Хорошо делаете, что вспоминаете детство

Рассказ. Однажды вечером.

Выхожу во двор, сажусь в плетеное кресло; а там у нас лежат рядом два земляных кирпича. Из них вдруг выходят два маленьких человечка. Они становятся каждый на свой кирпич, приподнимая шляпы церемонно представляются: Нимузул и Каракир. Одеты они одинаково, только шляпы разного цвета: светло-зеленая и темно-синяя. Светло-зеленый, прижмурив левый глаз, говорит:

– Вы стоите в Реке жизни. Мимо, порой касаясь вас, плывет дерьмо. Река принимает всех. Многие тонут. Дерьмо не тонет. Это участь каждого – стоять в этой реке. Вот и вы стоите. К вам мы лично пожаловали потому, что вы беспрерывно звали нас все свои семьдесят семь лет. Ну и вот, мы здесь, чтобы подтвердить то, что вы знаете.

Темно-синий прижмурил правый глаз и добавил, уже ласковее:

– Хорошо делаете, что вспоминаете детство и стараетесь прощать. Это очень похвально. Многие стараются, но не у всех получается.

И вдруг он пропел: «Яблони в цвету, какое чудо...». Потом посмотрел на меня ярко и чисто, прокашлялся и добавил:

– Аромат яблок на земле частично перебивает запах дерьма… Простите, если это вас задело.

Вступил светло-зеленый:

– Так вот, мой друг, небо – это огромный магнит, он притягивает нас к себе. И нет на земле сил, которые могли бы этому притяжению противиться. Все вы обречены быть счастливыми. Но не на земле. На земле люди всегда будут многомиллиардными гостями. Почему так сделано, не знаю, это логика неба, которую нам не понять. Иногда только отголоски этой логики попадают в души редких людей, я их называю духовными мутантами; они не понимают, но чувствуют обрывки этой небесной логики. Вот и вы это поняли, и на небе, согласно обычаю, за это вам аплодировали. Помните, в вашей книге «Тоска по раю» дьявол на вопрос «Что же такое жизнь?» – отвечает: «Враг, притворяющийся другом»...

– Извините, все это очень странно и похоже на сон, но если вы не сон, то кто вы?

– Мы – это почти вы, но только в другом измерении. Живем в другой Реке. Ваше место нам высветила радуга, и мы услышали ваши стоны – те, что вы нам посылаете семьдесят семь лет. Только зачем переполнять себя грузом неизвестного. Просто радуйтесь.

И я стал радоваться этому вечеру, и этим двум человечкам, стоящим на камнях и горько улыбающимся. И я стал узнавать в них – себя. А камни оказались красными, как кровь, а на шляпы человечков уселись бабочки, они смотрели на меня выпуклыми глазами и приветливо взмахивали ажурными крыльями.

И, почти счастливый, спросил:

– А что ж мне делать?

И они дружно ответили:

– Уметь ждать…

С того вечера я жду.

Странные мысли приходят в соломенном кресле. Хочется напоследок сказать что-нибудь возвышенное, величественное, а мысли просто человеческие. Например, что думал Сталин о врагах. Сейчас ясны его мысли: мол, если хочешь править один и уцелеть, друзей у тебя быть не должно. Все друзья – это враги, и их надо уничтожать.

В религии и поэзии Сталин разбирался. Он точно знал, что он приемный и любимый сын дьявола. Он также знал: где Бог – там и дьявол. И некогда выяснять, кто от Бога, а кто от дьявола. Поэтому убивать надо всех.

А о чем подумал Гитлер, когда выстрелил в свой гениально-поганый рот? Думаете, о Еве Браун? Нет! Он подумал о своей любимой овчарке Блонди, которую уже отравил. Они были биологическо-идеологические твари – все, кроме Блонди.

И опять, и опять я прощаюсь с деревьями и не прекращаю любить эту мерзкую и прекрасную жизнь.

Это странно: говоришь серьезно, а люди смеются. Когда-то я начал свою проповедь горькими словами: «Бог создал мир, а все остальное сделали в Китае». Все хохотали, кроме меня. Мне дарили цветы, и я задумчиво сказал: «Цветов так много, а я еще живой». И опять все захохотали, а я до сих пор не пойму, что тут смешного.

Назавтра я их ждал, но человечки не появились. А вот на третий день появился один из них, темно-синий. Он снял шляпу и поприветствовал меня.

– Случилось непредвиденное: Каракир приболел. Сто пятьдесят три года и четыре месяца такого не случалось, и вот, как назло, ночью у него был жар, и почти всю ночь я махал над ним подушкой, чтобы как-то увеличить приток воздуха. И вот, простите, вынужден обратиться к вам: не могли бы вы в аптеке, куда ходят люди, купить для него горчичники? Денег у нас не бывает, но я могу взамен подарить вам свой бант или дать на время поносить мою шляпу.

Я обрадовался случаю проявить христианскую добродетель и ответил, запинаясь:

– Да что вы, оставьте, у меня от пенсии вон еще сколько сохранилось!

Темно-синий шаркнул ножкой и, тоже несколько запинаясь, произнес:

– Премного благодарен! Но понимаете, из-за всей этой кутерьмы уход ваш затянется, пока Каракир не выздоровеет. Уверяю вас, ждать придется не долго, здоровье у Каракира богатырское, и, как говорят в народе, он скоро оклемается!

Человечек уселся в мое кресло, а я прямо в пижаме пошел в аптеку. Купил и горчичники, и капли от насморка, мало ли что. Когда я вернулся, темно-синий спал на сиденьи кресла, только время от времени отмахивался от мухи, которая жужжала над ним.

Вскочив, он долго меня благодарил, порывался развязать на себе бант, но я не дал.

Со словами «Как это прекрасно!» он скрылся за одним из земляных кирпичей. А мне вдруг захотелось петь, и я запел старый шлягер: «За все тебе спасибо, за то, что мир прекрасен, за то, что ты красивый и взор твой нежен и ясен...»

И вдруг из-за камня раздался тоненький голосок не успевшего уйти человечка: «За то, что так люблю я, пускай меня ты не любишь, за все мечты и муки, благодарю я тебя…»

И до меня внезапно дошло, что раз мы знаем одни и те же песни, значит, надолго-то я не умру.

... С тех пор я жду их каждый вечер. Иногда они приходят.

Михаил Моргулис,

Флорида