Между Россией и Америкой: ребенок и развод

«Если зрители задумаются, хорошие ли они родители, то мы не зря снимали фильм» .

В российский прокат вышел новый фильм режиссера Александра Молочникова «Скажи ей». Главный герой картины 11-летний мальчик Саша, родители которого проходят через очень тяжелый развод. Частично сценарий основан на биографии самого Молочникова, но эта ситуация очень хорошо знакома многим, поэтому язык картины будет понятен каждому.

Мама, которую сыграла Светлана Ходченкова, влюбилась в американца по имени Майкл, с ним она хочет отправиться по ту сторону Атлантического океана и забрать с собой Сашу, а папа, роль которого исполнил звезда фильма «Дурак» Артем Быстров, пытается сделать все, чтобы этого не произошло. Родители не способны договориться между собой, найти компромисс и принять решение, где и с кем их сыну будет лучше, поэтому всю ответственность выбора они взваливают на ребенка. Вместе со свободой самостоятельно решать, где жить, на Сашу обрушиваются внезапные взрослые подробности совместной жизни родителей, мамины и папины истерики и конфликты, манипуляции, подкуп и шантаж. «Скажи ему, что хочешь с нами в Америку!». «Скажи ей, что никуда не поедешь». Родители буквально разрывают своего ребенка надвое, а к ним с еще большим напором подключаются бабушки и дедушки. Кажется, что в этой ситуации ребенок остается окруженный самым пристальным вниманием со всех сторон, но абсолютно одиноким и непонятым.

Тяжелый развод по Молочникову – это настоящая война, правда, ее участники совсем не отдают себе отчет, что маленький мальчик Саша в ней – не только приз, но и поле боя.

Режиссер фильма – Александр Молочников рассказал, как удалось выбрать из 500 претендентов актера на роль Саши, как личные воспоминания помогли в работе над картиной и почему действия в ленте происходят в 90-е.

– Где отправная точка, с чего идея сценария родилась?

– Тимур Бекмамбетов.

– Да ладно, опять он? Вездесущий.

– Да. Вот он, собственно, стал отправной точкой картины, и в общем-то фактически только ей. Я имею в виду, что дальше мы как-то разошлись по разным причинам, но в принципе мысль снять фильм о ребенке русском, который где-то там в Америке видит их жизнь русскими глазами, принадлежит ему.

– Замечательно. И как я понимаю, помогал еще, как продюсер, Саша Цекало?

– Нет, не еще помогал, а вот это был, собственно, результат одного-двух разговоров с Тимуром, а дальше просто был спродюсирован фильм компанией «Среда» Александром Евгеньевичем Цекало и Сашей Ремизовой, которая, собственно, протащила вообще это кино вот от и до, от первых драфтов. Мы с ней когда-то пришли к Тимуру, рассказали какую-то дурацкую идею про русского в Америке, какую-то комедию мы предложили. Он сказал, что это чушь. А вот, говорит, ты жил там. Я говорю: «Да». «Ну вот, может быть, про детство что-то, детское восприятие Америки русским мальчиком?» А дальше, собственно, мы три года делали это кино уже.

– Я не буду тебе задавать вопрос, насколько фильм каким-то образом отображает твою собственную биографию, потому что ты уже неоднократно говорил – нет. Но мне интересно просто, как ты попал в Америку и как ты там жил, что ты там делал. Сколько лет?

– Я там оказался в детстве, в девять лет, прожил там два года, в разных городах. Сначала в Портленде, в штате Орегон, потом в Джерси-Сити, это фактически в Нью-Йорке. Но это как раз слово фактически является ключевым, потому что…

– Jersey. И с презрением нью-йоркцы отзываются…

– Jersey, да. Там кажется, что ты в Нью-Йорке, а на самом деле это ближайший к вот этому крутом нью-йоркскому духу район, потому что дальше буквально пешком можно было зайти в район Hoboken, и это уже фактически Нью-Йорк, там было классно. А Jersey City это вот такое гетто в общем в некой степени, для, в основном, мигрантов из Доминиканской Республики и Ямайки, где я действительно был единственным белым мальчиком в школе, и все это было довольно забавно.

А Портленд это такой очень демократичный, прямо такой самый-самый, квинтэссенция такая хипстерско-демократичной американской культуры, с кучей каких-то художников, панков и совсем другая Америка. Но это на самом деле дало представление о том, что она очень разная.

– А с чем связаны твои перемещения такие?

– Муж мамы получал работу то тут, то там, он журналист. И в общем вот так, в основном из-за этого.

– То есть в общем ты был в том самом возрасте, в котором мальчик, герой твоего фильма.

– Да.

– И, кстати, насчет мальчика. Где ты раскопал такого чудесного актера?

– Да, Кай Гетц потрясающий парень. Пятьсот детей мы посмотрели на кастинге, кого-то по фотографиям, кого-то уже позвали. Наверное, мы попробовали, вот так вот лично, человек сто, просто что-то только кастинг-директор смотрела. Нет, может быть, даже 150-200. А я смотрел видео проб уже, отсматривал, но это в общем требует определенного терпения, надо сказать. Потому что, конечно, из этих пятисот 495 чудовищно, но пять в общем-то хороши.

– И вот тут наступает самое сложное.

– Да, я, кстати, помню последние пробы, там пять-десять ребят, я их помню даже по именам. И это очень сложно действительно понять, потому что детская природа, она такая нестабильная, странная, у кого-то лучше комедийные с какие-то цены получаются, у кого-то драматические, кто-то хорошо молчит, кто-то фальшиво при этом говорит и так далее, и очень трудно выбрать.

– Насколько ты быстро определился с артистами, исполняющими роли мамы и папы, с Ходченковой и с Артемом Быстровым?

– Тоже это были пробы. Там было, к счастью, не пятьсот взрослых, но перепробовали мы много прекрасных артистов и артисток. Просто в какой-то момент кастинг-директор наш, Алла Петелина, сложила такую тройку, наверное, сама этого не понимая, вот тех, собственно, кто в итоге оказался. То есть это не то, что мы, скажем, увидели одну, другого, третьего и сложили, оно само вдруг совпало. Грубо говоря, был еще там ряд троек, но они пришли, у всех было ощущение, что вот это вот и есть семья.

Первая сцена фильма, когда они ссорятся на кухне, они ее как-то сделали, и что-то щелкнуло действительно. Как-то мы еще продолжали пробы, но это было такое сильное для всех впечатление, даже вот Алла Петелина сказала, что это лучшие пробы, которые она видела за последние несколько лет, а она до этого сняла, то есть откастинговала картину «Нуреев» Ральфа Файнса, где было много хороших артистов, включая, собственно, Ральфа. И в общем она сказала, что это прекрасно. В общем, мы как-то все со всех сторон поняли, что это оно.

– Это в результате короткометражный фильм получился, да?

– Да, это фильм, он называется «Сбежавшие в Аризону», это мой самый высокий рейтинг на «Кинопоиске», там, где царят какие-то красные эти 4,3 и 3,2, среди них возвышается «Сбежавшие в Аризону».

– Подожди, еще не вечер. Вот сейчас хорошее кино получилось.

– Да, я думаю, у «Скажи ей» тоже… Это вообще очень странная тема, рейтинг «Кинопоиска», почему-то это стало действительно важным фактором, это на многое влияет вообще в судьбе картин. Почему-то это все время обсуждают, то есть это какой-то один из первых аргументов. При этом там, честно говоря, не в обиду «Кинопоиску», конечно, периодически полный какой-то бред, там какие-то фильмы Бертолуччи с рейтингом…

– С отрицательным рейтингом.

– С отрицательным рейтингом, да. Но тем не менее, вот прямо для того, что сейчас выходит, это стало какой-то такой, каким-то важным фактором. Вот, к счастью, у «Скажи ей» рейтинг хороший. Но я всегда смотрю количество людей, которые оценили картину. И там бывает, значит, фантастические там 9,8, и там четыре человека, то есть просто первые фанаты посмотрели и сразу ставят. То есть очень важно смотреть, что… Ну, у крупных картин, конечно, это всегда это большое количество человек, и наверное, оно о чем-то говорит. Другое дело, что кто эти люди, это тоже вопрос. 

– Тоже важно. Но мне казалось после этой картины, что тебе явно было легко со Светланой Ходченковой на площадке этого фильма. Это так или нет? Или что-то было сложно?

– Это действительно в сильной степени облегчило, и мы просто доверять стали друг другу после «Аризоны» очень, и в первую очередь, конечно, это важно было для нее, потому что были сцены в этом фильме, которые трудно было сыграть и которые требовали определенной степени откровения и в общем-то такого выворачивания себя наизнанку. Соответственно, мне приходилось долбать Свету в какие-то ее болевые точки, чтобы это все вытащить, и могла бы она меня вполне послать на три буквы, но как-то после «Аризоны», видимо, доверие в целом сложилось.

– Почему это девяностые? В чем смысл того, что это происходит тогда, а например, не сейчас?

– Потому что тогда увезти ребенка на другой континент это было действительно очень серьезно, это разрыв такой, возможно, навсегда. Это нужно было покупать вот эту телефонную карточку, стирать там, помните, этот код, PIN, PUK, вводить это все в телефоне, и если у тебя была там какая-то адекватная средняя зарплата, не огромная, то это один звонок в неделю, это e-mail. А при разнице во времени 11 часов это, грубо говоря, два часа утром и час вечером для возможности контакта.

То есть первая половина фильма, в которой решается вопрос, поедет Саша в Америку или нет, это действительно вопрос того, фактически, будет он для папы сыном или нет. Потому что папа в общем понимает, что ребенок, скорее всего, там адаптируется, как это обычно происходит, и удержать эту связь с другого континента почти невозможно. Сейчас можно по зуму там общаться каждый день, и в общем это, наверное, легче. Поэтому мы решили это оставить в том времени.

– Как снималась американская часть картины?

– Тяжело. Это было восемь смен, восемь смен при том, что это половина. Здесь было двадцать две, а там восемь. Интерьеры американские мы сняли тут, но экстерьеры все снимали там, и это действительно было чудовищно просто.

– А как интерьеры тут, если там американский класс?

– Нет, не школа, а интерьеры дома. Американский класс весь там, и школа вся там. Невозможно было бы это здесь сделать, даже декорации, все бы выдавало, потому что американская школа очень специфичная, вот эти локеры все, шкафчики, и классы. Например, в американских классах на стульях иногда были такие теннисные шарики, в школе, где я учился, снизу были теннисные шарики, чтобы стулья не царапали пол. То есть как бы это все создать в России, это какой-то огромный труд художника, поэтому пришлось все эти школьные смены запихнуть там в два дня, что, конечно, было очень тяжело, учитывая, что это американские дети.

Я могу очень долго говорить об этом, а главное, что вот из того, что я не рассказывал больше нигде, в какой-то момент на улице в Лос-Анжелесе, мы снимали сцену с Каем, и за его спиной, в трех метрах, убили человека. На выходе из клуба вышибала выкинул… Кстати говоря, через полгода или через год возникла вся проблематика Black Lives Matter, но вышибала, черный, выкинул посетителя из клуба, по-моему, насколько я помню, и случайно его убил. То есть тот упал, а он вел себя ужасно, и чем-то ударился, то есть ударился затылком и просто стал умирать на улице.

Приехали копы, стали задерживать, не разбираясь, этого вышибалу, он в ужасе орал, что отпустите меня и так далее, в общем, чудовищная какая-то сцена совершенно. А у нас здесь стоял Кай, которому было на тот момент десять лет, я вот так заслонил его собой, и шептал ему на ухо что-то, чтобы его отвлечь.

– Это что за сцену вы снимали?

– Это вот момент, когда он подходит, в самом начале, и это потом дальше…

– К полицейским?

– Да, к полицейским. Это было просто в даунтауне, в Лос-Анжелесе. И вообще у меня было много впечатлений новых от Америки, потому что вот эта вот нищая Америка даунтауна в Лос-Анжелесе, где живут бомжи, это вообще, пожалуй, я ни в Африке, ни в Дальней Азии не видел таких жутких картин. Там двухэтажные какие-то палатки, просто огромный район в палатках…

Ты едешь на машине минут 10-15 по этим кварталам, и это не заканчивается. Такое как бы, это не гетто, я даже не знаю, что, они просто вдоль дороги расставляют бесконечные эти палатки. Там ширяются люди «герычем» на тротуаре, просто мы шли, мы были не готовы ко всему этому, у меня был монитор в руках, а я все время еще говорил продюсерам: ой, да ладно, господи, бомжи, что мы, не видели бомжей. Они говорили: нет, там нельзя снимать. Я говорил: пожалуйста, давайте как-то, Курский вокзал, все дела, все будет в порядке.

И мы идем с Каем, у меня в руках монитор, который, вдруг ты понимаешь, что он дорого довольно стоит, а тут просто жена мужу, или кто там она ему, ставит, как это называется…

– Внутривенную инъекцию.

– Внутривенную инъекцию, да. И ты просто не понимаешь, куда деться. Вот такие адские впечатления от Америки, притом, что мы со Светой проехали Аризону и Колорадо, там разные… В общем, Америка очень разная. Там есть потрясающие совершенно места.

– Интересно то, что я услышал из твоих уст, что это фильм о хороших родителях.

– Конечно.

– Поясни, пожалуйста.

– Хороший-плохой, понятно, это некая условность. Но для меня в этой условности плохие родители, наверное, это те, которые бьют ребенка, что вообще-то распространено в нашей стране, которые, я не знаю, безразличны к нему и так далее. Это родители, которые очень, как это правильно сказать, они, в моем представлении, его все-таки очень любят, они действительно безумно хотят быть его родителями.

Ну вот в такие они попадают обстоятельства, что они его ставят перед этим выбором, между мамой и папой фактически, вроде как того не желая. Может, какая-то молодость, эгоизм не позволяют им не совершать диких ошибок, но при этом они в моем представлении остаются прекрасными родителями, потому что они, каждый из них пытается сделать как бы по отдельности жизнь ребенка наиболее красочной, наполненной какой-то там близостью, не знаю, физической, тактильной, чувственной.

Да, они, наверное, не осознают до конца то, что они в этот момент делают, но потом каждый из них на самом деле так или иначе, мне кажется, совершает поступок в фильме, и папа, и мама, не хочу спойлерить, но какие-то поступки все-таки не эгоистичные.

– Чтобы ни играл Серебряков, он играет просто потрясающе вообще. Как он отнесся к твоему предложению этой роли? У него же особенные отношения между двумя мирами.

– Вот именно, ему близка эта тема, он сразу врубился как бы, что к чему. Даже дал нам, даровал нам репетицию, мы приехали к нему домой, с Каем, с прекрасной артисткой петербургской Мариной Игнатовой, которая играет бабушку, в смысле папину маму, и была репетиция, на которой мы вроде как обо всем договорились, и в съемках уже было проще.

В фильме, как мне кажется, много довольно легких сцен, даже ироничных сцен, и очень, как мне кажется, воздушных, красочных, разнообразных сцен. Поэтому не пугайтесь, это не такая драма, в которой ты постоянно в каком-то диком напряжении и дискомфорте, там мы как-то стараемся играть и с контрастами.

– Ты же показал картину своим родителям?

– Да. Мы же вроде как не говорим про автобиографичность фильма? Так ты анонсировал.

– Какое у тебя ощущение было от того, как они посмотрели фильм?

– Вот честно, какая разница? Я к тому, что я, правда, извини, что я как бы избегаю вопроса, как бы не отвечаю на вопрос. Ответ простой – нормально. Ну, посмотрели, была какая-то сложная реакция, но в принципе, почему это должно быть важно, это же не фильм про какого-то известного человека…

Это важно, потому что пока мои родители были живы, что бы я ни делал, я старался им либо прислать, либо показать, либо дать послушать, потому что они меня воспитали, мне всегда интересно, как бы мне очень важно было, чтобы…

Когда я пришел со спектаклем «Бульба. Пир», ты же не сказал: «А что сказали про это твои родители?», а здесь ты задаешь этот вопрос, соответственно, есть какой-то второй план. Ну как, тяжело они отреагировали, но приняли, в общем, и приняли.

– Ты мог бы сформулировать как бы… У меня такое ощущение после фильма было, что в нем есть абсолютно четко вектор того, чтобы мир стал лучше. Вот как ты думаешь, может мир после этого фильма стать лучше? И в чем?

– Я думаю… Не знаю. Во-первых, мне кажется, что мир, наверное, вообще не может стать лучше или сильно хуже. Но как-то представить, что он станет хуже, гораздо проще, да?

Во-вторых, это как-то очень самонадеянно, прямо вот сейчас предположить, что я сделаю мир лучше. Мне кажется, надо чуть как-то проще мыслить. Надеюсь, и знаю по каким-то отзывам, которые уже доходят действительно, во-первых, после премьеры очень многие люди, приглашенные на вечеринку и на афтепати, и они хотели на нее пойти.…

– На нее не пошли?

– Они пошли к детям. Действительно так, они прямо говорят: нас ждут дети, нам надо к детям. Алексей Ефимович Учитель сразу стал звонить дочке по зуму, прямо из кинотеатра. И это было очень…

Я не знаю, изменит это мир или не изменит, к лучшему или к худшему, но то, что это обращает внимание людей на себя… Потому что этот фильм, наверное, и обращен все-таки, так сказать, к «хорошим» родителям, в том смысле, что к родителям, которые пытаются быть хорошими, которые не позволят себе там каких-то действительно чудовищных вещей, которые не безразличны в отношении своих детей.

И вот, возможно, он их обращает к каким-то своим ошибкам, они начинают обращать внимание на какие-то вещи, которые, может быть, они не замечают. Но даже просто то, что можно сказать человеку: «Скажи ей» через ребенка, передать что-то другому родителю, вдруг они понимают… Ты вроде как сам сказал, что думаешь о том, какой ты папа. Вот, наверное, если наибольшее количество людей вообще об этом задумываются после кино, именно про себя, то это значит, что мы его не зря снимали.

Михаил Козырев