А я хочу, чтобы они про гадости забывали, и чтоб спасали малышей, которые бегут к обрыву...

Рассказ. Лучшая в мире пицца.

– Меня? Николас меня зовут, можно Ник, для краткости. Дома зовут Коля, тоже для краткости, а так полное имя Николай. Это то же самое, что Николас, только по-русски. Знаете выражение: американец в первом поколении. Это я. Родители из России приехали, я уже тут родился.

Учусь. Здесь, в колледже, вон через улицу. И подрабатываю, конечно: развожу пиццу и пироги. Нет, не по всему Нью-Йорку, в основном тут рядом, но иногда и далеко бывает.

По-разному, когда как. Заказчики всякие бывают. Лучше всего, когда компания толстяков заказывает каждому по пирогу, плюс огромную пиццу, а то и две-три, на всех. Как «почему толстяков»? Они добрее, и на чай щедрее дают. А тощий да жадный, глядишь, закажет себе и барышне самую маленькую пиццу, да еще делает вид, будто нет мелких денег, на чай. Ну, понятно, в ответ существуют кое-какие уловки, типа: «Если нет мелких, я дам сдачу; не откажусь от крупной; не жалейте, и вас пожалеют, и т.п.»

Один латиноамериканец с нами работает, так у него такая заготовка:

– Ой, не шутите, у меня папа сумасшедший, ждет в машине. Он когда голодный, на людей бросается. Можете проводить меня до машины? Я его боюсь. Как я ему скажу, что чаевых не дали? Он непредсказуем...

Самое смешное, что это почти правда. У него действительно в машине отец, и реально голодный и сумасшедший. Но не буйный, конечно, тихий. Он боится один дома оставаться; мания преследования, знаете?

А бывало пару раз, привожу заказ, а у них денег нет. А чего ж заказывали?

Человек тихо говорит:

– Так получилось. Простите…

Знаете, что я делаю? Я отдаю ему пиццу даром, но под честное слово, что закажет у нас еще не меньше двух раз, с оплатой... Он у меня спрашивает имя и когда я работаю. А я говорю, что звать меня Ник (вот бирочка на груди), что график у меня нерегулярный, но неважно, кто доставит, пусть даже не я, уж чаевых не пожалейте. Проверять я, понятное дело, не собираюсь; знаю, что в Америке доверие и честное слово значат больше, чем в России.

И между прочим, я оказался прав. Правее, чем я думал. Мне теперь наш менеджер со смехом докладывает, что, мол, «твой» звонил, заказал большую и среднюю, и как всегда, просил передать начальству, что постоянным клиентом его сделал Ник.

Ну вот как-то так и живем.

Нет, больше его не видел. Честно сказать, один раз дали мне его заказ, но я сам не поехал, обменялся с другим парнем. Не знаю, неловко как-то.

Вы тоже кого-то ждете? Тоже опаздывают?

Я-то? Ну, это долго рассказывать. А впрочем, все равно сидим, могу и рассказать. Это как раз сходный случай.

Правильно в Израиле говорят: хочешь рассмешить Бога, расскажи Ему о своих планах.

День был, помню, довольно противный, пасмурный, я не выспался, машина дряхлая капризничает, настроение паршивое. Говорю менеджеру, мол, беру последний заказ, уроков куча, две курсовые сдавать пора, а я даже не начал. Уж не говорю, что с вечера не жрал ничего, только нюхаю вашу гребаную пиццу.

Приезжаю, звоню в дверь. Отрывает девчушка с глазами – таких не бывает. Огромные. Светлокарие. Родители такие глаза называют каштановыми. Смотрит, как в душу заглядывает:

– Ой, как вы быстро. Бабуля, пицца прибыла!

И мне поясняет, хотя я и не спрашиваю ни о чем, стою как дурак, глазею (может даже, и рот разинул, не знаю):

– Едем с прабабушкой к подружке, которой сегодня девяносто лет исполняется. Сколько мы вам должны?

Подходит бабуля, личико как печеное яблочко:

– Ты расплатишься? Я дома денег не держу, боюсь жуликов. По телевизору предупреждали, мол, ходят по квартирам, пожилых обманывают.

Каштановые глаза вот-вот заплачут от испуга:

– Ой, а у меня нету, вот только на метро… Ой, что ж теперь делать...

Я все гляжу на нее, и вдруг говорю, уверенно:

– Ничего, царь Соломон писал: «Все пройдет. И это пройдет». Берите так. Подарок от нашей фирмы вашей подружке к юбилею.

А она:

– Ой, спасибо вам огромное, вы нас спасли, а деньги за пиццу я вам верну, мне скоро родители пришлют… Запишите мне ваш телефон, а нам с бабулей пора ехать…

Короче, едем мы на моем пицце-катафалке к прабабушкиной подруге, имениннице – оказалось, Рози ее зовут. А кроме пиццы, наша бабуля везет в соломенной корзиночке два яблока и кусок пирога.

Приезжаем. А подружка Рози вся светится уже каким-то неземным светом и спрашивает у бабули:

– Понимаешь, из-за хлопот забыла, сколько мне сегодня исполняется – не то девяносто, не то девяносто три.

А лицо у нее напомаженное, такое же как у бабули, как яблочко печеное, только подрумянено какой-то помадой. Волосы накручены ну очень смешно. Косится на меня и спрашивает, будто я не слышу:

– А этот в дверях – не бандит? Не его я видела в кино, из двух пистолетов стрелял?

Бабуля за меня мужественно вступается:

– Нет, он не бандит. Он, как сказать, ну, пиццермен. Любезно довез нас.

Ну, протянул я имениннице коробку с пиццей, мол, подарок от фирмы, Рози в диком восторге. Сейчас думаю, будут кушать с тихим чавканьем, насколько зубов хватит, и вспоминать былые годы и женихов, которые уже все перемерли. А сам на девочку смотрю-смотрю, и нравится она мне все больше.

Пора мне и уходить, спрашиваю у нее:

– А звать-то тебя как?

Она тоненько отвечает:

– Джулия…

Записал ей свой телефон, я ж не навязываюсь, сама просила. Хотелось бы и ее телефончик записать, на всякий случай, но она не предлагает, а попросить стесняюсь. Спрашиваю на прощанье:

– Ты на кого учишься?

– На учительницу.

– Учить умных детей, которые с малолетства все гадости знают? Не скучно?

– А я хочу, чтобы они про гадости забывали, и чтоб, как тот мальчик в книге Сэлинджера, спасали малышей, которые бегут к обрыву...

Я понимающе киваю, будто прекрасно знаю, о чем речь.

Простились, я прямиком в библиотеку, взять книгу Сэлинджера, про которую она сказала. А названия-то не знаю! К счастью, библиотекарша мгновенно поняла и принесла, долго объяснять не пришлось.

Мне две курсовых писать, а я читаю «ее» книгу, над ней и заснул. Назавтра снова за чтение. И почему-то для меня это чтение важнее, чем все наши учебники. К середине книги вспоминаю, что ее, кажется, в школе проходили, но я почему-то не читал. Потом стал подозревать, что книга не та: никаких там детей, никакого обрыва. Чуть не бросил. Оказалось, что есть обрыв, и дети есть, в самом-самом конце.

Короче говоря, стали мы с Джулией встречаться.

Первый раз, никогда не забуду, жду ее у метро. Долго жду. То ли опаздывает, то ли вообще забыла, не придет, не знаю. Гляжу, бежит, торопится, юбчонка развевается, тихонько поцеловала в щеку (сама, честное слово, не вру):

– Ник, себе не верю, скучала по тебе. А ты кем хочешь стать?

(Это мы уже в кафе сидим.)

– Хотел бы стать умным политиком. Взятки не брать, и защищать детей и просто людей от разных уродов.

– А откуда ты такой?

– Предки мои из России и Украины, ну а я – уже сам не пойму. Вроде вырос американцем, а душа болит как у русских. Вот тебя и бабулю твою увидел, и душа заболела…

– Так сейчас Америка с Россией ссорятся… там коммунистов уже мало, но все равно все ведут себя как коммунисты.

– Все ты знаешь... Не все... Да, большинство там бедные, да, и водку пьют, но Россию свою любят, любят. А обманщики и подлецы есть в каждой стране.

И хочется мне показать ей наколку мою, но она на плече, футболку снимать как-то неудобно при первой встрече. Еще подумает что-нибудь не то... Но тут мимо нас, очень кстати, проходит мужик весь татуированный, до бровей. Она и говорит:

– Ужас какой. Это ж надо так хотеть, чтоб на тебя на улице оглядывались.

Тут я и говорю:

– А у меня тоже есть, только не напоказ, конечно.

Она:

– Можешь показать?

Ну, раз сама просит, я поворачиваюсь к ней спиной и сдергиваю футболку.

– Ой, вижу. А что это за знак?

И пальчиком дотрагивается. И от прикосновения этого у меня аж гусиная кожа пошла.

– Это герб России, – говорю. – Всегда со мной. Чтоб Россию не забывал.

– Так тебя могут побить, где-нибудь на пляже, те, кто не любит Россию; и даже покалечить!

– Знаешь, мой отец говорит: «За все приходится платить. Не только деньгами, но иногда и любовью, и жизнью.» Вот и я готов заплатить… И если стану политиком, то буду стараться помирить людей России и Штатов. Чего им делить… Народы хорошие и патриоты хорошие. Вместе в войне победили. Только в России об этом патриотизме на каждом углу кричат, а тут патриоты скрытные… Но если надо, встанут стеной за Америку. Трампа, ты думаешь, кто выбрал? В основном бедные люди, несмотря, что бедные… А знаешь почему? Потому что он, хоть и миллиардер, о людях думает и Америке помогает.

Тут она не соглашается, насчет Трампа. Ну понятно, в колледже учится, наслушалась. Кто там преподает – не лучше, чем в нашем.

– Ладно, – говорю, – останемся каждый при своем мнении. Бог благословляет людей через других людей. Знаешь ведь эту поговорку: God bless America. Это значит не только «Благослови, Боже, Америку», а еще и «Бог уже Америку благословил», через таких, как мы с тобой. А твои корни откуда?

– И папа, и мама из Италии, но мамина семья давно, а папина недавно. И когда слушаю, как поет Карузо, или Андреа Бочелли, или Паваротти, у меня слезы. Сама не знаю почему.

И тогда я говорю, не зная, сбудется это или нет, но говорю:

– Когда-нибудь мы с тобой поедем в Италию. Обязательно.

– В Неаполь?

– Почему в Неаполь?

– Там пицца лучшая в мире. И неаполитанские песни. И там познакомились мои родители, на конференции.

– В Неаполь. Сядем на открытой площади. И будем пить молодое вино фраскати...

– Почему фраскати?

– А какое?

– Фраскати мы будем пить, когда поедем в Рим, или в Лацио, там рядом. А в Неаполе мы будем пить вино из винограда, растущего на склонах Везувия и других вулканов. Представляешь, растет на пепле от древней лавы!

И ба-бах, выдает мне целую лекцию об итальянских виноградах и винах. Кого я думал впечатлить знанием фраскати! У нее, оказывается, и папа, и мама – эксперты по итальянским винам, дома только и разговоры, что об этом. Сижу, молчу, слушаю, млею от восторга. А потом говорю:

– Значит, будем пить вино со склонов вулкана. И будем думать: вдруг это самый последний урожай, потому что вулкан проснулся, и выплеснул огонь, и все виноградники погибли, а мы живы, и пьем это последнее вино! А потом нам принесут тонкую, как манекенщица, пиццу, лучшую в мире, и горячий капучино с густой пенкой, и мы будем держаться за руки и будем такими счастливыми, каких нет среди людей.

И эта девочка в юбочке сжимает мою руку, смотрит своими каштанами; слезинка, тонюсенькая, ну вот как она сама, скатывается из этих глаз, и она тоненько говорит:

– Давай... Давай будем счастливыми, назло всему миру.

Ну все, конец моим рассказам, вон она бежит, на час опоздала, юбчонка развивается. Всего вам доброго, я побежал.

Михаил Моргулис,

Норд-Порт, Флорида