Как будут конструировать российскую нацию?

Население вместо граждан.

Понятие «россияне» снова входит в моду: вот уже и президент России поручил разработать закон о российской нации. До этого о гражданской нации в России предпочитали не говорить – речь шла либо о народе, либо о национальности, этносе. Новый «лексический переворот», таким образом, обещает сделать небывалое и привить российскому национализму либерализм. Но пойдет ли дело дальше лексических упражнений?

День народного единства всегда сопровождается знаковыми заявлениями официальных лиц – в конце концов он один из четырех (помимо Дня России, Дня присоединения Крыма к России и Дня Победы) важнейших по нынешним политическим правилам праздников России. На этот раз глава страны одобрил разработку закона о российской нации. Можно отметить перемены во властной риторике: в 1996 году в Концепции национальной политики вообще ничего не говорилось о нации, новейшая Стратегия государственной национальной политики до 2025 года уже использовала это понятие, а теперь наши верхи решились его кодифицировать на уровне закона. На мой взгляд, хорошо то, что население России постепенно приучают к словосочетанию «российская нация» после десятилетий сугубо этнического его понимания, скажем, русская, еврейская, армянская нации. Но одновременно все более заметны признаки подмены сущности явления: вместо нации как общества, овладевшего государством и сделавшего его орудием реализации общественных (народных) интересов, предлагается подданническая «нация», которая строится (во всех смыслах этого слова) государством, сверху. Происходящее можно назвать очередным историческим циклом реанимации политики «официальной народности», которая всегда противостояла идее гражданской нации как общества, основанного на принципах народного суверенитета.

Нация на службе государства

Идея нации как выражения народного суверенитета пришла в Россию из Франции в самом конце XVIII века. Она вдохновляла дворянских революционеров, будущих декабристов, которых ряд исследователей прямо называет первыми российскими националистами. Когда Александр I готовился взойти на престол, он в духе своего времени провозглашал, что дарует стране Конституцию и «нация изберет своих представителей». Но после восстания декабристов 1825 года и Польского восстания 1830-1831 годов идея нации стала крайне нежелательной для власти, и в 1833 году министр просвещения царя Николая I Сергей Уваров представил то, что на современном языке можно назвать политической технологией, которая, во-первых, противопоставила революционной триаде – свобода-равенство-братство консервативную – православие-самодержавие-народность (новацией была именно последняя компонента, поэтому в честь нее и всю доктрину назвали «официальной народностью»); во-вторых, идею нации не запретили, а подменили внешне похожей, но содержательно иной идеей народности. В дальнейшем такая подмена стала нормой.

Принципиальное отличие народности от нации, по Уварову, в том, что первая исключает суверенитет общества, легитимацию народом государственного управления, ведь власть царя «от Бога», царь лишь должен заботиться о своем народе как отец.

Впрочем, даже в официальном политическом языке народность приживалась плохо. Славянофилы 1840-1850-х годов, признававшие и самодержавие, и православие, к третьей компоненте доктрины Уварова относились плохо. Иван Аксаков называл официальную народность «душе-вредным деспотизмом». Государственные умы продолжали свои поиски адекватной замены крамольной «нации». Новой вехой стали идеи графа Петра Валуева, одного из высших сановников следующего царя – Александра II. Граф предложил заменить политическую категорию «нация» сугубо фольклорной – «национальностью». Это понятие обозначало совокупность культурных обычаев того или иного народа. Заметим, Валуев ввел в оборот и другой известный ныне термин «национальный вопрос» (в донесении о ситуации на Украине), подразумевая под этим словосочетанием угрозу этнического сепаратизма. Не прошло и нескольких десятилетий, как валуевское прочтение нации стало преобладающим.

Крен в этническую сторону позволил развить идеи эссенциализма – сформулировать набор «исконных русских черт», отличающих их от прочих народов и предопределяющих «особость пути». Таким образом, революционный концепт нации – заметим, не сразу, а за несколько десятилетий – удалось поставить на службу имперской идеологии и государственным интересам. Подавление гражданских свойств нации прошло успешно и, казалось, без особых потерь.

Великий поворот

Коммунисты, придя к власти, изначально объявили курс на борьбу с великодержавным шовинизмом. Сталин в 1923 году заявил, что в Советском Союзе сохраняются «пережитки великодержавного шовинизма, являющегося отражением былого привилегированного положения великорусов. Поэтому решительная борьба с пережитками великорусского шовинизма является первоочередной задачей нашей партии». Однако уже в эпоху «великого перелома» его курс меняется: в 1930-1940-е годы небывалого размаха достигает политика депортации народов. В годы войны вместо идеи обеспечения фактического равенства восстанавливается имперская идея иерархии народов: русские объявляются «старшими братьями», а Россия – «старшей сестрой». Это закрепляется в тексте советского гимна, одобренного Политбюро в 1943 году. Государство заказывало творческой интеллигенции произведения, восхваляющие особый русский характер (так, скажем, называется один из рассказов Алексея Толстого), но одновременно советская государственная пропаганда разжигала фобии по отношению к «народам-предателям», подвергшимся этническим чисткам и депортациям со своих этнических территорий. В 1948-1953 годах отчетливо проявился государственный антисемитизм в кампании борьбы с «космополитизмом». Народность, как и требует уваровская традиция, в СССР конструировалась на противопоставлении русской советской культуры, чуждой западной, поощряла патернализм и «особость пути».

В общем и целом, советский вариант официальной народности базировался на тех же трех главных элементах, что и его предшественник:

– негативная идеологическая консолидация против внешних врагов (будь то Франция, обобщенный образ Европы или США/мировой капитализм);

– эссенциализм – представления о том, что русский народ по каким-то причинам (природным или мистическим) изначально и навсегда не приемлет идею народного суверенитета и демократии;

– патернализм.

Государственный национализм развивался, а самодеятельный жестко преследовался: даже участники студенческих кружков, пытавшиеся изучать труды русских националистов, репрессировались, отправлялись в ГУЛАГ.

И тем не менее самодеятельный русский национализм, которому дали развиться во времена хрущевской оттепели (отчасти при попустительстве спецслужб, желавших натравить кружки националистов на кружки либералов), так и не смог возвыситься над валуевскими представлениями о нации как об этносе. Различные «почвенники», «радонежцы» оставались идейными попутчиками власти, симпатизируя негативной консолидации по принципу «мы – они». Неудивительно, что в начале 1990-х большая часть русских националистов вступила в союз с коммунистами: наследники «черной сотни» нуждались в имперской политике и ничего не понимали в гражданской нации. Хотя, заметим, легально существовать они могли только в относительно либеральные времена и оказывались под запретом всякий раз, когда официальная народность входила в полную силу и сметала своих попутчиков.

В постсоветском национализме, по мнению большинства исследователей, до недавнего времени наблюдалось два крупных течения – советско-имперское и традиционалистски-почвенническое. При всех различиях они так или иначе оставались в русле уваровско-валуевско-сталинской логики национальной политики. Пожалуй, уникальная попытка возродить давно почившую в бозе гражданскую составляющую национализма была предпринята только в 2010-2012 годах, когда появилось национал-демократическое крыло русских националистов, открыто заявивших о своей оппозиционности великодержавию и приверженности принципу народного суверенитета. Но заявить свою позицию – это одно, а доказать ее на деле – другое. Как выяснилось в дальнейшем, даже элита национал-демократов оказалась падка на имперскую риторику и безоговорочно обменяла на Крым все свои принципы.

Слово «нация» в России предпочитали не употреблять, учитывая его гражданский подтекст. Говорили все больше об этносах, национальностях и фольклорных особенностях Слово «нация» в России предпочитали не употреблять, учитывая его гражданский подтекст. Говорили все больше об этносах, национальностях и фольклорных особенностях

Заход на третий круг

Вскоре произошло то, что и должно было произойти, – официальная народность стала возвращаться в своем третьем изводе, и самодеятельный русский национализм перестал быть кому бы то ни было интересен, превратился в лишнего попутчика. Как показывают последние исследования, посещения самых массовых националистических групп в социальных сетях сократились более чем вдвое в текущем году по сравнению с аналогичными периодами в прошлом. Кроме того, националисты потеряли свой специфический предмет обсуждения – теперь их чаты мало чем отличаются от информационных лент государственных СМИ: речь все о тех же Украине, США и внутренних врагах. Даже мигрантская тема и кризис потеряли свою остроту. Рядовые россияне, естественно, мало сочувствуют самодеятельным националистам, уж скорее они поддерживают одобренных государством казаков. А «Русские марши» кажутся бледной тенью самих себя...

Для окончательного вызревания имперского национализма наступает очень благоприятное время, и тут государство как раз и анонсирует появление нового политического и социального феномена – российской нации.

При всем желании обмануться и поверить, что речь идет о воспитании в народе чувства гражданственности, наблюдаемые факты не дают особенных поводов для оптимизма.

Без национально-гражданской идентичности режим институционализированной свободы существовать не может: политический пластилин не способен осуществлять народовластие. Этатизм, по сути, парализует общественную активность, а гражданская индифферентность компенсируется мифологией сопричастности человека-песчинки к некоей абстрактной массе «наших».

По факту мы наблюдаем все признаки деполитизации и дегражданизации россиян, которые окончательно теряют черты нации (в ее изначальном понимании общества, овладевшего государством) и возвращаются к состоянию населения, трудового и демографического ресурса. Здесь сколько ни говори «халва» – «российская нация» – во рту слаще не станет.

Вместе с тем донациональное, имперское сознание формируется преимущественно под воздействием социально-политических обстоятельств и прямого конструирования.

Более того, продолжается дискредитация базовых идей гражданской нации, при этом не только со стороны властей, но и оппозиции. Получается, что сегодня в России антилиберальный национализм имперского толка хорошо дополняется антинациональным либерализмом интеллигенции.

Все это подрывает желание и веру людей в возможность общества овладеть государством. Так что выход из нынешнего состояния во многом связан с переосмыслением господствующих представлений как о национализме, так и о его отношении к идеям свободы.

Эмиль Паин,

доктор политических наук,

профессор НИУ ВШЭ