Танец маленького человека

Рассказ.

Когда-то я пришла в ночной бар, очень спокойный. Люди утопали в мягких креслах, перед ними стояли столики с вином, а сбоку кресел прислоняли кальяны. Посетители выпускали струи кальянного ароматного дыма, яблочный, ореховый, грушевый, арбузный. В одном из кресел сидел огромный черный человек, это был известный баскетболист Шакир. Я отпила белого вина, бросила в рот пару орешков, и тут вышел в пустой танцевальный круг маленький человек, и я уже больше ни на кого не смотрела. У него были закатаны джинсы и был он босиком. Музыка играла джазовую рапсодию Глена Миллера. И этот смешной человек начал танцевать, и я сразу поняла, что танцевать он не умел. Но он впивался всем телом в музыку джаза и плыл в ней. Что-то в нем играло внутри, и он слушал сразу две музыки: снаружи и внутри. Матадорское искусство: нравилось, как он плавно плыл над землей, но вместо разъяренного быка перед ним была жизнь. И он выставлял перед ней кусок красной материи, жизнь бросалась на него, но он успевал уводить в сторону ее морду, избегая острых рогов. Странный был этот маленький человек, он еще что-то тихо напевал и что-то звенело вокруг него, как будто невидимые пчелы не жужжали, а звенели вокруг его маленького тела. Люди с диванов улыбались странному человеку, дивились и пытались понять, что же это происходит. Я подумала, что если мы не будем странными, то станем частью этой вселенской толпы, а некоторые запрограммированными рабами злого конструктора под названием – Жизнь.

Вдруг этот маленький человек направился в мою сторону, подошел ко мне и сразу сказал: «Любить Вас прекрасно, но очень сложно. Вы разрываетесь между всеми, и от каждого Вы откусываете кусок, и каждый откусывает от Вас кусок, которому название – Жизнь».

Я слышала, как он тихо дышал, и смотрела в его глаза, они были как два золотистых желудя.

Вместо резкого ответа я замолкла, застыла. Потому-что тихая волна нежности наплыла на меня. И я успела подумать, что это начало конца.

Я еще падала в глубину сознания, где уже находился он, и вдруг услышала шепот:

– А вы увидели, что я старый? От старых девушки не должны приходить в волнение.

Я рассмотрела его, он действительно был стар, и на руках выделялись жилы, но это был он. Я до этого знала, что он где-то есть, и теперь он был передо мной.

– Вы ангел?

– Нет, нет, я был ангелом, но потом меня испортили люди, и я стал таким как они. Но иногда я вырываюсь от них, и танцую или пишу сказки. И иногда плачу, потому что все мои сказки грустные. И я кладу голову на стол, и тихо плачу, чтобы не услышала моя собака. Потому что тогда она начинает горько подвывать. А также, я иногда перестаю бывать человеком и становлюсь душой. И бывает, что взлетаю к небу. И там однажды добрый Голос спросил меня: «Что скажешь, душа моя, что скажешь бывший ангел?» А я перед полетом решил на том свете молчать, но все же ответил Голосу: «И убийцы и убиенные все ушли сюда. Они все вместе. И я тоже здесь, и мне нечего сказать»…

Я стала гладить его щеку, а он поцеловал мои пальцы.

– А еще, я раньше жил в Италии, где проживала часть моих предков, и однажды мы поехали в карете в соседнюю Испанию, и там я вас встретил.

Вы были в бордовом платье с кружевами, и в белоснежной блузке, и на вас было ярко-красное монисто. И я сказал Вам, что моя кровь цвета Вашего монисто, так давайте поменяемся, дайте мне монисто и любовь, а я отдам Вам свою кровь. И Вы согласились, и у нас была ночь любви, и я гладил и целовал Ваше тело и повторял: «Ах, Кукарача, Кукарача, наша любовь и смеется, и плачет!»

Он замолчал и стал смотреть на меня. Я разгладила его морщину на щеке и обняла. От него пахло травой, немного мятой, и еще был еле уловимый медовый запах сена.

Он затих, потом сказал, как будто пересказывал сон:

– Каждый человек – это другая планета. Нет, не другой мир, мир, это абстрактное определение, а другая планета. А мысли человека, это страны и города. Мелкие мысли у человека, и тогда города на его планете мелкие, неухоженные, бедные. А если мысли высокие, то и города большие, прекрасные, зеленые. И в них свет и радость величия.

Потом он спросил, глядя в глаза:

– Если, я попрошу Вас снова провести со мной ночь, как когда-то это было в Испании, Вы обидитесь или застесняетесь?

Я тоже глядела ему прямо в глаза:

– Нет, не обижусь, не застесняюсь, просто боюсь, вдруг, все испортится…

Он наклонил голову, как будто слегка поклонился, и прошептал:

– Не знаю, совсем не знаю… Но если сомневаетесь, тогда посидим и разойдемся…

И тут я сказала:

– Нет! Не могу так. Вы уплывете от меня, как плыли под музыку… Нет, я боюсь, вы уплывете… вы сами не знаете, как это бывает, вас несет течение, уплывете и не заметите этого…

А он смотрит, смотрит, как будто вспоминает мое лицо… И глаза его наливаются золотистой теплотой. И говорит:

– Мы будем слушать джазовый оркестр Дюка Эллингтона, он унесет нас к небесам…

И правда, когда мы остались одни, он включил эту музыку. Это был старый джаз, и его музыка неудержимо двигалась вперед, и стонала и хохотала, и радовалась и плакала, а иногда шептала. В ней звенели тонкие колокольчики и басовито жужжали пчелы, и как будто перед нами открылся луг с зеленой шелковистой травой, и между травинками мерцали ягоды земляники, как капли крови счастливых людей. И под эту музыку мы стали касаться друг друга, и созерцать друг друга, и касаться друг друга кончиками пальцев. Тело у него было некрасивое, но оно было его телом, которое я так желала душой. И я целовала его, вспоминая Испанию, которая когда-то была в наших жизнях. А утром его голова была у меня на груди, и я увидела, что у него много седых волос. И я стала гладить их, и он проснулся. И сказал:

– Ах, как было чудесно. Вы вернули мне ангела радости, он жил во мне, но однажды потерялся. И я долго жил без него, а вы его нашли и вернули… И он опустил ноги на пол и запустил снова диск с Дюком Эллингтоном, с его песней «Караван». И стал танцевать, его некрасивое тело вместе с музыкой приподнималось вверх, музыка задыхалась и задыхался он, музыка страдала и страдал он, музыка радостно улыбалась и по-детски улыбался он. И тогда и я опустилась на пол, и тоже стала танцевать, не приближаясь к нему. И через минуту я уже не была в комнате, мы плыли с ним по реке Жизни в маленьких лодках, на берегах пели странные люди в разноцветных одеждах, по воде плавали большие сиреневые цветы, и я готова была умереть сейчас здесь, чтобы потом доплыть с ним к берегам счастливой земли, на которой живут Бог, ангелы и счастливые люди.

И еще до меня доносилась песня из лодки, в которой плыл он:

Ты можешь утром, очень тихо,

Сказать, что нет уже любви,

А это все равно, что вывели

и расстреляли меня в степи

Ты можешь утром, очень тихо,

Сказать, что в мире есть любовь,

а это значит, над землею,

нам солнце засияло вновь…

Михаил Моргулис,

Флорида