Евгений Евтушенко: «Я бы запретил выискивать врагов»

Кoд великого поэта: всеобнимающая сила.

 Недавно, на станции «Радио Майами», меня попросили дать краткую характеристику Евгению Евтушенко. Отвечать мне было легко и одновременно трудно. Потому что Евгений Евтушенко – живая легенда, присутствующая в жизни нескольких поколений, и творческий подвиг этого человека навсегда останется в истории мира. Он не просто поэт, писатель, мыслитель, он – событие в истории литературы. Лишь одна его поэма «Бабий яр», рассказавшая об убийстве нацистами тысяч неповинных людей и ставшая вызовом равнодушию к судьбе маленького человека другой тоталитарной системы – советской, пробудила сердца миллионов людей к состраданию и любви. Я уверен, что новые поколения землян смогут по-настоящему понять нашу сегодняшнюю жизнь не сколько по постановлениям Конгресса США или парламентов Европы, сколько по чистым и мудрым строкам книг этого великого поэта.

Немалую часть своего времени Евгений Евтушенко проводит в Америке, где преподает литературу студентам университета. А недавно поэт побывал в Беларуси, где находятся его семейные корни. При огромном стечении народа он читал там свои стихи, и люди слушали его, как слушают святого. Прославленный поэт, он еще и составитель антологии российской поэзии, охватившей целое тысячелетие ее существования. Вошли туда и всемирно известные, и забытые поэты, и расстрелянные во времена большевистского террора, и эмигрантские поэты всех времен. В этом невероятном семитомном труде все поэтические родники и ручьи слились в одну могучую реку. Перед нами история русскопишущих поэтов, преломленная через волшебный кристалл поэтического гения составителя этой уникальной книги. Из тысячестраничной Антологии наши внуки и правнуки узнают, как бились наши сердца, как мы жили и во имя чего умирали.

– Расскажите о том, как создавалась ваша поэтическая Антология.

– Первая моя антология, под названием «Строфы века», родилась во время моей поездки во Францию, в 1960 году, когда, после долгих запретов, меня выпустили наконец за границу. До этого мне то не выписывали необходимую по советским законам характеристику, то ссаживали с поезда или самолета. Наконец Степан Щипачев, глава Московской писательской организации, положил свой партбилет, выданный ему в 1918 году, на стол секретаря Московского комитета коммунистической партии Петра Демичева и сказал, что выйдет из партии, если они будут продолжать отбирать весь остальной мир у молодых поэтов. После такого демарша разрешение на мою поездку во Францию было наконец получено.

В Париже я сразу же ринулся туда, куда запрещалось идти всеми коммунистическими инструкциями, – в магазины эмигрантских книг. В России последней и единственной антологией, где соседствовали рядом произведения советских и эмигрантских писателей, была вышедшая в 1925 году антология Ежова и Шамурина. Там стихи и Марины Цветаевой, и расстрелянного мужа Ахматовой Николая Гумилева, и Владислава Ходасевича, и Георгия Иванова, и одного из законодателей литературного движения «Парижская нота», блистательного поэта и критика Георгия Адамовича. Мне чудом удалось познакомиться с Адамовичем, и он пригласил меня в парижское кафе «Куполь», где когда-то в его присутствии Ахматова встретилась с великим впоследствии, а тогда мало кому известным итальянским художником Модильяни.

Я был поражен тем, что всегда казавшийся мне снобом Адамович прочел наизусть мое раннее стихотворение, да еще какое-совершенно простонародное, сибирское, смачное – «Играла девка на гармошке, о жизни пела кочевой, и хлопали ее галошки, прихваченные бечевой…». Ну а я, ему в ответ, и тоже наизусть, прочел его стихотворение «Когда мы в Россию вернемся» – из ежовско-шамуринской антологии. Я выразил удивление тем, что до сих пор нет ни одной современной антологии, в которой были бы объединены и поэты эмиграции, и советские поэты, ведь у них не было ни одного стихотворения о ненависти к друг другу. Основой такой антологии, предложил я, могли бы стать строки Максимилиана Волошина: «А я стою в огне и дыме, гляжу на сей кровавый вихрь, и всеми мыслями своими молюсь за тех и за других». Вот оно, сказал я, самое главное в искусстве – всеобнимающая сила. Адамович сразу поймал меня на слове: «Ну вот и сделайте такую антологию. Политика, увы, людей разъединяет, а поэзия соединяет всех». Так родилась антология «Строфы века», составлению которой я посвятил многие годы своей жизни. В 1995 году она была впервые выпущена белoруcско-российским издательством «Полифакт».

Эта антология, вернувшая русскому народу творчество многих поэтов, погибших по время сталинских репрессий или ставших эмигрантами и потому запрещенных при Советской власти, разошлась по стране почти что двухсоттысячным тиражом. Параллельно мной готовился ее перевод на английский язык в американском издательстве «Дылдой». В советские времена пересылать поэтические тексты в США было очень непросто, потому что тогда русские таможенники интересовались больше всего не наркотиками, а именно рукописями. Нам очень помогала в этом знаменитая французская актриса русского происхождения Марина Влади (Полякова), перевозившая большие порции рукописей через Париж. Кстати, я был первым, кто рассказал ей о ставшем потом ее мужем, великом русском барде Владимире Высоцком, с которым у меня были самые дружеские отношения. Марина даже вступила во французскую компартию для того, чтобы на советской таможне ее чемоданы не проверяли.

– Расскажите о ваших белорусских корнях…

– Маминым отцом был Ермолай Наумович Евтушенко, из крестьянской семьи в деревне Хомичи Калинковичского района Гомельской области. Дед воевал на первой мировой войне, за свою отвагу стал трижды георгиевским кавалером. Потом, после революции, примкнул к большевикам, выбился в командиры Красной Армии. Разагитированный атеистической пропагандой, в двадцатых годах он боролся с Богом, рубил иконы саблей в избах и сжигал их. В тридцать шестом, будто предчувствуя скорую смерть, ходил по избам, бил поклоны, каялся, просил у односельчан и у Бога прощения. Был расстрелян в 1937, когда сталинский террор захлестнул страну.

У своей белорусской родни я был четыре раза, первый раз еще вместе с мамой…

– Что вы могли бы сказать об этой стране?

– Именно там, на земле моих белорусских предков, я написал: «Я дышу деревней Хомичи, где в засовах нет замков, где быть замкнутым не хочется, потому и я таков.» Эта удивительная открытость белорусов, их гостеприимство навсегда запали в мое сердце. Журналисты спрашивали меня: «Евгений Александрович, как встретили Вас земляки-белорусы, понравилось ли вам?» А я отвечал: «Что значит понравилось, если здесь все родное? Это больше, чем «понравилось – не понравилось». Если видишь на родине что-то не то, это особенно больно воспринимается, а если видишь что-то прекрасное, то вдвойне радостно.

Должен сказать, что в Беларуси многое изменилось в хорошую сторону. Столица, Минск, стал еще краше, удивляя чистотой и отсутствием преступности. Да что там Минск! Когда я в 70-х годах прошлого века впервые прилетел на вертолете на родину, в деревню Хомичи, со знаменитым белорусским драматургом Андреем Макаенком, здесь не было даже мощенной дороги, а теперь везде асфальт. Так что и моя деревня изменилась к лучшему.

– Скажите, по опыту общения с американцами во время ваших поэтических выступлений и лекций, много ли знают в Америке о Беларуси?

– Да как же не знают?! Еще как знают! Моя поэма «Мама и нейтронная бомба» переведена на английский язык. Так что хотя бы из нее американцы знают и про историю партизанской войны в Беларуси, и про мою бабку Ганну, и про бабку Евгу, и про моего деда Ермолая Наумовича Евтушенко. Не все, конечно, знают, а самые любознательные. В Штатах есть хорошие историки, есть ветераны войны, которые уважают белорусов, бывших вместе с другими народами Советского Союза союзниками Америки в войне с Гитлером.

– Уже много лет вы преподаете в американском университете. Отличаются ли американские студенты от белорусских?

– Вообще-то после школы и те, и другие знают очень мало. Причем, в последнее время эта тенденция усиливается. Все меньше читают книг не по программе. Приходишь в библиотеку – что в Америке, что в Беларуси, а там сидят за мониторами здоровенные битюги лет по восемнадцать-двадцать и, вместо того, чтобы читать серьезные книги, играют в электронные игры для десятилетних. Это уже болезнь. Но есть и пытливая молодежь. Особенно, когда читают нашу литературу, они становятся другими. Ведь народ понимает любой другой народ через литературу. У американцев тоже есть чему поучиться, но мы не всегда перенимаем лучшее. Вот я сказал доброе слово о белорусских дорогах. А в России, например, особенно в Сибири, с дорогами совсем плохо, не проехать. Говорят, мол, там климат суровый. Но на Аляске климат еще суровей, а дороги – прекрасные.

Сейчас люди стали делиться по специализациям. Но большими специалистами в технике или науке могут стать только те, кто читает настоящую литературу. Без этого человек теряет тонкость души.

– Как привить молодежи интерес к хорошей литературе?

– Конечно, заставить любить литературу невозможно, но вкус нужно развивать, нужно поднимать культуру. Я уверен, что самое лучшее воспитание – это воспитание большой литературой и большим искусством. Надо возвращать возможность общения писателя с читателями. В Америке, например, действуют десятки лекционных бюро, которые и устраивают такие встречи. На этих встречах я рассказываю американцам, что, кроме Беларуси, не было ни одной страны в мире, где бы убили во время второй мировой войны каждого четвертого жившего в ней человека. Ненависть к войне, любовь к миру у белорусов у генном коде. Не случайно белорусский Президент Александр Лукашенко стал инициатором минских переговоров, чтобы прекратить кровавый конфликт между русскими и украинцами.

Считается, в Беларуси мало природных ресурсов. Наверное, это так, если говорить о нефти или газе. Но главное богатство страны – это все-таки люди, которые несмотря ни на что, прославляют своими талантами родную землю. Одним из лучших писателей стал прозаик Василь Быков, чьи книги не дают забыть о годах, когда вся Беларусь воевала с нацистами в партизанских отрядах. Замечательный белорусский поэт Рыгор Бородулин был номинирован на Нобелевскую премию, а теперь вот ее получила белорусская писательница Светлана Алексиевич. Я уж не говорю о гении всемирно известного художника Марка Шагала, которого, хоть и с запозданием, но Беларусь признала своим.

Шагал всегда хотел вернуться на родину, в милый его сердцу белорусский город Витебск. Я услышал об этой его мечте от него самого, в Париже и договорился о возможности его приезда с советским послом во Франции. Посол написал письма тогдашнему руководителю Советского Союза Никите Хрущеву, рекомендуя разрешить художнику вернуться. Шагал хотел приехать и подарить Беларуси все свои самые знаменитые картины. Принимая меня во Франции, он попросил меня передать альбом своих репродукций в подарок Хрущеву. Однако помощник Хрущева, Владимир Лебедев, когда я передал ему эту одну из лучших книг Шагала, почему-то забеспокоился, занервничал. Прочитав вслух посвящение «Дорогому Никите Сергеевичу Хрущеву с любовью к нашей общей Родине» и перелистнув страницу, партийный начальник наткнулся вдруг на картину, которая изображала двух влюбленных, парящих в небе. Он оцепенел, а потом вдруг зарычал: «Это еще что такое? Евреи, да еще и летают!» Так вопрос о возвращении Шагала из эмиграции был закрыт из-за антисемитизма давным-давно забытого всеми партийного чиновника.

Это был урок для меня. Урок на всю жизнь. Может быть, оттого я и взялся за составление антологии русской поэзии, что не мог допустить, чтобы имена талантливых мастеров слова оказались забыты, особенно в наш, не слишком благосклонный к поэзии век. Сейчас я заканчиваю эту разросшуюся до семи томов уникальную поэтическую энциклопедию. В каждом томе до 800-900 страниц. В этот труд вложено 40 лет моей жизни. От души советую министерству образования Беларуси приобрести эту уникальную книгу для студентов и учеников старших классов. Да и кафедрам славистики американских университетов было бы полезно иметь ее на полках своих библиотек. Такого размаха антологии не было в мире, и я готов подарить все четыре уже вышедших тома Белоруской Государственной библиотеке. Как составителю, как белорусу по своим корням, мне будет сделать это вдвойне приятно.

– Всемирно известный поэт, профессор американского университета в Талсе (Оклахома), что бы вы могли пожелать Америке?

– И американцам, и белорусам, да и любому человеку на земле я могу сказать только одно: патриотизм собственной нации не должен противоречить патриотизму человечества. Вот почему я хочу продолжать то доброе дело взаимопонимания разных стран и народов, которым я занимался с президентом США Ричардом Никсоном, кубинским лидером Фиделем Кастро, Никитой Хрущевым, с писателями Артуром Миллером, с Джоном Апдайком и многими другими.

– Кого вы вспоминаете чаще всех?

– Вы удивитесь, но это не популярный политик и не знаменитый писатель. Чаще всех я вспоминаю мою белорусскую бабушку Ганну, ее удивительную доброту. Вспоминаю, как, уже повзрослев, бывало выпивал я с ней по стопочке замечательного белорусского деревенского самогона, – его специально пропускали через древесный уголь. Не знаю, делают ли так сейчас, но лучшего я не пробовал. Я водку вообще не люблю, но эта пахла рожью, запахом недавно обмолоченного зерна и я с удовольствием ее дегустировал, когда бабушка передавала мне посылки на праздники. Но главное, конечно, бабушкины посылки пахли каким-то особым теплом, заботой и любовью, и это не забывается никогда.

– Что надо сделать, чтобы в мире прекратились войны?

– Хотя бы раз в три года собирать глав всех стран, чтобы каждый из них исповедовался во всех своих ошибках и обещал не тыкать обвинительно пальцем в других. Уравнять двойные стандарты с уголовными преступлениями. Сейчас все оправдывают себя, лицемерно обвиняя других в том же самом.

– Если бы все страны вместе ввели должность «Президент мира» и вас бы избрали на нее, что бы вы сделали самым первым делом, какой закон ввели?



– Я запретил бы выискивать себе врагов в других людях и обязал бы искоренять врага в самом себе. Запретил бы пропаганду исключительности собственной нации. Вместо этого, я бы призвал изучать и уважать не только историю и культуру своей земли, но и историю и культуру других народов. Я, пусть это и звучит наивно, пожелал бы всем – и американцам, и русским, и белорусам, – всем живущим на земле, – никогда не ссориться.

– Думаете, вас бы услышали?

– Я – поэт. Я верю во всеобнимающую силу слова.

Михаил Моргулис, Флорида