История россиянина, который готов воевать за Украину

«Я хочу домой»

Владиславу Гресько 27 лет и за последний год он, по собственному признанию, полностью пересмотрел свою жизнь. Влад родился в Виннице, но еще ребенком переехал с матерью в Подмосковье, а затем стал гражданином России. С самого начала российского вторжения в Украину он пытался попасть в ВСУ, где сейчас служит и его родной отец. Как оказалось, одного желания человеку с российским паспортом для этого недостаточно. Зато армия России оказалась гораздо менее разборчивой и готова была призвать Владислава, несмотря на его взгляды.

Сейчас Влад в Грузии, причем уже в третий раз за прошедший год. Мы встречаемся с ним в одном из кафе Тбилиси, чтобы услышать подробности этой удивительной истории. Но Владислав несколько неожиданно начинает с экскурса в историю целой страны:

– Есть такая песня времен борьбы Украины за независимость. Она в переводе называется «Мы родились в великие часы». И вот только сейчас я понимаю: осенью 2013 года мне исполнилось 18 лет, я стал совершеннолетним. Так получается, что я вырос в России, но сейчас понимаю, что, если бы я жил в Украине, я бы сначала попал на баррикады того, что называют «Майдан», но чаще – «Революцией достоинства». А дальше меня бы ждала война – еще тогда, в 2014 году. Это было бы именно так! И [в Украине] есть уже целое поколение людей, которые родились в начале 90-х – это их судьба!

– Как так получилось, что вы оказались в России?

– Очень просто: тяжелая экономическая ситуация. На моей улице, где я родился и вырос, примерно через дом, если не в каждом доме, был человек, который либо совсем эмигрировал, либо постоянно куда-то ездил на заработки. Это была нормальная история, и моя мама – не исключение. Она уехала в Подмосковье и там зарабатывала деньги. Меня вырастили мама и отчим, и всю свою жизнь они очень тяжело работали. Это всегда была история: как бы жить чуть-чуть лучше. Соответственно, к школе я переехал туда из Винницы. В принципе, для меня никакого дискомфорта в этом не было. Мне было легко с языком, хотя в Виннице больше говорят на украинском – можно сказать, говорят на суржике. Я легко ассимилировался в школе. Не могу сказать, что я как-то гордился, что я украинец, – но никогда этого не скрывал. Я был из Украины – это было естественно, что я об этом говорил. Какому-то другому отношению к себе я не придавал значения, хотя бывало разное – иногда приходилось и подраться из-за этого. И это мне казалось чем-то естественным.

– Какие поводы находились для драк?

– Дети жестокие, и, если есть что-то, за что можно начать дразнить, как правило, дети этим пользуются. Если бы я был толстым – наверное, меня бы дразнили за это. Но когда как-то всплывало, что я украинец, кто-то и в этом находил повод меня подразнить. А для меня это было отличным поводом с таким человеком подраться! Меня все устраивало! (Смеется.)

– Как вы стали гражданином России?

– Я помню эту историю получения паспорта. В России его выдавали с 14 лет, а в Украине тогда – все еще с 16. И тогда казалось легче получить паспорт России, чем ждать еще два года. Тогда на это не смотрели как на окончательный выбор. И вообще в моем окружении не было разговоров «Россия хорошая – Россия плохая»! Это я начал уже позже осознавать. Момент, который стал переломным, – это 2014 год. Началась активная фаза гибридной войны – наверное, так будет правильно сказать. А меня тогда призвали в России в армию, мне исполнилось 18.

– И какими были впечатления об армии?

– Когда я был там, мне, конечно, это все не нравилось. Но сейчас я смотрю на это как на какую-то комедию! Фильм «ДМБ» – он для меня документальный! Я был именно в такой армии. И когда потом встречался с разными [служившими] людьми – мы всегда говорили на одном языке, потому что это была одна большая «Советская армия», как бы ее ни называли. И непонятно, честно говоря, зачем это все вообще. Это просто сюр какой-то! Меня призвали летом 2014 года. А в тот момент уже случился «Майдан». И я помню, что поначалу информационные ленты были полны слов поддержки: молодцы, украинцы, борются за права, так держать! А когда появился вопрос Крыма – все изменилось полностью. Лента просто поменялась в один день. К тому моменту я уже давно не смотрел телевизор – а тут перестал следить за новостями вообще! Просто решил, что правды вокруг нет, это все чьи-то идеи, чьи-то планы. О каких-то «терках» между Украиной и Россией я до того момента вообще не знал. Я никогда не любил историю, хотя она мне легко давалась. Когда мне первый раз сказали в школе, что Россия – великая страна, я поверил. Когда сказали второй раз, засомневался, а когда начали твердить постоянно – просто понял, что мне гонят какую-то пургу!

Так вот, меня призывают, я прохожу этот «ДМБ» – и на моих глазах пакуют эшелоны солдат и отправляют, как мне говорят, «на Украину». «Господи, что происходит, что творится?» – все на суете. Это все происходило под Наро-Фоминском, где я служил. Я пытался спросить, что вообще происходит… Войну же никто не объявлял! И как вообще жить дальше? Потом меня как-то закружила кутерьма этой «воинской службы», когда я понял, что учиться воевать мы точно не будем, а будем учиться красить, подметать… воровать, может! Через пару месяцев ребята, которых отправляли, возвращаются. Я спрашиваю, что там и как – и все отвечали одно и то же. И солдаты, и офицеры, и контрактники, и срочники – все говорили, что просто стояли километрах в 60 от границы – и все! И больше ничего не было – ни учений, ничего! Через неделю все начали напиваться… Наркотики, проституция – кошмар!

– И как это все официально называлось?

– Это называлось «поехать на БТГ». БТГ – батальонно-тактическая группа для ведения боя. И так получилось, что призыв до меня в этом участвовал – и призыв после меня. А я и те, кто со мной призвались, не поехали. Однажды нас построили и объявили: все, едем воевать в Украину! Я в шоке, всю ночь не спал – абсолютно не знаю, что делать! Уже звоню маме: «Мама! Все, капец!» Но ночь мы простояли, попришивали бирки – а с утра мы были в Жуковском, городе под Москвой, где и встали палаточным лагерем. Там мы в итоге и оставались. И таких историй было в тот год еще много.

– После демобилизации вы бывали в Украине?

– Да, уже в 2015 году приехал туда снова. Честно говоря, тогда я эту войну не воспринимал. То есть, когда мне там говорили, что идет война с Россией, я говорил: «Ну, ребят… Может, все-таки нет?» Крым тогда уже забрали, то, что это была аннексия, я прекрасно понимал. Но тогда, в 18 лет, мне, честно говоря, и мысли, и воли не хватало. И неоткуда им было появиться, чтобы принять какое-то серьезное решение. Конечно, когда возникали дискуссии о Крыме, я всегда говорил: «Ребята, вы можете сколько угодно говорить, что Крым – исторически российский, но даже если это так, его передача должна была происходить дипломатическим путем. А не агрессивным захватом, когда в стране (Украине. – РС) революция! Так не делается!» Да и историческая принадлежность Крыма России – вопрос спорный. Вообще историческая справедливость – тема неблагодарная. Это я все понимал. И как-то жил дальше.

– Вплоть до 24 февраля 2022 года?

– На самом деле, экзистенциальный кризис внутри все это время рос. Мне ничего вокруг не нравилось. Мне не нравилось в Москве, в Подмосковье. При этом я понимал, что и в Украине жить сложно. Такие бесконечные поиски себя. И никаких позитивных мыслей о российской власти: я считал, что она ужасна, продажна. Но и в то, что оппозиция лучше, я тоже не верил! Когда происходили митинги, я жил недалеко от проспекта Сахарова – из окна можно было слышать. Но тогда я не собирался принимать во всем этом участия. Не верил в борьбу, которая может привести к чему-то, кроме крови и разрушений. Не верил, что Россия имеет какие-то планы на так называемые «ЛНР» и «ДНР». Не помню, как это называется в психологии, – это была попытка уйти от восприятия всего самого плохого. Потому что если это принять – все, значит, идет война и надо вступать!

И при этом я точно знаю, что и в Украине об этом не говорили так жестко, хотя у меня есть и военные среди родственников. В мой адрес ни одного плохого слова не было, никто не говорил со мной об этом.

– Что случилось с вами 24 февраля? Сразу ли вы поняли, что все – старая система координат больше не работает?

– Да. Как шутят украинцы, которые теперь гораздо меньше говорят на русском: «Мы уснули 23 февраля, а проснулись 24 лютого». Вот, примерно так же все было и у меня. Я тогда работал в самой высокой башне «Москва-Сити», в новом инвестиционном проекте… в том числе и с украинцами работали. 24-го был обычный рабочий день. Мне до работы очень долго ехать, а поскольку я очень непунктуальный, я всегда выезжал заранее – и всегда был первым в офисе. И вот 9.30, я приехал, пью кофе, смотрю в окно на панораму, а потом приходит коллега и говорит: «Ты новости читал? Прочитай!» Ну, и все! Следующие три часа у меня был просто звон в ушах. Во-первых, каждые тридцать секунд в ленте новостей – новые ракетные удары. А во-вторых – да, вся моя жизнь до этого момента была прожита зря. Полное падение! Все, что я сделал, было неправильным. И тогда я понимал, что я очень далеко ушел не в ту сторону, причем, возможно, по причинам и фактам, не зависящим напрямую от меня. И мне уже практически 30 лет! То есть полный кошмар!

Но ощущения, которые я испытал, наверное, стоило пережить. Где-то в половине первого я позвонил своей бывшей жене. Именно в этот день она вернулась в Киев из командировки во Львов.

– Бывшая жена – в Украине?

– В Украине, да. Говорит: «Собираю чемодан, в бомбоубежище иду! Все, капец, война!» Следующие десять дней, которые она провела в подвале в Киеве, поменяли ее капитально.

– Ваши дальнейшие действия – в тот день и позже?

– Я сходил на [антивоенный] митинг и еще на один. А на следующий я уже не дошел! Было очень интересно: я сложил свои вещи в камере хранения «Азбуки вкуса» – у меня только их номерок был на руках. Шел по центру Москвы, до митинга уже недалеко оставалось… Меня остановили четверо полицейских, попросили предъявить документы. Я сказал, что документов нет, иду в метро. Один из них придержал меня за руку, я отдернул руку – и тут они попытались меня повязать. Вырвался, побежал. Потом забрал вещи и пошел домой. У меня был разбит лоб и порвано пальто.

Но я уже понимал в тот момент, что это (митинги. – РС) не остановит войну. Что революции не будет, все это бессмысленно и мне здесь больше делать нечего. Я позвонил маме и сказал, что буду уезжать.

– Мама до сих пор в России?

– Мама в России. Заехал к родителям, собрал вещи – и уехал. 7 марта в 10 утра я был в Тбилиси. В целом еще в начале войны была мысль, что все закончится скоро… но чем дальше, тем становилось хуже. Но тут произошло одно важное событие: я познакомился с волонтерами Choose to Help – это организация, основанная россиянами, которая помогает беженцам из Украины здесь, в Грузии. Всем, чем могут. Лекарствами, одеждой, едой – и чем-то более специфическим: кому-то нужны костыли, кому-то детская коляска.

– Как вы пересеклись с Choose to Help?

– Дело в том, что, приехав сюда, я не планировал надолго оставаться – я хотел сразу ехать воевать на стороне Украины – без вариантов! Но паспорт-то у меня российский! И я понимал, что прямо сейчас, без какой-то юридической помощи я туда не попаду никак. В интернете никаких внятных ответов не нашел, в посольстве были постоянные очереди, дозвониться тоже не получалось. И вот мне рассказали, что есть организация, которая как-то отправляла добровольцев туда. Никого они, как выяснилось, не отправляли – просто один из волонтеров туда поехал, но он был грузином. И я остался на волонтерском пункте – это была возможность делать хоть что-то.

Именно на этом пункте я нашел людей, которые связали меня с военными в Украине. Я им отправлял документы, много общался, и мне дали «зеленый свет». «Можешь ехать!» – сказали мне военные. Причем рассказывали мне обо мне вещи, которые я сам не сообщал – то есть была какая-то проверка все-таки. Я собрал экипировку, купил билет – и через Молдову пытался туда попасть. Это было в апреле. Но в Молдове меня развернули. Как я понял, из-за того, что ситуация обострена, тебя не пустят в Украину, если у тебя нет какой-то веской причины туда ехать.

– А почему не сообщили молдавским пограничникам о договоренности с украинскими военными?

– Все обещания, которые мне дали, не были документально подтверждены. Мне говорили: «Ты через границу как-нибудь перейди – а уж потом мы тебя от границы заберем». Я долго беседовал с пограничниками Молдовы, потом со службой безопасности – им нужно было удостовериться, что я не представляю угрозы их стране, это понятно. Так вот, они абсолютно нормальные ребята: «У нас к тебе персонально претензий нет. Чисто по-человечески мы тебя понимаем! Но без бумаг о том, что ты едешь транзитом конкретно вот с этими целями, о которых ты говоришь, – мы тебя пропустить не можем!» Сказали, что возвращают меня назад, а там я должен получить эти бумаги в посольстве [Украины] и с ними вернуться – и тогда пропустят без проблем.

Почти двое суток я просидел в терминале аэропорта. В какой-то момент дозвонился до военного атташе Украины в Молдове, и он сказал: «Прекрасно понимаю, но ничем помочь не могу! Абсолютно не знаю, как решить вопрос такого характера: есть запрет на въезд россиян призывного возраста в Украину».

– А как же там оказался легион «Свободная Россия», который воюет в составе ВСУ?

– Я его тоже об этом спросил. Он говорит, что не знает, как их вообще оформляли. Вот и все. Я вернулся сюда (в Грузию. – РС). Опять же, через волонтерский пункт связался с украинским посольством и получил отказ: «Тут даже разговаривать не о чем!» Я напрямую разговаривал с отцом – мой родной отец в Украине – о том, что мне обязательно нужно возвращаться. Я себя чувствую человеком, который двадцать лет прожил в эмиграции, а сейчас я хочу домой! А тогда еще, так получается, нельзя было начать делать паспорт. Хотя у меня есть все, что нужно, чтобы сделать его по квоте – по праву рождения, так сказать. Но на тот момент процедура не работала. Потом появилась новость, что все заработало, именно тогда дали паспорт Невзорову. Я каким-то чудом прорвался в украинское консульство, и там мне сказали, что конкретно это консульство не занимается этими вопросами. Объяснили, что я должен обзванивать консульства Украины в разных странах и узнавать у них напрямую, делают ли они паспорта.

Была уже середина лета. Все это время я занимался волонтерством, работал… и понимал, что абсолютно не знаю, что делать дальше, кроме как ждать. И ближе к августу я понимаю, что пока все вот так неопределенно, мне нужно вернуться в Россию: забрать кое-какие вещи, переписать имущество, сделать документы. И когда я вернулся, произошло самое страшное. Просто Грузия живет этой войной – тут на каждом шагу украинский флаг, координаты, куда надо отправиться этому проклятому кораблю, откровенные надписи, что местные думают о россиянах. Все этим дышит! А тут я вернулся в Россию – и первое, что мне сказали родные, друзья: «Ну, ты… это… оставайся! Все ж нормально! Чего ты там будешь в этой Грузии делать?» И это был тотальный шок. Я не знаю, как так… Для меня просто перестало существовать это государственное образование. О войне там напоминают только редкие плакаты с какими-то «героями спецоперации». И с кем бы я ни говорил, мне в ответ: «Ой, да, плохо, беда…» – и ничего больше! Всех все устраивало, у всех все было абсолютно нормально. Находиться в этом – кошмар! Пытаться объяснять что-то людям – бессмысленно.

– То есть разница с настроениями в момент первого отъезда из России – заметная?

– Когда я уезжал 7 марта, были митинги протеста – а к августу все закончилось. Никаких протестов, всех все устроило! Беда именно в этом: 140 миллионов людей не смогли найти в себе силы, чтобы остановить войну. И каждый нашел для этого причину. «А у меня ипотека! А у меня мама! А у меня еще что-то…» Я понимаю, что это сложно… Но замолчало слишком много людей. Все! И как объяснять им, что там у людей все то же самое: ипотеки, кредиты, мамы, папы, дети, собаки – только на них еще и падают бомбы? Десятки миллионов людей пострадали! Привычная жизнь закончилась даже у тех, кто не потерял родных, близких. Разрушены целые города, господи! И я понимаю, что нужно просто уезжать, послать всех. Но я решил, что свою девушку я там не оставлю, стал убеждать ее, что ей там делать нечего. И вот в это время я нашел себе единственную отдушину – я начал прыгать с парашютом! Все три месяца, что я там был, я большую часть времени провел на аэродроме между командами «приготовиться!» и «пошел!». Немного не допрыгал до лицензии.

– И где-то между этими прыжками в России началась мобилизация, как я понимаю…

– Да, 21 сентября я позвонил всем, кто убеждал меня, что все нормально и нужно оставаться, – и спросил: «Ну, что, как? Пора?» Я был просто идеальным кандидатом на эту мобилизацию, подходил по всем критериям. Но повестку я не получал. Я не жил по прописке, родители мои тоже. Но я прекрасно понимал, что, если меня призовут, я в крайнем случае в тюрьму сяду. Ну, первое время было муторно, страшно, но… привык. Но да, это все поменяло [в настроениях людей]! Очнулись и хоть что-то почувствовали. Ну, а мне повестка, конечно, все-таки была, хотя мы сделали все, чтобы ее не было. Тем не менее, я дождался нового загранпаспорта и 3 ноября спокойно уехал – нигде не прихватили.

– К этому времени волна мобилизации уже несколько схлынула?

– Я читал разные чаты – все было очень непредсказуемо. Многих военных специалистов выпустили [за границу], а некоторых айтишников, у которых, дай бог, только военная кафедра за спиной, – их не выпустили. И вроде как к ноябрю эти списки пропали, и даже те, кто по три-четыре раза пытались выехать, наконец смогли это сделать.

– А как вы узнали о повестке? Она же была еще до выезда?

– Незадолго до. Ну, как повестка… Люди в военной форме позвонили родителям в домофон, спросили меня, на что родители сказали, что здесь такой давным-давно не живет. Они развернулись и ушли. Скорее всего, если бы я там был, они вручили бы мне повестку и потребовали бы явиться в военкомат – для «уточнения данных» или что там еще говорят.

Да, был кринж, но меня ужасала не мобилизация, а в целом ситуация безразличия людей. Почему я не считаю, что то, что происходит в России, – это победа какой-то правой идеологии? Если бы было какое-то движение в поддержку войны, которое поддержали бы большинство россиян – тогда понятно! Но этого нет! Есть абсолютное отсутствие позиции. Я бы даже не назвал это нейтралитетом. Это полное отсутствие взглядов – и это страшно. Это молчание убило во мне вообще все. Мои планы на будущее в целом не поменялись. В принципе, я понимаю, что нужно делать дальше, чтобы через пару месяцев все-таки попасть в Украину. И все идет к этому – пару бумажек мне еще собрать… сделать визу, поехать домой. А там разберемся!

Александр Лугов