Как «спецоперация» обернулась войной в семьях

 «Я боюсь стать врагом».

С началом так называемой «спецоперации» в Украине многие российские семьи раскололись: часть родных ужасается военным действиям, а другая их оправдывает. Корреспондент Татьяна Вольтская поговорила с людьми, для которых такой раскол стал настоящей трагедией.

«У нас самих работы нет»

– Моя маленькая семья, я и дочка, в Петербурге, а сама я родом из Тихвина, маленького городка в Ленинградской области, и там моя большая семья – в основном это многочисленные племянники и их дети, а у некоторых даже внуки, – рассказывает Людмила Волкова, по профессии фотохудожник. – Несколько лет назад я занялась историей своей семьи и сделала о ней большую книгу, собираюсь писать вторую, и с тех пор у нас сохранился общий чат. 24 февраля я написала в нем, что началась война, – но только две женщины из нашего большого клана ответили мне – как это страшно, какой ужас! И я поняла, что в чате я эту тему больше поднимать не буду.

Ее большая семья раскололась не по возрастному принципу.

– В Москве живет муж моей сестры, он уже очень пожилой человек, и он, конечно, смотрит телевизор. Но, несмотря на это, он против войны – потому что он пережил ее ребенком и прекрасно помнит, что это такое, – и этого не может перешибить никакая пропаганда. А вот с тихвинскими родственниками все по-другому, и выяснилось это, когда в Тихвин привезли беженцев из Мариуполя, – продолжает Людмила. – Я сразу стала звонить моим родственникам: «Давайте я соберу вещи и приеду к вам, мы вместе к ним сходим, выясним, что им еще нужно». Но мои родственники сказали: «Нет, не приезжай, не нужно, тут у нас есть штаб «Единой России», мы все приносим туда». И стали мне рассказывать, что беженцами у них в Тихвине недовольны, что мужчины якобы пьют, а женщины выбрасывают на помойку принесенные им вещи, если они, пусть чистые и выглаженные, но не новые. Когда я говорила, что к этим людям надо относиться по-особому, Мариуполя больше нет, их домов больше нет, они потеряли все, столько времени сидели по подвалам без еды и воды, – они мне говорили: «Ты ничего не понимаешь. Украинцам предоставляют работу, а в Тихвине у нас у самих работы нет».

Но самое тяжелое впечатление осталось у Людмилы от общения с ее племянницей Ольгой.

– Она – стержень нашей большой семьи, у нее свой бизнес, она занимается медицинским страхованием. Она человек умный, практичный, очень рациональный. Когда до меня стали доноситься слухи о глухом противостоянии тихвинцев и украинцев, я ей тут же позвонила и спросила: «Оля, что у вас происходит?» И она мне с таким сердцем, с таким напором стала говорить о том, какие украинцы плохие – что она была в Украине подростком и уже тогда почувствовала, что к ней плохо относятся. И вдруг она говорит: «Ты ничего не понимаешь! Хоть бы Путин сбросил на эту «Азовсталь» бомбу!»

И тут я поняла, что все. Сначала у меня был порыв приехать на пару дней, посидеть с ней и обсудить все, как мы раньше делали, но она мне сказала: «Ну что ты нервничаешь, у меня все в порядке, я все знаю, у меня в кармане телефон, и я 24 часа в сутки слушаю Соловьева. Я очень переживаю – у меня оборвались связи, у меня лопнул бизнес, да пропади пропадом эта война!» То есть она осуждает войну не потому, что люди гибнут и остаются без крова, а потому что из-за этого ухудшилась ее жизнь и пострадал ее бизнес. Ольга почувствовала, что у меня другие убеждения, и отстранилась. А я почувствовала себя безоружной перед тем ужасным фактом, что женщина может желать такого – сбросить на людей бомбу. Вроде бы надо приехать, сесть, поговорить, а с другой стороны, я боюсь, что разрушусь сама от этого разговора, впаду в депрессию. Пока у нас еще есть отношения, а если я приеду, и мы поговорим, я боюсь стать врагом. Я же понимаю, что меня не услышат, и для меня это еще страшнее – что я не могу ничего сделать.

«У мамы три телевизора»

Анна (имя изменено) с началом военных действий впала в депрессию. Но самым страшным ударом для нее стали отношения с собственной мамой.

– У меня сейчас настоящая трагедия, от мамы-то не откажешься. У нее в квартире три телевизора, в каждой комнате, все они работают, и вся голова у нее целиком заполнена соответствующим продуктом. – Анна работает врачом, живет в Петербурге, с мамой, которая осталась в Саратове, общается по телефону.

Так называемая «спецоперация» как будто вдохнула в ее маму новую жизнь.

– Конечно, если бы она жила тут со мной, дочкой и ее мужем, общалась с нами не только по телефону, может быть, картина была бы другая. Ведь мой зять родом из Украины, а по убеждениям он не просто пацифист – ему может стать по-настоящему плохо от одного вида оружия, вот такой человек. Дочка сейчас в Германии по учебе, скоро должна вернуться. Так мама не просто ругается на внучку, что она, предательница, уехала в Европу, – когда она вернется, мама на полном серьезе грозится сдать ее в ФСБ! И тут не только телевизор виноват, тут еще круг общения – хотя, с другой стороны, все они того же телевизора насмотрелись. Больше всего она общается с одной дамой, которая за городом живет, – раньше они просто знакомые были, а теперь прямо не разлей вода: она маму приглашает к себе за город – и представляю, какие там у них разговоры. И не только разговоры – мама мне прислала текст, который они явно веером по вотсапу рассылают: там все, как по методичке, объясняется – и про украинских фашистов, и про то, как мы терпели 8 лет, и про НАТО, и про подлетное время ракет, про все. Это они так людям «глаза раскрывают». А нам с мамой просто невозможно стало общаться.

«Мы его потеряли»

Галина практически перестала общаться с родным братом Олегом. Она высококвалифицированный юрист, ее брат – бывший военный, выйдя на пенсию, он поселился в Великом Новгороде. По словам Галины, в первые дни войны он еще был готов воспринимать информацию из разных источников, но в начале второй недели все резко изменилось.

– Сначала я ему рассказывала какие-то вещи, он молчал, но слушал, не впадал в агрессию, даже просил присылать ему больше информации. А в начале второй недели войны мы его потеряли – видимо, очень активно пропаганда заработала. Дальше он мне стал цитировать все эти штампы: «Они бы сами начали, мы опередили их на несколько часов, они марионетки в руках Америки, руками украинцев на самом деле воюет НАТО». Когда я попыталась ему возражать и приводить факты, он сказал – ему очень жаль, что его сестра не разбирается в мировой политике. И после этого мы созванивались, но эти темы больше не затрагивали. У меня родители умерли, остался один брат, и я не могу этими отношениями рисковать, не могу себе позволить его потерять, – переживает Галина.

Брата не переделать, говорит она, у него и жена таких же, как он, убеждений, только еще более радикальных.

– Он с ней общается гораздо больше, чем со мной, они простые люди одного уровня, да еще она работает в бюджетном учреждении, там тоже все эти штампы процветают. Сейчас же многие развлекательные передачи по телевизору или отменили, как «Вечерний Ургант», или перенесли на глубокую ночь, как «Модный приговор», а у Соловьева вещания стало на 20 часов в неделю больше, и у других пропагандистов новостной контент тоже возрос, у некоторых прямо вдвое. И вот Олег смотрит это все, он находится в агрессивном отрицании, любые аргументы сводятся к цитированию телевизора. Дети его при этом – совершенно нормальные. Его дочка, моя племянница, мне рассказывала, что аргументы – кто первый начал, кто виноват, не работают, единственное, что на него действует, это слова о том, что люди гибнут, умирают дети, разрушаются города – и неужели какие-то задачи можно решать такой ценой? Тут он хотя бы отмалчивается. А если наседаешь и доказываешь, он это вообще не воспринимает – Бучу, например, вообще не воспринял: «Наши так не могли, а где доказательства, что это наши» – и прочие аргументы телевизора.

Теперь Галина общается со своим братом только на бытовые темы – все ли нормально, как здоровье. А себе она постоянно задает вопросы: как вышло, что взрослый разумный человек, ее брат, оказался глух к доводам разума?

– Он не умеет читать длинные тексты с большим количеством фактов и доказательств, вообще, люди, которые смотрят телевизор, не умеют читать расследования. Они пересылают друг другу в ватсапе короткие видео с двумя строчками текста. Вот и Олег с ходу отвергает длинные интервью и расследования, не верит им. Читать такие тексты – это работа, а он всю жизнь читал детективы и всякие легкие книжки. Он – классический обыватель. Да еще военное училище, куда он попал в 17 лет. Там самое главное – научиться подчиняться приказу, не осмысливая его. Отличать нормальные приказы от преступных их не научили. Он не выработал критического мышления, способности искать и сравнивать информацию, проверять источники. Он уверен, что доверять надо официальному источнику, в его понимании это телевизор. А там говорят, что в интернете все вранье, а значит, «я вашим интернетам не доверяю». И еще само понятие фейка подорвало доверие к альтернативным источникам информации: теперь все, что не официальное, это фейк, – констатирует Галина.

«Такая психологическая защита»

Николай (имя изменено) – студент одного из престижных вузов, он учится в Петербурге, семья осталась в Новосибирске. Папа у него инженер, мама – директор консалтинговой компании, бабушка – историк, политолог. В 2018 году все они голосовали за Путина – о коррупции знали, но считали, что, придя во власть, воровать будет всякий. Хотя и раньше особого единства на политическом поле в семье не было, но настоящий разлад с Николаем пошел у них с началом так называемой «спецоперации» в Украине.

– В моей семье всегда было так: папа за режим, мама аполитична, бабушка против всех, я сам – очень против режима. Но тут вдруг все внезапно стали поддерживать действия наших в Украине, объясняя это тем, что там гнобят русскоговорящих и что НАТО у наших границ, – рассказывает Николай. – Когда я говорил, что никакие геополитические цели не стоят того, что случилось в Буче, и вообще не стоят даже капли пролитой крови гражданских, мне пытались сказать: мол, типа, наши милые люди никого не убивают, а это просто фейки – и в ООН фейки, и в ОБСЕ фейки, и в мировых изданиях – The Bild, The Times, BBC, CNBC – тоже фейки. Сами споры сводились к очень нервной беседе, хотя все же не переходящей на личности.

Сначала Николай пытался приводить своим родным аргументы, казавшиеся ему железными: что до начала войны, по данным уполномоченного по правам человека ДНР, в 2019 году на территории этой непризнанной республики погибло от военных действий около 20 гражданских лиц, а в 2020-м – 8, а после начала «спецоперации» погибли уже тысячи. Он убеждал родных, говоря, что российские власти поддерживают сепаратистов, захвативших с оружием целый регион страны, и вводят при этом уголовную статью за сепаратизм.

– И ведь у нас, наших друзей и знакомых родственники сидят в бомбоубежищах в Харькове и молятся, чтобы в них не попало завтра ничего. Это в основном двоюродные братья и сестры бабушки и их семьи, мы сами родом с Украины, как же мы можем поддерживать тех, кто пытаются разрушить нашу историческую родину? Особенно удивительно, что моя бабушка этих аргументов не принимает, она же доктор исторических наук, профессор истории и политологии, она прекрасно знает все предпосылки, и исторические, и политические, но она отказывается верить другой стороне. Я пришел к выводу, что им психологически сложно поверить, что все, во что они верили, все то, что они допустили, хотя бы своим молчанием, – привело к таким последствиям.

Удивляет Николая и то, что даже серьезные неприятности и трудности, которые испытывают его родные из-за военных действий в Украине, не могут поколебать их позицию.

– Моя мама – глава консалтинга, она сейчас видит, как ее клиенты банкротятся или испытывают неимоверные сложности из-за санкций за то, что сделала наша правящая элита на Украине, но ее все равно не получается переубедить. В конце концов я понял, что вряд ли моя семья поддерживает кровь и насилие, просто они не могут поверить в них, именно потому, что они для нее неприемлемы. Наверное, у них такая психологическая защита. В общем, переубедить их не получилось, хотя я обязательно еще попробую.

Пока Николай и его семья решили просто не обсуждать опасные темы. Расстояние помогает сохранять хрупкий мир: за ужином на общей кухне трудно не поссориться, а когда связь только по телефону, это возможно.