Итальянка из Камбоджи

Рассказ.

Я висел над пропастью, на краю моей смерти, уцепившись за куст, и знал, что сейчас умру. Ничего не вспоминалось, я терял последние силы. Лихорадочно понимал, что сейчас упаду в смерть. Но внезапно, в секунду, память вынесла меня в Камбоджу, и я увидел ее, и она шла ко мне.  И она глядела в глаза и пела: «ЧАО, ЧАО, СЕНЬОР... ЧАО, ЧАО, Я УХОЖУ НАВЕКИ... ЧАО... СЕНЬОР, ПОРА ЗАКРЫВАТЬ МНЕ ВЕКИ…»

В этот день в столице Камбоджи Пномпене мы побывали на Полях смерти, где «красные кхмеры» за три года и 8 месяцев правления убили три миллиона людей. Нацисты убили шесть миллионов евреев, а эти, три миллиона своих камбоджийцев. Генерал Пол Пот, подготовленный во Франции либеральными университетами, где он успешно учился, захватил в Камбоджи власть, и охваченный дьявольским озарением, дал оружие мальчикам 10-15 лет. И разрешил им убивать взрослых. Что они с энтузиазмом и радостью делали. И назвал этих детей «красными кхмерами». У нацистов были лагеря и печи для сжигания людей, организованная машина по уничтожению. У этих не хватало патронов, и они убивали людей мотыгами, молотками, железными прутьями. Дети убивали взрослых и детей.

Огромная территория Полей смерти, где убивали. Огромные провалившиеся братские могилы. Музей, где сложены тысячи черепов, дерево, на котором висит репродуктор, из которого звучали громкие песни, заглушавшие предсмертные крики людей.

Я ушел оттуда пьяный от ужаса, перед этими страшными детьми, которым разрешили убивать по-настоящему, а не понарошку. Доехал до одного из базаров. Вокруг носились туки-туки, это мотопеды, к которым сзади прицеплены тележки с сидениями, для двух-трех пассажиров.

Базар пахнул волнующими запахами неизвестных специй и фруктов. Мое внимание привлекла старуха, колдующая над лотком. Она раскачивалась с закрытыми глазами, правая сторона головы была черной, левая – седой. Руками она передвигала головки мягкого белесого сыра. Я спросил, что за сыр и какая на него цена. Она не ответила, и я повторил примерный смысл моих слов на кхмерском языке. У нее шаталась голова из стороны в сторону и казалось, она ни в чем не соглашается со мной. Дрожащими лапками она выловила из корытца, и подняла над собой большой кусок сыра с бледно синими прожилочками. Я замер, глядя на сыр и старуху. Они были похожи. Она завернула его в вощенную бумагу и сложила в целлофановый пакет. Я бережно его понес, вдыхая кисло-пряный запах, и дошел до уличного давильщика гранатового сока. Он надавил мне сок из рубиновых плодов, и влил его в бумажный стаканчик. Я взял стаканчик в руки, и тут мимо прошла она.

И посмотрела на меня. Чем? Не глазами. Посмотрела собой. Всей собой. И все. И мир стал меняться, и моя жизнь превращалась в другую жизнь. И я пошел за ней в упавшем на меня полусне. И ни с того ни с сего вплывают в меня строчки: Луна, как бледный лик Пьеро, танцует грустно надо мною, Сегодня на меня нашло, Я что-то сделаю с собою…

Она останавливается и рассматривает меня. Стаканчик дрожит в моей руке. Я подношу его к губам, и проливаю сок на себя. Она что-то чувствует. Подходит и вытирает меня салфеткой. Я замер, и хочу заплакать. Что-то она чувствует. Маленькая шляпа, купленная вчера для забавы, падает с моей головы. Она терпеливо поднимает ее и надевает мне на голову. Камбоджиец-давильщик сока растерянно смотрит, а я вижу его в синеватом тумане. Она говорит голосом райской птицы: Сеньор, сеньор, вам плохо... Говорит по-английски с ласковым акцентом. Губы у меня немеют. Знаю, что в ней живу я, только она не знает этого, того, что в ней живу я. Но она чует что-то, чует, и поэтому не решается уходить. Мотаю головой: «Nо, nо, I am good». Давильщик показывает пальцем на ступеньки дома. Я подбредаю к ним и впечатываюсь в хлипкие доски. Она нерешительно стоит передо мной, и кажется собирается сделать шаг ухода. Я приподнимаюсь и целую ее руку, тонкую, пахнущую как цветок, привезенный откуда-то издалека. Она отшатывается, зажмуривает глаза, они у нее коричневые с золотыми крапинками, снова открывает, и смотрит. И понимает, что это не сон, не кино. «Глаза твои голубиные под кудрями...» – так стонал царь Соломон, а у тебя не кудри, а струятся волосы шоколадно-черные, будто вода шелковистая...

А я говорю в это мгновенье: «Тебя прислал Бог, чтобы спасти меня, а потом разрешить нам умереть вместе…»

И тут она побежала, а я смотрел на ее бегущую фигурку и вроде бы сходил с ума. Я поднялся с хлипкой ступеньки, и руки мои не смогли прижаться к сердцу, потому что я сходил с ума. На углу фигурка остановилась, постояла, и стала обреченно возвращаться. Я понимал, что губы мои белые, потому что кровь почти остановилась во мне. Она подошла, забыла, и стала говорить по-итальянски, потом вспомнила, и сказала по-английски:

– Ну зачем ты это все придумал. Мне так спокойно было и меня ждет во Флоренции жених, такой красивый, а я прилетела, чтобы написать работу об их храме Бай­он, где ка­мен­ны­е из­ва­яни­я лиц Буд­ды…»

Но я снова наклонился и поцеловал ее тонкую руку, пахнущую жизнью и пением жаворонка. Так мне показалось. И замер согнувшись. И посмотрел на нее. Медленно смотрел, запоминая, хотя понимал, что встретил то, что давно уже знал.

– Наверное, в Камбоджи ты одна итальянка...

– Нет, я видела и других, но они туристы...

– Нет, ты одна, и наверное, ты умеешь петь, хоть немного...

И мы пошли по пыльной дороге, а ничего не понявший давильщик сока изумленным дикарским взглядом смотрел нам вслед. Навстречу шли две бродячие собаки, у одной была лисья морда, она с любопытством посмотрела на нас.

Потом был нищий. Я его видел утром. Он очень ловко притворялся слепым, я постоял утром возле него и понял, что он немного видит. Он почувствовал, что я про это узнал, и не поворачивался в мою сторону. Спина его выражала обиду и презрение. Теперь мы подошли к нему вместе и постояли. Она что-то положила ему в красную плетенную корзинку. Конечно, он узнал меня, но виду не подал, да и как может слепой узнать молчащего человека. Вот так мы простояли несколько минут. Вокруг пахло пряными запахами камбоджийской еды. Чем-то кислым и сладким, и острым.

И мы снова пошли. Вот перед нами возник маленький парк. Мы зашли, она села на скамейку и смотрела на меня. А я схватил шляпу и стал проделывать с ней всякие фокусы, подкидывать, ловить, держать ребром на тыльной стороне руки, бросать ее на носок туфля и возвращать обратно. Но мало что получалось, шляпа падала на землю, пылилась, я ее чистил, а она снова падала. Но я не мог остановиться, мне казалось, остановлюсь, и все закончится. Тогда она взяла шляпу и надела на себя. И стала ужасно милой.

– Интересно, кем же ты был раньше?

– Я не был человеком. Вернее, вначале я был человеком-клоуном, но был очень неудачным клоуном, постоянно забывал, когда начало представления и всегда приходил к концу. Поэтому меня выгнали. Они были правы. И я повторял их слова: «Ты должен быть клоуном в цирке, а не в жизни». Тогда я превратился в птицу, ну такую, средних размеров, назывался дроздом. Ну я пел, конечно, большинству это нравилось, но были недовольные злые люди, они швыряли в меня камни, один камень попал в глаз, я ослеп на него, и мучаясь от боли залетел во двор к баянисту Василиусу, он меня жалел, не отпускал, и я сидел в клетке. Там я много думал о свободе, за которую надо платить глазом или жизнью. Или сиди в клетке. В общем, потом я снова сделался человеком, вот таким, который перед тобой.

Мы вошли в улицу, по сравнению с другими камбоджийскими улицами достаточно чистую. И зашли в небольшой ресторанчик, на вывеске которого полыхала неумело нарисованная пицца. Хозяином был итальянец с камбоджийской женой. Она все время кланялась ему и нам. А заказали мы кальцоне, большие пирожки с сыром рикотта и еще с каким-то сыром. Вдруг услышал свой голос: «Я конечно против того, чтобы деньги овладевали нами, но вот если бы у меня не было сейчас денег расплатиться, я бы просто умер».

Она ела с закрытыми глазами. Как мой сын из прошлой жизни. В прошлой жизни у меня был вспыльчивый сын, который ел с закрытыми глазами. Я знал, что с закрытыми глазами есть вкуснее, потому что тогда тебя не отвлекают от вкусов и запахов, от перекатывания во рту приятного, от нежных прикасаний языка и десен к поверхностям жареных корочек, мягкотелых податливых кусочков мяса, свежего хруста салатов. Она ела, как будто слушала музыку, ресницы прижимались к нежной округлости щек, чуть-чуть покачивалась голова с завесой струящихся волос.

Недалеко за другим столом расположилась семья камбоджийцев, с ними была девочка лет семи. Она рассматривала меня иссини черными сливами глаз. Потом подошла и доверчиво обняла. И положила грязную ручонку с заусенцами мне на сердце. И щекой, в которой журчала ее кровь прижалась к моей щеке. А потом быстро-быстро целует меня несколько раз и уходит. Что же такое у меня происходит! Этим утром собака с большой головой, равнодушно пребывающая в утренней дремоте, при виде меня вскочила, завиляла хвостом и рванулась ко мне, таща за собой такую же дремлющую старушку. И стала лизать руки, повизгивать, и тыкаться в меня лобастой головой. Что это, Боже? Неужели опять у меня стали расти крылья, и люди и животные почувствовали это. Когда-то Ты их забрал.

Я смотрел на эту женщину и подумал, ей надо купить красный зонтик и пусть она ходит с ним и закрывается от дождя и солнца, а желтые блики солнца на ней будут становиться красными. А потом я видимо задремал. И приснилась мне огромная птица, не страшная, с золотистым клювом. И мы с девочкой и собакой садимся на нее и поднимаемся высоко в небо, а девочка пищит от восторга, собака тоже радостно тявкает, а я почему-то выкрикиваю: «Аса, аса!»

Я очнулся от чьего-то тепла. Ее лицо было рядом с моим, и губы прошептали: «Посмотри, кто сзади тебя стоит!»

А там стоял ангел. И у него было такое же лицо, как у нее. Ангел вгляделся в меня и произнес со вздохом:

–Ты слишком хороший для этой жизни…

Я спросил у него:

– Мы увидим конец света? Возможно, когда мы умираем, это и есть конец света?

Ангел наклонил голову:

– Бог знает всех живущих и умерших. Без Него ни один врач не отправит человека на тот свет. Разве можно в этой жизни быть уверенным, если ты всегда ходишь по краю смерти? Но ты не знаешь, что такое смерть. Смерть – это конец твоего света и начало новой жизни.

Ангел взмахнул крылом:

– Когда я еще был человеком, вещи о которых я теперь знаю, не могли прийти мне в голову. Иди-иди, посмотри, что тебя ждет. Он снова взмахнул крылом, и я впал в сон.

Меня там расстреливали. И этот ангел опять стоял сзади меня. Я любил каждого человека, направившего на меня дуло винтовки. И видел, что люди, расстреливающие меня, понимали это и даже переживают. А один солдатик прошептал мне на ухо слова ангела: «Понимаешь, ты слишком хороший для нашей жизни».

А потом был гул.

Вот что я увидел и услышал в этом счастливом сне.

Очнулся и увидел, что ангел крылом гладит ее по спине. И у нее счастливые глаза. Но она посмотрела на меня и говорит тихо:

– Я стала счастливая из-за тебя.

А потом поцеловала крыло ангела и подошла ко мне, и смотрит, смотрит, и слезы начинают выкатываться из ее прекрасных с золотыми крапинками глаз. И говорит она с хрипотцой и смотрит необыкновенно.

– Я знаю, что очень скоро мы продолжим жить разными жизнями, я тебя только нашла, а ты должен совсем скоро уйти. Но по своей судьбе я не могу уйти с тобой. Нас прислонили друг ко другу, но судьба не согласилась с этим. Я всегда боялась ее упрямства. Меня прислали, но не разрешили умереть вместе. И я вернусь в Италию, но не к своему жениху. Я уже ни к кому не вернусь, я только вернусь к храмам. Поэтому я снова приеду сюда, к храмам. И тебя уже не будет, но я вернусь к храмам. Так она стояла и говорила, и я понимал общий смысл, но не узнавал многих слов. И тогда появился грузовик, он мчался по мостовой и с кузова люди в масках стреляли. Я стал перед ней, заслонил, в меня ударили две пули, как две огромные пчелы ужалили. Я старался не упасть пока видел грузовик, а потом, наверное, упал. Я еще чуть-чуть узнавал ее глаза перед собой и пытался на прощанье улыбнуться. И испытал счастье, о котором до этого не знал. Увидел ее все понимающую улыбку и слезы наводнившие глаза и лицо. И услышал ее шепот «Ари ве дерчи, … я приду…». И счастливый я стал подниматься вверх.

А потом я полетел. И, кажется, внутри себя говорил:

– Мы летим, Господи, летим вниз, но может быть это путь к Тебе наверх. Я не знаю, где Ты сейчас! Господи, хотим к Тебе. Летим...

И потом наступила Тишина и вхождение в другую жизнь.

Михаил Моргулис,

Флорида