Le Monde: за 30 постсоветских лет Запад дважды имел шанс уничтожить авторитаризм России. И дважды упустил его.

Запад и конец СССР: история двух неудач.

История последнего тридцатилетия российской жизни — это история двух провалов, считает автор Le Monde. Первая неудача, по мнению госпожи Кауфманн, — это неспособность Запада грамотно возглавить и провести оказавшийся в итоге хаотичным развал СССР. Ошибкой была затянувшаяся ставка Буша на и вправду лояльного, но никчемного Горби. Ошибкой был и страх переживших вторую мировую Коля и Миттерана перед хаосом, которого либеральная газета Le Monde давно не боится. Вторая неудача — неспособность того же Запада помешать консолидации России при Путине. В итоге ужасная Россия опять мешает «эмансипированной» Украине процвести.

Марш к свободе бывших сателлитов Советского Союза не привел тридцать лет назад к установлению в Москве демократического и уважающего своих соседей режима в России.

21 февраля 1990 года Вацлав Гавел триумфально предстал перед представителями двух палат Конгресса США. Аплодисменты продолжались несколько минут, после чего новый глава чехословацкого государства скромно сказал: «Я работаю президентом всего два месяца и не учился президентским навыкам». «В начале года произошло столько изменений, что становится трудно их отследить», — заметил он. В титрах американского телеканала C-Span, транслирующего его выступление, было указано: Вацлав Гавел — президент ЧССР (Чехословацкой Социалистической Республики).

Однако «социализм» в Восточной Европе забуксовал. К тому моменту прошло более шести месяцев с тех пор, как Польша и Венгрия просто освободились из социалистического лагеря. А за неделю до «бархатной революции» в Праге, которая привела Гавела и его соратников к власти, пала Берлинская стена. В Москве Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачев наблюдает за мирным распадом этой «внешней» советской империи, в качестве зрителя, он ничего не делает для спасения союзников. Он не пытается остановить процесс. Ведь у него в любом случае остается под властью Советский Союз.

Но недолго ему и СССР еще держать — в этом не сомневались ни в Москве, ни в Вашингтоне, ни в Бонне, ни в Париже. Своим несколько хриплым голосом Гавел продолжал: «Меня часто спрашивают: чем Соединенные Штаты могут вам помочь сегодня? Мой ответ столь же парадоксален, как и вся остальная моя жизнь. Самая большая помощь, которую вы можете нам оказать, — это помочь Советскому Союзу на его необратимом, но чрезвычайно сложном пути к демократии».

С видом знатока этот бывший профессиональный чешский диссидент предупреждал своих американских друзей: довести СССР до демократии будет намного сложнее, чем его европейских «сателлитов». Но «чем раньше, быстрее и спокойнее Советский Союз начнет двигаться к настоящему политическому плюрализму, к уважению права наций на целостный суверенитет и на рыночную экономику, тем лучше будет не только для чехов и словаков, но и для всего мира».

У лидеров кружилась голова

Помочь Советскому Союзу? Именно об этом и просит отчаявшийся Горбачев шестнадцать месяцев спустя, когда премьер-министр Великобритании Джон Мейджор приглашает его на саммит G7 (большой семерки) в Лондоне. За прошедшие после выступления Гавела месяцы положение Горбачева усугубилось. Марш европейцев к свободе окрылил других, включая содержащиеся в границах СССР нации: три прибалтийские республики, аннексированные в 1940 году, воспряли духом. А потом начала пошевеливаться и Украина, сиамский близнец России. Вокруг все разговоры — о независимости. В Москве прошла эйфория рубежа 1989-1990 годов, страна перестала смотреть по телевизору и слушать по радио на бегу к автобусам настоящие дебаты в Верховном Совете. Пошел регресс. Символом момента стал день, когда умер депутат и экс-диссидент Андрей Сахаров, «нравственный фундамент перестройки». Британский журналист Аркадий Островский, автор книги «Изобретение России» (2015), так описывает впечатление от того дня, когда в декабре 1989 года умер Сахаров: «Он умер, и земля начала уходить из-под ног».

Чтобы остаться во главе партии, Горбачев уступил позиции консерваторам, выступающим против его реформ. «После эйфории предыдущих лет 1991 год казался трагическим», — вспоминает Мари Мандрас, еще один, теперь уже французский эксперт по России. Год начался со штурма Вильнюсской телебашни советскими войсками: четырнадцать погибших.

И все-таки история не остановилась: Союз трещит по швам, и его экономика приходит в упадок. На саммите «Большой семерки» в Лондоне в июле 1991 года Гельмут Коль и Франсуа Миттеран выступили за открытие кредитных линий для СССР. Германия, в частности, выделила миллиарды долларов на компенсацию Советскому Союзу за потерю ГДР. Она призывает другие богатые страны развернуть масштабную программу помощи: «Помощь должна исходить не только от Германии», — заявлял официальный представитель канцлера. Но Вашингтон и Лондон посчитали эту позицию наивной. Они утверждали, что СССР не в состоянии переварить такую помощь. Пусть сначала Горбачев проведет реформы.

Но даже если Горбачев и хотел это сделать, у него не было ни умения, ни времени. 19 августа 1991 года европейские столицы проснулись, узнав, что в Москве произошел переворот и что Горбачева насильно держат на вилле в Крыму, где он проводил отпуск. Рассказ о том, как восприняли сообщения об этом беспорядочном дне в Елисейском дворце и на набережной Орсе, представленный двумя биографами Франсуа Миттерана, показывает полное замешательство, в которое впал тогда Запад. Картину дополняют и воспоминания Юбера Ведрина, занимавшего тогда пост генерального секретаря в администрации президента Миттерана. Есть и свидетельства многочисленных других свидетелей тех событий, которые сходятся в одном: Запад никак не мог взять в толк, что происходит в Москве, динамизм тамошних событий ввел Европу и США в полное замешательство.

Миттеран признавался, что видел тогда в Горбачеве «значимую фигуру, которую Запад должен был во что бы то ни стало поддержать». Но, вспоминает Миттеран, становилось все более очевидным, что «Горбачев остался предоставлен самому себе и боролся за существование собственными средствами». Его соперник Борис Ельцин считался за границей опасным. В марте 1991 года Джордж Буш пожаловался президенту Франции, что Конгресс подталкивает его помогать движению Ельцина к власти, а стран Прибалтики — к независимости. «Нас хотят заставить действовать в обход Горбачева, но я с этим не согласен», — сказал тогда Буш Миттерану. «Я тоже», — ответил Миттеран. Европа только начинала привыкать к воссоединению Германии, и перспектива новых революций где-то дальше на востоке вызывала у лидеров Запада чувство неприятного головокружения от виражей истории. «Мы не заинтересованы в упадке Европы», — признался Миттеран Гельмуту Колю 29 мая. А потом пояснил, что имел в виду: «Когда к Европе присоединятся еще двадцать государств — Украина, Прибалтика, Грузия, может быть Словакия — это отнюдь не поможет нашему развитию в Европейском Сообществе».

Недальновидный подход

Не этот ли страх подталкивает Миттерана к совершению огромной ошибки во время его выступления в теленовостях вечером 19 августа? В то время как в Москве президент России Ельцин противостоит перевороту, Миттеран считает, что «переворот имел успех на первом этапе из-за того, что Горбачев был отодвинут на второй план». Он называет организаторов переворота «нынешними советскими лидерами», «новыми руководителями» вместо того, чтобы сразу окрестить их путчистами, этого слова он вообще не употребляет никогда. Миттеран, кажется, даже успокоился, когда получил письмо от лидера путчистов, члена Политбюро Геннадия Янаева, которое ему вручил посол СССР в Париже. Миттеран даже зачитал это письмо в прямом эфире: Янаев обещал продолжить реформы. Журналист Доминик Бромбергер должен был его переспросить дважды, чтобы услышать в ответ «Конечно!» на вопрос «Осуждаете ли вы госпереворот?» Чувствовалось, что президент смущен и лукавит. Государственный советник Софи-Каролин де Маржери вспоминает, Миттеран «не был доволен своим выступлением» по окончании интервью. «Юбер Ведрин и я, наблюдая за интервью, почувствовали: что-то пошло не так, — вспоминает она сегодня. — При чтении письма Янаева создалось впечатление, что Миттеран принял к сведению произошедшее, серьезно отнесся к своим новым собеседникам».

На следующий день, 20 августа 1991 года, в Париж прибыл министр иностранных дел России Андрей Козырев. Неуверенный в исходе путча, президент Ельцин посоветовал ему поехать в Европу в случае, если придется сформировать правительство в изгнании. На первый рейс в Лондон не было мест, и он полетел в Париж, в обход КГБ, пишет Козырев в своих мемуарах, опубликованных в 2019 году в США, где он проживает. На набережной Орсе ему предоставили офис, помогли организовать встречи с дипломатами и СМИ, разместили его в отеле Crillon. Но и для Козырева первый день путча, пишет он, был полон разочарований: «Я чувствовал, что мои собеседники морально и эмоционально на моей стороне, но в то же время они были очень осторожны. Я не строил иллюзий и понимал, что Запад, несмотря на свою симпатию к российским демократам, будет осторожничать, чтобы не расстроить хозяев Кремля, какими бы жалкими они ни были».

На третий день, 21 августа, ситуация изменилась, и Париж наконец понял, что путч провалился. Перед отъездом Козырев встречается с Миттераном, в котором он увидел «интеллектуала, интересующегося русской историей». По-видимому, пишет он, его первоначальное согласие с переворотом было связано с тем, что в прошлом русский народ традиционно подчинялся своим авторитарным хозяевам. Ельцин не будет припоминать Миттерану эту историю. Но Козырев отмечает, что президенту России никогда не удастся «преодолеть барьер холодности Миттерана», который почему-то подозревал Ельцина в том, что тот — популистская пустышка. Козырев заключает: «Миттеран не приложил особых усилий для оказания помощи Ельцину. Они были слишком разными». Освобожденный из «плена» Горбачев возвращается в Москву, но теряет власть, а вместе с ней и СССР. 23 августа во время унизительной сцены Ельцин заставил его зачитать депутатам заявление о роспуске КПСС. 8 декабря Ельцин, президент Украины Леонид Кравчук и белорусский лидер Станислав Шушкевич совместно подписывают акт о прекращении существования СССР. Горбачеву ничего не остается, как официально признать это 25 декабря.

Неудачная попытка Миттерана

Беспомощно наблюдая за трагическим распадом СССР, Запад беспокоится о разбросе его ядерного арсенала и сосредотачивается на переговорах по этому вопросу. Преобладающая в то время идея, как анализируют Иван Крастев и Стивен Холмс в «Нелиберальном моменте» (2019), заключалась в том, что, отказавшись от коммунизма, страна должна была пойти по западному пути развития. Вашингтон и Европа не смогли проконтролировать множество потрясений, происходивших в России до того момента, когда Владимир Путин твердо взял власть в свои руки в 2000-х годах.

А могло ли быть иначе? В Париже, тридцать лет спустя, не скрывают сожаления. «Горбачев надеялся на более ощутимую поддержку, но он тоже колебался», — вспоминает госпожа Элизабет Гигу, министр-делегат по европейским делам во время распада СССР. Переходный период был слишком жестким: «Мы были на большой волне либерального энтузиазма». Строгий, но рассудительный дипломат Пьер Вимон увидел «упущенную историческую возможность для установления нового европейского порядка с целью обеспечения безопасности и экономического развития. Западу не хватило смелости и дальновидности, чтобы положить конец соперничеству между Востоком и Западом и построить новую европейскую архитектуру на руинах Советского Союза».

Миттеран предпринял попытку в этом плане в Праге в 1991 году, выдвинув идею европейской конфедерации. Но плохо продуманная инициатива сразу провалилась. Пьер Вимон впоследствии осудил «близорукость» западных лидеров, которые не сумели выступить ни с одной идеей, соответствующей «беспрецедентному, тектоническому процессу изменений». Бывший советский переговорщик Анатолий Адамишин с сожалением вспоминает и «идеологические шоры» своих тогдашних руководителей, и глупую американскую одержимость победой. Другие, особенно в бывших странах СССР, предпочли рассматривать провал демократического эксперимента как победу авторитарного российского атавизма. Но какими бы ни были наши сегодняшние объяснения, итогом стал нынешний ностальгирующий по прошлому автократический режим, который никак не может признать отход от его контроля эмансипированной, свободной Украины.

Сильви КАУФМАНН