. Вокруг нас было много землянок, а в них маленькие дети, все – без родителей. И один комендант, к нему нужно было ходить и отмечаться», – рассказывает немка Элла Яковлевна Триппель, которую в 1941 году 8-летней девочкой вместе с родителями депортировали из Саратовской области в Сибирь.

​Похожих историй в архиве Оксаны Ивановой – жительницы поселка Вертикос Томской области – много. Восемь лет назад она начала по крупицам восстанавливать имена и судьбы репрессированных и ссыльных в ее родной Каргасокский район. Делала это без специального образования и знаний, просто по велению сердца. Теперь эта работа занимает большую часть ее свободного времени.

Историю своей семьи Элла Триппель рассказывала Оксане Ивановой не один день. Оксана слушала и записывала. Теперь эти воспоминания сохранятся в ее архиве навсегда. Вот еще отрывок из них: «На день выдавали по 400 граммов хлеба, больше ничего. Однажды дети постарше посоветовали нам отказаться от хлеба и брать вместо него паек овсяной мукой. Мы взяли. Наварили заварухи. От души наелись этой каши, похожей на клейстер, – вспоминает Элла Триппель о своей жизни в лагере для ссыльных. – Потом они же показали, как надо заготавливать сучья, чтобы топить землянку. Примерно через месяц к нам отпустили маму. Она пришла без куска хлеба, без рыбы. Посмотрела на нас, обняла и давай плакать, что ничего нам не принесла. А мы ей: «Мама, ты не плачь, мы тебя сейчас накормим. Мы каждый день откладывали по ложке овсяной муки в коробочку, чтобы вас с папой угостить, если вдруг вы к нам в гости придете». Но мама только еще больше принялась реветь. Уже позже, когда взрослыми были, младший брат как-то спросил: «А ты помнишь, как я выпрашивал у тебя эту сэкономленную муку, хоть ложечку. А ты не дала. Я ведь пару раз ее воровал, просто не мог удержаться».

В землянке дети прожили 5 лет, практически без родителей, они приходили изредка. Отца с матерью отпустили лишь тогда, когда они совсем опухли от голода. Элла Триппель рассказала о том, как однажды ее мать упала на колени перед комендантом, объезжавшим землянки, и на плохом русском стала умолять дать хоть кусочек хлеба ее мужу: «Иначе он умрет, а мы без него не справимся». Комендант сначала отодвинул ее и ушел, но потом вдруг вернулся, и всех забрали. Отца увезли в больницу, а мать с детьми перевезли в поселок Вертикос. Семья осталась жить там. Когда выросли, работали на лесозаготовках, как и родители. В 1956 году семью Триппель освободили от комендатуры. Отец всю оставшуюся жизнь был кондитером, пек хлеб на лесоточках, старожилы до сих пор помнят его выпечку.

Далеко не все истории заканчивались так благополучно. Например, рядом с семьей Триппель, в лагере депортированных немцев в землянке жили двое детей: Роберт и Эльвира. К ним мать почему-то никак не возвращалась.

«Уже ко всем приходили, а к ним все нет. Кто-то посоветовал им сходить к коменданту, чтобы попроситься в детский дом. Они пошли – спросили, а тот разозлился. Дети попрятались, испугались, – рассказывает Элла Триппель. – В детдом их все-таки увезли. Там им изрядно досталось от обозленных русских детей за то, что они – немцы. Ведь и говорили с акцентом, и тетрадки подписывали немецкими фамилиями. Позже уже выяснилось, что мама ребятишек долго простояла в холодной Оби – вытягивала сети, простудилась, ее увезли в больницу, и там она умерла. Детям никто ничего не сообщил.

«Десять строчек, пока вы живы»

В семье самой Оксаны Ивановой репрессированных не было. Ее предки приехали в Томскую область из Новороссийска в 30-е годы прошлого века добровольно, в поисках лучшей жизни. Собирать архив с историями репрессированных и ссыльных Оксана Иванова начала после того, как довелось поработать над списком призванных из Вертикоса участников Великой отечественной войны – для увековечивания их имен на местной стеле памяти. Буквально жила в архивах: администрации Каргасокского района, в архиве Новейшей истории и в Государственном архиве Томской области. Находила там дела о ссыльных, потом искала в родном своем поселке Вертикос и окрестностях их потомков. Оксана расспрашивала их о том, что они знают и помнят о своих репрессированных родственниках: «Пожалуйста, хоть 10 строчек, пока вы живы». Многие сокрушались: «Где же раньше были, вот бабушка еще жива была, она бы рассказала».

Все истории Оксана аккуратно архивировала в алфавитном порядке. Затем заметила, что многие фамилии в этом архиве повторяются. Так в одну историю нередко складывались судьбы целых семей, которые были разбиты репрессиями и ссылкой. Сейчас в архиве Оксаны Ивановой более 300 историй, в которых отразились судьбы почти половины жителей Вертикоса, в поселке сегодня живет 650 человек. И работа постоянно продолжается, кто-то просит найти родных, кто-то – внести новые имена в уже записанные истории, кто-то приносит вдруг найденные в семейных архивах документы. Сейчас Оксана пишет книгу, на страницах которой судьбы репрессированных и сосланных в эти края сохранятся навсегда.

Одна фуфайка на троих

Есть в архиве Оксаны еще одна удивительная история выживания, рассказанная жительницей поселка Вертикос, Мильвой Карловной Тяпси, сосланной из Эстонии с матерью. Ее отца – юриста расстреляли еще до отправки жены и дочери в Сибирь.

«Как-то привезли репрессированную молодую женщину с двумя ребятишками. Один держался за подол, другой сидел на руках, совсем крохи. Все вокруг говорили, что они, скорее всего, умрут. Кормить их было совсем нечем. Мать с детьми определили в захудалую избушку на краю деревни, там только фуфайка лежала на нарах. Каждый день женщине нужно было оставлять детей одних и уходить на ферму работать. Но дети выжили, тогда никто и не догадывался, каким образом. Она носила под грудью, на животе, привязанную грелку – нашла где-то во время выселения, – рассказывает Мильва Карловна. – В этой грелке тайком носила молоко с фермы и поила детей. Дети все-таки выжили, сейчас они живут и работают в Москве».

– Я думаю, она может и топила снег, наливала в грелку теплую воду, подкладывая на ночь малышам в постель, чтобы не мерзли. Если бы кто узнал о грелке, закончилось бы все очень печально, – говорит Оксана.

Сибирский климат был главным врагом спецпереселенцев. Многие изначально просто не представляли, куда едут, и к таким морозам готовы не были.

Но больше всего Оксану поразило, что люди в этих нечеловеческих условиях умудрялись оставаться людьми.

«В августе 1950 года в поселок пришел пароход с украинцами. Около 70 семей вывели на берег. Местные жители пришли встречать пароход. Комендант оттеснил народ и крикнул: «Отойдите, это бандеровцы!» Тогда одна из женщин шагнула вперед, указав на детей, спросила: «Какие это бандеровцы? Это же дети» – рассказывает очевидец тех событий, украинка Вера Николаевна Пидгайн. – А ведь многие из тех, встречавших женщин совсем недавно проводили на войну мужей и сыновей, многие были вдовами. Они позже приехавшим несли одежду, хлеб, картошку, угощали рыбой, делились всем, чем могли. «Бандеровцами» были обычные жители села, хозяева своей земли, которые работали с утра и до вечера на своих участках всей семьей. Многие и не были причастны к тем событиям в украинских селах. НКВД с нескольких сел тогда мужчин отправили в тюрьмы, женщин, стариков и детей согнали в вагоны и вывезли в Сибирь».

Оксана Иванова продолжает работать над своим списком, чтобы сохранить в нем по возможности как можно больше имен и судеб тех, кто стал жертвой Большого террора.

Светлана Хустик