Психолог Людмила Петрановская о том, как сейчас сохранить себя

А также о психическом состоянии первых лиц государства и общества в целом.

Так называемая "спецоперация", проводимая Кремлем в Украине, не только расколола российское общество, но и вызвала у многих страх перед ближайшим будущим. Психолог и публицист Людмила Петрановская в интервью Сибирь.Реалии – о том, как сохранить себя в данных обстоятельствах, о психическом состоянии первых лиц государства и российского общества в целом, а также о милитаристском психозе, захлестнувшем телеэкраны.

– В то время как наши близкие друзья, знакомые, родственники в Киеве, Харькове и других украинских городах, сидят с детьми в бомбоубежищах, многие россияне боятся выйти на улицы, поставить лишний лайк в сетях. Многие из нас испытывают чувства: тревоги, отчаяния, страха, стыда. Можно ли справиться с таким состоянием, если источник стресса – военные действия, а также глобальные экономические санкции – не исчезает?

– В отличие от невротической тревоги, когда мы тревожимся больше, чем того стоит конкретный стимул, та тревога, которую мы испытываем сейчас, в ситуации реального и серьезного кризиса, – она адекватна. Когда мы сталкиваемся с реальными угрозами, когда всё, на что мы опирались, всё, что нам было дорого, летит в тартарары, когда мы уже не понимаем, как жить и что с нами будет дальше, говорить "успокойся" – глупо. Я сейчас слышу много упреков от своих читателей: "Вы психолог, почему вы нас не успокаиваете?" Но именно успокаивать сейчас кого-то – это как раз и было бы признаком полной неадекватности.

Первое, что сейчас всем нам нужно сделать, – это признаться, что наше состояние адекватно ситуации, в которой мы оказались. Признать правоту своих чувств и услышать их. Все они: и чувство тревоги, и чувство паники – даны нам неспроста. Их эволюционная задача обеспечить наше выживание. Так что пытаться их сразу погасить – не самая лучшая идея.

Умение выключить чувства на время бывает полезным, это называется "управляемая диссоциация", но оно целесообразно, например, непосредственно под обстрелом. В ситуации непосредственной угрозы жизни. Да, есть моменты, когда мы не можем себе позволить переживания. Нам нужно спасать, помогать, убегать, совершать какие-то конкретные действия. Стиснув зубы. Тогда нам лучше полностью отдаться своим реакциям, своему слуху, своему телу, чтобы собраться и выжить.

– Но долго в таком состоянии находиться ведь невозможно?

– Очень важно, чтобы диссоциация сменялась релаксацией. Чтобы, когда опасность миновала, у человека была возможность дать себе волю поплакать, позлиться, пожаловаться, пообниматься, поспать. У нас была перегружена симпатическая нервная система, теперь нужно помочь парасимпатической нервной системе обеспечить расслабление.

Человек в принципе рассчитан на очень большие нагрузки, и, если ему удается, например, во время войны, выработать вот этот ритм "напряжение – расслабление", он может выдержать очень многое.

Хороший пример – такой хрестоматийный образ, как Василий Теркин. Он как раз тот самый человек, который поймал этот ритм и умеет долго существовать в нем. Когда случается опасность, он полностью сосредоточен, включен. Никаких чувств. Когда опасности нет, он с удовольствием парится в бане, поет песню под баян, слушает соловьев или что там еще. Он не остается мысленно под обстрелом все время, в минуты покоя он сам себя из-под него “забирает” и позволяет себе отдохнуть, понаслаждаться обычными телесными радостями.

– Все это касается и тех, кто сейчас прячется от российских ракет в украинских городах, и нас, кто наблюдает за всем этим здесь, в России?

– Да. И поскольку та ситуация, в которую мы попали, скорее всего, будет длиться еще какое-то время, перед нами всеми сейчас стоит главная задача, чтобы себя сохранить, постараться поймать ритм отдыха и мобилизации. В какие-то моменты нам нужно научиться брать себя в руки, в какие-то позволять себе чувствовать: жалеть себя, жалеть других, расстраиваться, горевать. Кроме того, позволять себе радоваться, получать удовольствие, отдыхать. Тогда мы сможем выдержать очень тяжелую нагрузку.

– Одними из главных чувств, которые нас всех охватили в последние дни, стали беспомощность и злоба. Я видел девушку, которая в голос кричала на бармена в кафе из-за какого-то пустяка. Она зашла выпить кофе, но ее прорвало, она не могла себя остановить. И я понимаю почему.

– Многие россияне, в принципе, все те, кто не поддерживает войну, оказались, и правда, в ужасной ситуации. Где-то там от нашего имени убивают людей, а мы не знаем, как весь этот кошмар прекратить. Эта бессильная злоба, которую вы описали, она в таких случаях, собственно, и возникает.

– И что с ней делать?

– Мне кажется, что и тут важно понимать, что она нормальна. Иногда, когда нас захватывают, затапливают сильные чувства, нам кажется, что мы сходим с ума, и это очень подрывает наш общий контакт с собой. Но нет, мы не сошли с ума, наше восприятие, наши чувства – это то, как любой нормальный человек с мозгами и совестью реагировал бы на происходящее.

Другое дело, что эту злобу хорошо бы не выплескивать на незнакомых людей, а утилизировать в какую-то деятельность. Очень сложно сейчас разговаривать без криков и обвинений, но это наша задача – внутри себя переработать бессильную злость в конструктивную работу по созданию антивоенного консенсуса.

Есть огромное количество людей, и в российском обществе их сейчас большинство, кто находится в таком же раздрае, тревоге, как и мы. Кто-то, может, сейчас еще не занимает антивоенной позиции, но уже понимает, что что-то происходит не то. У кого-то, может, дети в армии, кто-то потерял работу, сбережения. И с ними со всеми надо разговаривать.

– Кстати, вот, политолог Владимир Пастухов, глядя на нас из Лондона, написал, что его пугает сконструированный Путиным “особый военный психоз обывателя”. Но лично я этого психоза, каким он был в 2014 году, не вижу. Российское общество сейчас реагирует совсем не так, как на аннексию Крыма восемь лет назад.

– Да, это так. Я тоже не вижу сейчас никакого военного психоза, тем более такого, какой был в четырнадцатом. Все-таки в нашем сознании очень четко заложено, что война – это плохо, что агрессия – это плохо.

Я сейчас выношу за скобки тех, кто окончательно присоединился к паранойяльной картине мира: "Против нас весь мир!", "Если бы не мы напали, то НАТО бы напало первым". Они сейчас явно в меньшинстве.

Просто, когда Крым так легко дался в 2014 году, без единого выстрела, это, конечно, развратило и российскую власть, и российское общество. Многие, собственно, и теперь ожидали повторения истории. Но когда пошли сведения о потерях с обеих сторон, фото разрушенных жилых домов, погибших мирных жителей, детей, срочников… Ни один нормальный человек не будет этому радоваться, ни один нормальный человек не станет это поддерживать.

– То есть общество оказалось более здоровым, условно, психически, чем власть?

– Да. Несмотря на то, что государственная пропаганда, которая использует паранойяльную картину, пытается постоянно перевернуть картину: выдать нападение за оборону.

В чем суть паранойяльного мышления? Она такова: все плохое может быть только вовне, я всегда прав и хорош, а если делаю что-то из ряда вон, то меня довели, вынудили, на самом деле это они виноваты. По сути, это мышление насильника: "Не я ее ударил, не я ее изнасиловал, а это она сама меня спровоцировала".

Лозунг "Россия не начинает войны, она заканчивает войны" – это чистой воды паранойяльное мышление: "Воюем здесь не мы, мы миротворцы, это они все агрессоры", игнорируя факты и собственные действия. Другое дело, что все-таки не все у нас еще съехали головой. Какой-то процент съехал, но все-таки большинство – это нормальные люди, и они понимают, что происходит что-то плохое.

– В своем Facebook вы написали, что человек, принимавший решение о вторжении в Украину 24-го числа, то есть Владимир Путин, – психопат. Что вы имели в виду, можете расшифровать?

– С точки зрения профессиональной этики, я всегда воздерживалась от того, чтобы ставить диагнозы человеку, который меня об этом не просил. Но в этой ситуации от этого человека зависят, к сожалению, жизни миллионов людей.

Что тут важно понять? Слово "психопат" используется часто ругательно, мол, это какой-то "псих ненормальный", который черт знает, что творит. Но я в данном случае использую этот термин не в ругательном, а в клиническом смысле.

Психопатия – это расстройство личности, определяющее то, как человек видит себя, как он видит мир, как у него функционируют все системы психики: чувства, мысли, совесть и так далее. В частности, у таких людей очень плохо с эмпатией и с моральным чувством, можно вспомнить "Она утонула", сказанное с улыбочкой. При этом в каких-то ситуациях они умеют нравиться и говорить то, что от них хотят услышать. И, к сожалению, психопатия – это очень тяжелое состояние, которое часто прогрессирует с возрастом, в данном случае в сторону паранойяльного видения.

С какого-то времени работа префронтальной коры, отвечающей за здравый смысл, дает сбои, контакт с реальностью у такого человека ослабевает, и паранойяльно-психопатическое ядро начинает править бал.

Есть люди, которые сталкивались с этим в семье. Когда с возрастом расстройство усиливается, жить с таким родственником становится просто невыносимо. Если человек с таким расстройством оказывается в позиции семейного тирана, когда ему никто не может дать отпор, это уже плохо, но если такой человек оказывается во главе ядерной державы – это катастрофа. Может, не попади он в эту ситуацию, не сосредоточь он в своих руках такую безграничную власть, максимум, плохо было бы его жене, ну, или его подчиненным, если бы он был каким-нибудь начальником отдела.

– Насколько такие люди вменяемы и отдают отчет в своих действиях?

– Психопат абсолютно вменяем в строгом смысле этого слова. Это не психотик, который зарубил соседа, потому что ему показалось, что тот зеленый человечек. Психопат понимает, что он совершает зло и совершает его осознанно, и пытается выкрутиться и наврать. Именно поэтому психопатия не является причиной освобождения от уголовной ответственности.

– Складывается впечатление, что многие пока стараются просто не замечать происходящего в Украине, они не хотят слышать о военных действиях России там: "Ой, не нужно мне про это рассказывать!"

– Отрицание – это некая обезболивающая прокладка между нашей психикой и реальностью. Когда мы сталкиваемся с чем-то, что не готовы принять, мы часто проживаем стадию отрицания: "Этого не может быть, это всё дурной сон", "Я ничего не хочу знать!"

В такой стадии отрицания человек может находиться меньше или дольше, в зависимости от его ресурсов, от его способности на что-то опереться, чтобы выдержать реальность. Вспомните фильмы, где у героя умирает ребенок, а он не может признать это и продолжает жить, как будто этот ребенок жив: вот его кроватка, вот его вещи – он даже может "слышать" плач и так далее. Это защитный механизм.

Но дело в том, что любое отрицание имеет свою цену. Буквальную цену: пока ты убеждал себя, что ничего не случится, ты не успел снять деньги в банкомате, остальные успели, а ты нет. И цену в переносном смысле. Тот, кто раньше смог принять реальность, способен с меньшими потерями выйти из катаклизма. Сейчас ужас испытывает образованное городское население, но, если мы посмотрим, что будет через полгода, именно эти горожане лучше всего и адаптируются к новой реальности. А вот те, кто сейчас говорит: "Что вы драматизируете, ничего ужасного не происходит" – они останутся реально в очень тяжелой ситуации. Отрицание – это как потребительский кредит. Можно его взять, чтобы сейчас жить не по средствам, но потом будет хуже.

– Отдельный вопрос про чувство вины и, как ни странно, обиды на какие-то сообщения в сети со стороны украинских знакомых.

– Если мы вспомним стадии принятия потери, то чувство вины относится к стадии торга. То есть это тоже еще пока не принятие ситуации. Это еще одна часть нашего защитного механизма, поскольку легче, как ни странно, чувствовать вину, а не бессилие. И это тоже нормально. Главное – не утонуть в этом чувстве вины.

А что до: "Я ходил на антивоенный пикет, а меня в интернете назвали…" Да, такое тоже можно услышать. Но многим россиянам будет полезнее сейчас перестать обижаться, когда кто-то из украинцев пишет им обидные вещи. Если мы имеем право на шок, на злость, на истерику, то почему не имеют они?

Нам самим сейчас будет полезнее подняться над этими нарциссическими переживаниями: хорошо они о нас думают, плохо они о нас думают? Это уже не имеет значения.

– Отдельный пункт обид – санкции.

– Вот тут лучше бы, конечно, западные страны увязали вину и ответственность, поскольку сейчас страдают от санкций порой совсем не те, кто несет ответственность за обстрелы украинских городов.

И почему, например, не поговорить сейчас об ответственности всех тех западных компаний, которые так пафосно уходят из России, а до этого прекрасно существовали здесь, делали здесь свои прибыли, платили свои налоги, на которые Путин и К сейчас и бомбят Украину? Все эти компании и люди вели с тем же Путиным переговоры, называли его Владимир, жали ему руку. Признавали его выборы, несмотря на то что их не признавала оппозиция. А теперь во всем виноваты граждане России, которые сами в ужасе от происходящего, – почему не свергли голыми руками тирана, с которым все вокруг вели business as usual. Может, теперь было бы честно разделить с гражданами России часть ответственности, а не делать крайними заложников?

Дмитрий ЕРМАКОВ