Ему удалось возродить на чужбине Святую Русь

Путь Владыки Андрея.

Несколько лет назад, во время подготовки альбома по истории Ново-Дивеевского монастыря, отец Александр, хранитель Ново-Дивеевского комплекса, в который входят Успенский ставропигиальный женский монастырь, храм преподобного Серафима Саровского чудотворца, старческий дом и православное кладбище, показал нам магнитофонные кассеты с записью рассказа архиепископа Андрея о своей жизни. «То, что вы собрали огромный материал по нашей истории – это очень хорошо» – сказал он. «Но вы должны прослушать эти записи, чтобы понять дух этого места».

Владыка Андрей – духовник и строитель Ново-Дивеевской женской обители – создал в Америке уголок православного быта. Он и в рассеянии пытался сохранить монашеские традиции оптинского духа. Вся его жизнь была посвящена служению людям и православной церкви. Еще одна большая удача: в монастыре бережно сохранили его речь во время хиротонии отца Андрея в сан епископа Роклендского. В феврале 1968 г. Адриан Рымаренко принял монашество. В том же году был рукоположен во епископы, стал викарным епископом Нью-йоркской епархии – Андреем Роклендским. Хиротонию совершил митрополит Филарет в сослужении архиепископа Никона Вашингтонского и епископа Лавра Манхэттенского. В 1973-м, в день его 80-летия, епископ Андрей был возведен в сан архиепископа.

Архиепископ Андрей скончался после продолжительной и тяжелой болезни 12 июля 1978 года, в день св. апостолов Петра и Павла. Ровно в 11 часов вечера, через 15 минут после кончины, раздался колокольный звон. Двенадцать ударов колокола известили насельников монастыря, что архиепископ Андрей, почитаемый и любимый всеми, кто жил в монастыре, всеми, кто знал его, – отошел в вечность.

Князь Д.В. Мышецкий вспоминал: «Звонила монахиня Елена, которая знала владыку еще на родине. Весь наш домик осветился электричеством. Все живущие в монастыре, услышав звон, увидев свет, поняли: владыки не стало. Со всех сторон потянулись они вереницами к домику, на первую панихиду».

В последний путь провожали архиепископа Андрея сотни людей, съехавшихся из разных штатов, провожали российские эмигранты, чтившие его память.

Много ушло времени на обработку кассет, очистку от посторонних шумов, усиление голоса владыки Андрея. И вот перед вами законченная работа. Мы вначале планировали сделать рассказ более компактным. Но в процессе работы над текстом, мы поняли, насколько это важный документ, особенно в наше непростое время.

Слово на наречение

Ваше высокопреосвященство, преосвященнейшие владыки, богомудрые отцы, братья и сестры.

Господь призывает меня через глас архиереев зарубежной церкви к высшему благодатному служению. 46 лет тому назад, почти в это же время, на Покров Пресвятой Богородицы, началось мое служение у престола Господня. Сейчас, после долгого, тяжелого пути моего пастырства, передо мною – раскрытая могила. Сейчас, казалось бы, время подводить итоги прожитому да готовиться к исходу, а не начинать новое дело в церкви Христовой. Но вот именно эта раскрытая могила и зовет меня к тому, чтобы сказать: «Приемлю, благодарю, немало вопреки глаголю». Чтобы понять почему это так, я позволю себе остановиться на некоторых моментах моей жизни.

Родился я в Ромнах, Полтавской губернии, еще в царствование императора Александра III. Детство мое протекало в первые годы царствования императора Николая II, когда Родина наша переживала период благоденствия, и русские люди, в своем большинстве, не отошли от той стихии, которой дышала Святая Церковь. Рос я в религиозной благочестивой семье. Меня окружали уют, покой и радость. Меня окружал тот православный быт, который поколениями создавала святая Русь. В нашей семье жизнь протекала по церковному календарю, по церковному годовому кругу. Праздники были как бы вехами жизни. В доме постоянно совершались богослужения и не только молебные, но и всенощные бдения. Быт начинался в детской. Когда я вспоминаю об этих годах, передо мною неизбежно возникает незабываемая картина: раннее утро, еще темно. Я только что проснулся и вижу перед образами, полуосвещенными лампадкой, – моя мать. Она молится долго-долго, и молитва матери как бы проливается и на нас, пробудившихся от сна. Но еще более сильное впечатление производили на меня ранние богослужения, на которые часто водила нас мать и на которые мы ходили, невзирая на погоду, и осенью, и зимой. После этих богослужений всегда чувствовалось какое-то необычайное вдохновение, какая-то тихая радость. Семья была зажиточная, отец был крупным промышленником.

И то религиозное настроение, которым была пронизана наша жизнь, естественно отражалось и в делах: строились церкви, ставили столы с едой для бедных людей, посылались подаяния в тюрьмы, больницы, богадельни. В широких размерах оказывалась благотворительность во имя Христа. Все это входило в наш быт, было неразрывною частью его. Конечно, бывали и горести, и болезни, и смерти. Но и они воспринимались в свете Христовом. Сознание «Христос воскрес, и жизнь человеческая будет в воскресении Христовом» помогало нам переносить наши беды и невзгоды. Все переживалось легко и радостно, без надрывов, так свойственных многим людям. Это чувство радости, этот Христианский быт были характерными не только для нашей семьи, но и для общества, которое нас окружало. Годы шли. Промелькнули детство и отрочество. Я окончил реальное училище. Жизнь моя резко изменилась. Я поступил в Санкт-Петербургский Политехнический институт и оказался в Санкт-Петербурге. Петербург на первых порах меня ошеломил и подавил. Я попал в общество людей, совершенно чуждых мне по духу и по настроению. Были годы реакции, наступившие после революции 1905 года. На смену надеждам, волнениям и порывам, наступило разочарование и душевная опустошенность. Люди как бы замкнулись в себе. Были заняты суетой, мелкими эгоистическими интересами, визитами, концертами, театром. В отношениях царила сухость и официальность. И вот, столкнувшись с этой холодной отчужденностью, с этой опустошенностью, я впервые испытал чувство, близкое, если не к отчаянию, то к унынию, и душа моя возопила – не могу! Я был хорошо обеспечен, учился в прекрасном институте, у меня были превосходные профессора, которые давали мне ценные знания, раскрывали передо мной широкие горизонты науки и жизни. Почему же возмутилась моя душа? Почему же вырвался этот крик ее – «Не могу»? И к чему же он, собственно говоря, относился? Я почувствовал, что не могу жить так, как живут вокруг меня. Я почувствовал, что мне не хватает той жизни, того православного быта, которые окружали меня в детстве и отрочестве, той легкости сердца, которую я ощущал. Впечатление было такое, будто меня лишили воздуха, которым я дышал. Мне нужна была жизнь. И я стал ее искать. Однажды я попал на лекцию профессора Туган-Барановского о Достоевском. Разбирая произведение Достоевского, Туган-Барановский раскрыл то, что происходит в душе человеческой, раскрыл те стороны жизни, которые я как-то не осознавал. Он показал тот ужас, который охватывает человека, оттолкнувшего Бога, те метания и ту муку, которые переживает человек в поисках его. В своих произведениях Достоевский как бы раскрывает современную Россию. С одной стороны, им изображается целая галерея типов, считающих себя христианами, но живущих в язычестве, своим разумом, без Бога, во власти своих похотей. На крайнем крыле этого длинного ряда находятся отвратительный старик Карамазов, дошедший до предела нравственного падения, и жуткий и омерзительный Смердяков –предтеча современного большевизма. Но, с другой стороны Достоевский показывает мир людей, живущих во Христе, воплощающих в себе святую Русь. Показывает светлый облик Алеши, который черпает источник своей жизни от старца Зосимы, от Христа. И я понял, что мое место около Алеши, около старца. И только при поддержке его я буду иметь силы, чтобы переплыть житейское море. Тогда я стал искать верных путей. При помощи того же Туган-Барановского я познакомился с христианским студенческим кружком. Но этот кружок меня не удовлетворил. Он был интерконфессионален. Мне же, воспитанному с детства в обстановке православного быта, нужна была конфессиональность, нужны были таинства, чувство освящения, молитвы. Все это мне дал отец протоиерей Иоанн Егоров, ставший руководителем группы студентов, вышедших из христианского студенческого кружка. Я провел с ним пять лет и для меня раскрылась та стихия жизни церкви Христовой, которой жила святая Русь. Я понял, что богослужение не только ритуал, но в нем раскрывается догма веры. Оно является основой человеческого восприятия божества. К нему ведут и нормы веры (содержащиеся в Требнике), и те состояния духа, которые даются человеку таинствами. Разбор и изучение творений отцов церкви и святоотеческих писаний раскрыли мне пути жизни. Когда я прошел весь курс, преподанный отцом Иоаном, я буквально ожил. Я ощутил стихию Православия, я ощутил тот эфир жизни, который оно давало. Я понял, в чем заключалась эта жизнь. Я осознал ту свободу совести, которую мы получаем через таинство покаяния. После этой подготовки я попадаю, действительно к старцу – батюшке о. Нектарию, ученику великого старца о. Амвросия, выведенного Достоевским в образе старца Зосимы. Старец Нектарий указал мне мой путь, путь пастырского служения, и подготовил меня к нему с помощью своего ученика о. Викентия. Он учил меня, что исповедание веры должно быть в благочестии. Божественное должно войти во все стороны нашей жизни, личной, семейной и общественной. И вот в 1921 году началось мое пастырство в родных Ромнах. Время было страшное. Страна была разворочена революцией и гражданской войной. Люди были растеряны и потрясены. Многие гибли, многие были разорены. Многие возвращались на свои пепелища, нищие и обездоленные. Доходили до полного отчаяния. И ото всюду несся крик «Помогите!». Нужно было помогать. И кормить, и поить, и одевать. Нужно было утешать, наставлять, спасать человеческие души.

Моя пастырская деятельность разворачивалась успешно и протекала она под руководством старца Нектария. Все это время не прекращалось мое общение с ним. Общение было и письменное, и личное. Неоднократно я ездил в Оптину Путынь, а затем в Холмище, где батюшка был в ссылке. Старец решал все вопросы и недоумения, которые возникали в моей пастырской деятельности. И умер батюшка о. Нектарий впоследствии под моей епитрахилью. Три года у меня в Ромнах жил о. Викентий, самый близкий ученик старца. И я с ним постоянно советовался. Через некоторое время, однако, большевики поняли ту опасность, которую представляла для них моя пастырская деятельность.

Меня лишили паствы и выслали в Киев, под надзор. Там мне было тяжело в первое время, но затем я сблизился и сроднился с группой выдающихся киевских пастырей-подвижников, и они стали моими наставниками и друзьями. И сейчас перед моими глазами стоят мои великие учителя и сотаинники – епископ Николай, Саратовский викарий, отец Михаил Едлинский, отец Александр Глаголев, отец Евгений Капралов, протопресвитер отец Николай Гроссу, отец Николай Стеценко, отец Константин Стешенко... Их деятельность и их борьба за человеческие души протекала в жуткое время разгула безбожников, на фоне бесовских карнавалов, в разгар гонений на церковь и верующих, массовых арестов и расстрелов. И все они отдавали свою жизнь за то, что уже было в моем сердце, за ту тишину, что я пережил в детстве, за внутреннюю жизнь, за утверждение в вере, за православный быт, за святую Русь. С этими священнослужителями пошли в тюрьмы, ссылки и на смерть тысячи их пасомых, которые хотели жить в Боге и с Богом. Господь помиловал тогда меня – освободил из тюрьмы, дал возможность уйти из ссылки. На мои плечи легла тяжелая ответственность продолжать дело замученных подвижников.

Началась война. В Киев пришли немцы. Германская оккупация дала возможность возродить церковную жизнь. Открылись церкви. Нам Господь помог восстановить Покровский больничный женский монастырь, в храме которого я настоятельствовал. Положение в городе было тяжелое. Многие голодали, пришлось опять помогать людям, кормить их. Удалось восстановить больницу, дом для увечных и престарелых. Но голод был не только телесным, но и духовным. Изголодавшиеся по церкви, по православному быту люди устремились к храму. Нужно было утолить этот голод. После двухлетнего пребывания под немецкой оккупацией пришлось бросить все и эвакуироваться. Наступали Советы. Я с группой близких людей – князем Д.В. Мышецким, доктором А.П. Тимофиевичем, О.М. Концевичем и другими оказался в Берлине. Был назначен владыкой митрополитом Серафимом – настоятелем Берлинского кафедрального собора. В течение почти двух лет, под непрерывными бомбежками, в Храме каждый день совершались богослужения. Господь помог мне сохранить божественный дар евхаристии Христовой для того, чтобы укрепить и утвердить в вере души наших русских людей, бежавших от коммунизма или насильно привезенных в Германию. Храм был постоянно наполнен остовской молодежью, которая большей частью не знала на Родине ни Бога, ни православного быта, но инстинктивно теперь тянулась к церкви, к Христу. Ей надо было помочь. Приласкать ее, научить, наставить. Но война приближалась к концу. Снова пришлось эвакуироваться, на это раз в Вюртемберг, в маленький городок Вендлинген.

Там, в тяжелый период, наступивший после капитуляции Германии, находясь в постоянном страхе перед репатриацией, наша небольшая группа, под моим руководством, создала церковь и тот час же установила великое таинство божественной евхаристии. И мы опять начали создавать уклад жизненной тихости, создавать православный быт. Совершались ежедневные богослужения, жизнь шла в благочестии от воскресенья к воскресенью, от праздника к празднику. А вокруг бушевали страсти, вражда, звериная борьба за существование. Многие сначала смотрели на нас, как на наивных людей, живущих не по времени. Но мы жили, жили в Боге. Мало-помалу отношение к нам переменилось. Начались паломничества. Люди, доходившие до отчаяния, обретали у нас душевный мир и тихую радость и уезжали просветленными и успокоенными. В это время Господь помог нам через директора Толстовского фонда. И вот снова переезд – в Америку. И снова нужно было начинать все сначала.

Осенью 1949 года владыка архиепископ Виталий и владыка Никон поручили мне построить женский монастырь, в который собрать из разных стран зарубежья, рассеянных там монахинь, создать им тихость Христову и православный быт. Это поручение казалось непосильным в тех трудных условиях, в которых мы пребывали, в особенности при полном отсутствии средств. Некоторые меня отговаривали от этого дела. Но идея – создать тут, в Америке, уголок православного быта, насыщенный той стихией духа, которой я жил и дышал с детства, – захватила меня, и я, надеясь на помощь Господню, согласился. И господь не оставил меня. Восемнадцатилетняя история Ново-Дивеевского монастыря – это цепь чудес, совершенных Господом. Чудесным образом, без копейки денег, нам удалось получить помещение для монастыря. Совершенно чудесным образом мы затем приобрели в собственность здание и обширный участок земли, приобрели от католического монастыря. Наконец Господь сотворил необычайное чудо – мы получили разрешение на устройство кладбища, которое является последним прибежищем последнего земного бытия человеческого. Получили это разрешение вопреки американской практике – не выдавать подобные разрешения. Были собраны монахини, были выписаны из Европы около тысячи человек Ди-Пи, из которых значительное число осело вокруг монастыря и образовало, так сказать, большую православную семью. Господь помог воодушевить людей на постройку прекрасного Храма, в котором совершаются ежедневные богослужения и куда стекаются русские люди со всех концов Америки. И, главное, Господь помог создать в Ново-Дивееве то, что наполняло мою душу с детства. В обстановке эмиграции, когда русские люди растерявшись в чуждых условиях жизни и инославии, скатывались в водоворот суеты, Господь помог создать в Ново-Дивееве православный быт, церковную атмосферу тихости и благочестия. Создать на чужой земле – святую Русь. Но недостаточно еще создать монастырскую жизнь, нужно ее сохранить. Ибо всегда есть опасение, что жизнь может превратиться в теплицу, в оранжерею, где она поддерживается искусственным теплом и, как только источник тепла прекращает действовать, жизнь погибает. Поэтому нужен постоянный источник жизни. Подобно тому, как земля и жизненные соки ее постоянно питают растительность, и нашу жизнь должна непрерывно питать та стихия, которую дает церковь Христова, которая воплощается в православном быте, в богослужениях, в посту, в молитвах, в бдениях, во всем том, что олицетворяет нашу святую Русь. Та стихия, которая человеку, покидающему свое земное существование, вкладывает в уста последние слова – «В руце твои передаю дух мой». И дает ему возможность уйти в вечное бытие с именем Христовым. И вот, когда высокопреосвященнейший владыка мой Авва, митрополит, и владыка Никон предложили мне принять архипастырскую благодать, я понял, что Господь призывает меня для того, чтобы сохранить с помощью этой святой благодати и при помощи моего Аввы, владыки митрополита, святую Русь в сердцах наших людей, заброшенных на чужбину. Я понял, что Господь даст мне возможность еще шире развернуть мою деятельность по утверждению и укреплению православного быта, даст мне еще больше сил и крепости для продолжения моих трудов на ниве Христовой. Поэтому вид раскрытой могилы не смущает меня. Но понуждает меня к новым трудам во имя Христа. Которые я должен успеть совершить, прежде чем отойду ко Господу.

Юрий Сандулов