Получать удовольствие от смешного – в природе человека

Какие народы шутят чаще?

Получать удовольствие от смешного – в самой природе человека. Но юмор – небезопасная вещь, ведь его оборотная сторона – обидная насмешка. Доктор филологических наук, заведующий Отделом культуры русской речи Института русского языка РАН Алексей Шмелев объясняет, как в юморе отражается культура. В анекдотах и шутках проявляются характерные для народа и сообщества стереотипы, и о каждом из нас можно многое сказать по тому, как он шутит.

– Остроумие – что это такое? И зачем люди вообще шутят?

– Сначала несколько фактов лингвистического порядка. У немецкого слова witz (шутка) то же происхождение, что и английское wise (мудрый). Французское esprit свое первоначальное значение «дух» изменило на «игра ума, остроумие, способность находить смешное». Да и русское слово остроумие когда-то означало «способность проникать в суть дела» и лишь потом – «умение сказать что-нибудь смешное». Переход значения: от просто «умный» к «остроумный» происходит в разных языках, и, по-видимому, это не случайно. Связь мудрости и шутки характерна для многих языков и культур, например еврейской. Притчи, которые выражают глубокий смысл, весьма остроумны. Поэтому шутка – это не просто способ снять напряжение, дать аудитории расслабиться, посмеяться, не только средство установления более близкого контакта, но и попытка выразить смысл быстрее и точнее, чем с помощью занудных и сложных рассуждений.

– Есть ли какие-то формулы, по которым строятся шутки?

– Думаю, что единой формулы, которая сработала бы в любом языке и в любой культуре, нет. Есть очень серьезные исследования лингвистов, посвященные семантическому механизму юмора. Самое известное – работа Виктора Раскина, которая так и называется: «Семантические механизмы юмора». Там детально описывается, как устроены высказывания, вызывающие смех. Лингвистическая теория юмора получается довольно сложной, и не все ее разделяют. Я думаю, что поиски единого, универсального, общего начала у всех типов словесного юмора всех времен и народов малопродуктивны. Более разумная задача для исследователя – выявить, что кажется смешным конкретному культурному сообществу.

– А сильно ли различается юмор в разные эпохи и у разных народов? Есть ли темы, табуированные в одних культурах и разрешенные в других?

– Виды шуток и их уместность в разных ситуациях очень зависят от конкретной культуры. Полностью табуированных тем для юмора очень немного, даже если существует культурный запрет – скажем, веселиться по поводу смерти. Шутки на тему смерти в каком-то смысле неприличны, но неприличное-то как раз и смешно. Поэтому издавна существовал разряд черного юмора – на тему смерти и страданий. Эти шутки действительно шокируют многих, но многих заставляют смеяться. А эволюция тем, конечно, происходит. В периоды несвободы много шутят над своей несвободой – правда, не слишком публично. А в условиях свободы – чаще всего на темы секса, семейной жизни, этнических особенностей. Существенно, что почти любая шутка может оказаться неприемлемой для кого-то. Заранее бывает трудно предсказать: воспримет ли шутку данная аудитория. Важно, чтобы чувство юмора хоть отчасти совпадало у говорящего и его аудитории. В противном случае – провал, шутка покажется либо обидной, либо несмешной.

И еще одна важная вещь. В некоторых культурах, скажем в англоязычной, различают два вида шуток: спонтанные и так называемые canned jokes – в буквальном переводе «законсервированные» шутки. Последние близки к нашему анекдоту, в отличие от спонтанных – тех, что человек изобретает по ходу дела. Человек, который шутит спонтанно, никогда об этом не предупреждает, не говорит: «Я сейчас пошучу». И он всегда, даже если шутку не он придумал, сделает вид, что она только сейчас пришла ему в голову. Напротив, рассказывающий «законсервированную» шутку, никогда не выдает себя за ее автора и благодаря этому находится в чуть большей безопасности, не жертвуя при этом степенью смешного. Он как бы не несет ответственности за возможные обиды, он ведь просто транслирует то, что ему рассказали.

А если человек сам придумал какую-то обидную шутку – он показал себя носителем опасных стереотипов.

– В эпоху политкорректности неприемлемых тем, наверное, стало больше?

– В англо-американской культуре по большей части считаются неприличными шутки о других народах или о меньшинствах – это не значит, правда, что их совсем не рассказывают. Скажем, это может себе позволить человек, сам принадлежащий к народу, ставшему объектом вышучивания. Но в целом сейчас чаще рассказывают анекдоты о более нейтральных персонажах, не образующих социальные группы, например о блондинках – такие шутки, впрочем, тоже многие считают недопустимыми. Или шутки о Jewish American princess («еврейской американской принцессе»), но их тоже теперь воспринимают как неполиткорректные сразу по двум параметрам. Персонаж Jewish American princess – архетип избалованной дочки. Интересно, что и в русской культуре есть определенные стереотипы о семейной жизни евреев, которые проявляются в анекдотах: существует, например, персонаж «еврейская мама» – она постоянно опекает и наставляет чадо.

– А какие еще стереотипы проявляются в шутках и анекдотах? Откуда они берутся?

– Этнические стереотипы чаще всего возникают в связи с особенностями речи. Речь эстонцев медленная: они выдерживают более длительные паузы, чем говорящие на большинстве европейских языков, и, кроме того, в эстонском языке есть долгие гласные и согласные. Вот из-за этой медленной речи развивается стереотип чрезвычайной медлительности эстонцев: у них замедленная реакция, замедленное понимание. В анекдотах это подчеркиваются. Особое место в русском анекдотическом пространстве занимает чукча. Это человек, мало затронутый цивилизацией. Он по-своему совсем неглуп: иногда демонстрирует здравый смысл, а иногда и его отсутствие – из-за полного незнания современной городской жизни. Интересно, что в постсоветское время появилось много анекдотов о новых русских. С точки зрения стереотипов новые русские похожи на этнические меньшинства, ведь в анекдотах они так же плохо знают русский язык, не разбираются в самых простых вещах. Но вдобавок, разумеется, обладают большим богатством, с которым сами толком не знают, что делать.

– Вы сказали, что этнические анекдоты опираются на мощные стереотипы, сложившиеся в отношении того или иного народа. Но ведь новые русские не столь экзотическая группа, как чукчи, с которыми мало кто из нас общался. Очень богатых людей кто-то встречал в жизни и все видели по телевизору. Почему в анекдотах они умственно неполноценные, хотя жизнь дает нам примеры обратного?

– Стереотипы, которые появляются в анекдотах и шутках, – совершенно не обязательно те же самые, с которыми человек идет по жизни. Скажем, многие жители России, в том числе побывавшие во Франции, говорят, что главные черты французов – мелочность и скупость. Это представление стало стереотипом в нашем обществе, но оно совершенно не соответствует образу француза в анекдотах. Здесь он бонвиван: любит женщин, заказывает ящик вина и наслаждается радостями жизни.

Но как раз в отношении новых русских стереотипы совпадают. Дело в том, что само наименование – новые русские – употребляется чаще всего именно в шутках и анекдотах. Нельзя, описывая какого-то человека, всерьез сказать: «Вот мой приятель, новый русский, считает так и так…» Поэтому не вполне правильно считать, что нового русского кто-то видел: это персонаж современного фольклора. Видим же мы не его, а своих разбогатевших приятелей, однокашников, олигархов и так далее.

– А какие народы шутят чаще? Скажем, в американских фильмах русских часто изображают мрачными, без чувства юмора. И действительно, на переговорах американцы шутят чаще, чем русские.

– Да, и это связано с западной ораторской традицией. Там этому специально учат. В Америке даже проповедник обязательно сдабривает шуткой свою проповедь. В православной церкви это не принято. И еще в нашей стране долго держалась традиция публичного зачитывания готового текста по бумажке. Если начальник большой, то текст ему писали референты. В раннесоветские времена они вставляли шутки в речи руководителей, но иногда шутки рождались спонтанно. Сталин много шутил, и его сложные шутки явно были подготовленными. А вот пример из выступления Хрущева. Выступая с резкой критикой идеологически невыдержанных советских писателей, он сказал, что Виктор Некрасов ищет признания на Западе, но это неправильно. «Ведь настоящий писатель, – говорил Хрущев, – ловит звуки одобренья не в сладком ропоте хвалы, а в диких криках озлобленья». А потом Хрущев добавил (возможно, спонтанно): «Это написал товарищ Некрасов, но не этот Некрасов, а тот Некрасов, которого все знают». Возможно, он сам обратил внимание на совпадение фамилий, когда зачитывал свою речь, возможно, это тоже заслуга референтов. А в брежневскую эпоху вожди никаких спонтанных высказываний себе не позволяли. Они не отвлекались от написанного заранее текста. Шутки вождей стали большой редкостью, потому что референты стали их избегать.

– Затем произошел перелом, стиль власти изменился, вожди стали выглядеть поживее…

– В постсоветское время СМИ начали транслировать неподготовленную речь политиков. Неотредактированные спонтанные высказывания руководителей государства оказались достоянием гласности. С одной стороны, политиков стало интереснее слушать, с другой – проявился феномен низкой культуры речи. Ведь когда человек по бумажке говорит, его ошибки проявляются только в неправильном ударении, либо в произношении «трудных» слов, а тут корявая, неправильная речь от начала и до конца. В 90-е годы мы даже зачастую не понимали, шутит тот или иной политик или просто не может правильно слова связать. Вспомним Черномырдина с его особым стилем: каждое предложение настолько неправильно с точки зрения русского языка, что его и понять нельзя. И Черномырдин этот стиль эксплуатировал. Видел, что получается коряво, но это его не заботило. Важна сама установка: он не боялся, что над ним будут смеяться.

У Путина другая речевая манера. У него разные речевые маски, одна – грубого мужика. В этой маске он использует сниженную лексику и грубые шутки. Вообще речевая манера Путина – та самая, которая была принята в неформальном общении в его круге.

– Наверное, Путин стал первым за последние 50 лет, кто сделал шутку инструментом эффективной коммуникации, подобно западным политикам?

– Не совсем так. Безусловно, у его речи есть яркая индивидуальная особенность, которой, впрочем, сейчас многие подражают, но Путин, в отличие от западных политиков, гораздо чаще использует уже готовые шутки. Кроме того, особенно в первый президентский срок, в своей речи он постоянно цитировал анекдоты. Многие этого не замечали, то есть не узнавали цитаты, потому что репертуар был весьма широким. Скажем, на открытии еврейского культурного центра в Москве Путин пошутил: «Ну кто зайдет к бедному еврею?». Это цитата из анекдота о Рабиновиче, который сидит без штанов и в галстуке. «Почему в галстуке?  – спрашивают его. – А вдруг кто-нибудь зайдет? – Но почему тогда без штанов? – Ну кто же зайдет к бедному еврею…» А западные политики соблюдают правила западной риторики. В нужный момент оратор шутит, чтобы, с одной стороны, снять напряжение, с другой – подкрепить высказанную ранее мысль. А в русской политической речи сейчас нет устоявшихся правил – ни для готовых, ни для спонтанных шуток. Иногда заранее подготовленная шутка используется внезапно, порой не очень к месту – например, если надо поставить в неловкое положение задавшего неприятный вопрос. Многие помнят, как Путин сказал западному журналисту: «Если вы хотите стать исламским радикалом и готовы пойти на то, чтобы сделать себе обрезание, то я приглашаю вас в Москву… Я порекомендую провести операцию так, чтобы у вас ничего больше не выросло». Здесь многое показательно – и грубость, и то, как он ее ввернул вместо ответа. Скорее всего, ввернул спонтанно, но заготовил заранее.

– А как шутят начальники, разговаривая с подчиненными?

– Есть тип юмора в русской начальственной риторике, направленный на то, чтобы продемонстрировать близость к народу. Шутки, зачастую довольно грубые, призваны показать, что руководитель не считается с условностями, готов нарушать табу, употребляя неприличные слова и выражения и тем самым становясь на одну ступеньку с подчиненными. Но дистанция не сокращается, потому что подчиненный никогда бы на такое не отважился. Но и на Западе в реальности – разумеется, не в учебниках по менеджменту – начальник позволяет себе говорить так, что подчиненный заведомо не ответит ему в том же духе. И все-таки различия есть.

«Западный» культурный код можно сформулировать так: «Хорошо, если у каждого есть свое мнение, и пусть каждый его выскажет». Русский культурный код иной: «Если другой человек ошибается, хорошо, если ты его поправишь». То есть мнения подчиненных – это их ошибки, которые надо сразу же исправить. Хорошо, если в тактичной форме, но часто и в грубой. Кстати, сейчас мы видим огрубление и политической речи, и связано оно как раз с подражанием Путину. «Заменявший» Путина Медведев явно подражал Путину, хотя для него грубость гораздо менее органична. Так мальчик, который воспитывался в тепличных условиях, подражает мальчику из подворотни.

Е. Чернозатонская