Любовь Раскольникова и процентщицы

Играя Достоевского по Гоголю.

В эти дни в Нью-Йорке продолжаются премьерные показы комедии Эдуарда Резника «Раскольников и Процентщица. История Любви» по мотивам романа «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского. Пьесу представляет Театр русских актеров ТРАКТ, заявлена она была к 100-летию Октябрьской социалистической революции 1917 года. Сто лет прошло 7 ноября, и на сто первом году большевистского переворота пьеса продолжает идти в Tolstoy Lounge на 2-м этаже манхэттенского ресторана «Русский Самовар», вызывая неиссякаемый зрительский интерес.

 – На втором этаже «Русского самовара»! – отметит подготовленный фанат Достоевского и неслучайный посетитель легендарного ресторана. – Это вполне в известном колорите романа, если учесть несколько желтых кресел с диваном и золотистые вкрапления в орнаменте на обоях.

Вполне вероятно, на этом сравнительный ряд можно бы завершить, поскольку, как заявлено в аннотации к пьесе, «... драматург Эдуард Резник представил, как ужаснулся и посмеялся бы над сегодняшними нравами Федор Михайлович Достоевский и как бы сегодня он написал свой роман «Преступление и наказание».

Иными словами: все смешалось в доме Раскольниковых. Романные Пульхерия Александровна, мать Родиона Романовича, и его сестра Дуня, работавшая гувернанткой в доме Свидригайлова, в пьесе оказываются его женой и дочерью, соответственно; Свидригайлов плюс Соня со всей нестареющей темой семьи Мармеладовых вообще, по воле драматурга, отсутствуют; внешне отвратительная и скупая у Достоевского старуха-процентщица, в постановке – симпатичная женщина средней упитанности, никак не преклонного возраста, безответно влюбленная в Родиона-Родю и беззаветно готовая все свои «золотые самовары» отдать ради этой любви, в чем она признается перед вывешенным тут же портретом А.П. Чехова и рядом расположенным на боковом столике барельефом В.В. Путина; сам же Раскольников – не столько от литературных предшественников, вроде пушкинских Германна из «Пиковой дамы» («человек с профилем Наполеона и душой Мефистофеля») или Сильвио из повести «Выстрел», сколько от Акакия Акакиевича Башмачкина из гоголевской «Шинели».

Здесь – удивительный момент пьесы, который зритель переживает вместе с актерами и постановщиками: восемь персонажей в поисках Достоевского оказываются, в результате, внутри гоголевского траги-фарса. «Лишний человек», безвольный и безденежный неудачник, который ни на что не может решиться, включая и столь объяснимую вещь, как знаковое убийство богатой старухи (в романе: «Я просто убил, для себя убил; для себя одного… Мне другое надо было узнать… Смогу ли переступить или не смогу!.. Тварь ли я дрожащая, или право имею.») – Родя по Эдуарду Резнику вызывает своим неустанным нытьем разве что жалость и презрение, хотя к концу испытываешь некие уважение и понимание того, что в отличие от героя Достоевского, Раскольников двух женщин – процентщицу и ее сестру Лизавету Ивановну – топором в «Русском самоваре» не убивает, несмотря на гигантское давление в этом вопросе со стороны и жены, и дочери, хладнокровных подстрекательниц к убийству.

То есть, нарратив пьесы – человек и его обстоятельства, подводит зрителя к тому, что в течение всего действия главный герой не в состоянии решиться на убийство, но в финале он поднимается над обстоятельствами и процентщицу не убивает. Безусловно, это тоже поступок, хотя к хрестоматийному «Преступлению и наказанию» отношения не имеющий.

Что-то подобное по сюжетному хитросплетению можно наблюдать в фильме Вуди Аллена «Иррациональный человек» (2015), в котором герой – знаток творчества Достоевского и преподаватель философии Эйб Лукас – выглядит сценарным «потомком» Раскольникова. В фильме, правда, вместо старухи-процентщицы – пристрастный судья, но идея его убить преломляется сквозь такие гротескные, характерные вуди-алленовские фабулы, что становится понятным: режиссер едва себя сдерживает, чтобы весело не посмеяться над Достоевским.

В постановке Льва Шехтмана очевидна гротескная, буффонадная гоголевщина, с любимыми Гоголем, что отмечал еще Набоков, двойниками (актриса Светлана Кифа одновременно исполняет роли и Дуни, и процентщицы Алены Ивановны; актриса Инна Есилевская – роли сестры процентщицы и жены Раскольникова). Есть и темные силы (в спектакле это, в исполнении Елены Ноткиной, мим и эксцентрик Черный человек – то ли суд присяжных одновременно, то ли Высший судия, то ли Судьба, к голосу которой никто не готов прислушаться) с непременной гоголевской чертовщиной в виде воскресших после ухода из жизни процентщицы и ее сестры.

Эта сцена ухода пародийна и карнавальна: Раскольников их убить не в состоянии, поэтому процентщица, не дождавшись желанного удара топором по шее от рук любимого, умирает от инфаркта или инсульта, а вслед за ней и ее сестра, беременная от Роди желанным для нее ребенком. Воскресают они в День суда над Раскольниковым (Страшного суда?), который ведет бесфамильный, как и в романе, следователь Порфирий Петрович. Он оказывается взяточником и чиновней сволочью, соблазняет жену и дочь Раскольникова поездкой на Гаити, и отправляет Родю в тюрьму, предварительно обманув влюбленную романтическую процентщицу, отдавшую за оправдательный Роде приговор все свое богатство следователю.

Я бы лично убил Порфирия Петровича, не будь так привлекательна замечательно сыгравшая его роль актриса Елена Успенская. Уж больно персонаж отвратителен. Вспоминается постановка «Преступления и наказания» в любимовском Театре на Таганке. Теперь, по прошествии многих лет, понимаю, что именно по причине таких прокуроров в российской юриспруденции и возникла концовка в том спектакле, когда Высоцкий, игравший Свидригайлова, уже от имени театра заявлял: «Молодец Раскольников, что старуху убил. Жаль, что попался!»

На мой взгляд, основные режиссерские составляющие в пьесе: поэзия, гротеск и публицистика. Масса поэтических, сценарных находок, казалось бы, совсем не обязательных (словно мелькающие случайные и больше не появляющиеся персонажи у Гоголя), но превращающих постановку в волшебство, как и метафора в поэзии. При этом уморительно карикатурны ряд сцен, вроде печатных посланий землянам старухи-процентщицы, периодических возникновений из-за барной стойки, словно из поднимающегося лифта, Порфирия Петровича и участкового Никодима Фомича (харАктерный актер Вадим Кроль), сцена соблазнения Раскольникова процентщицей или неудачная попытка им же ее убийства.

Что касается публицистичности, то кроме текста самой пьесы с намеками на то, что умерший, либо ею умерщвленный, муж процентщицы – не менее и не более, чем Володя Ленин, Володя Путин или Вова из романа Виктора Ерофеева «Жизнь с идиотом»; с историческими и временными параллелями, поскольку нынешний Раскольников – историк, ныне безработный, но с соответствующим профессии пафосом и риторикой, кроме всего этого и еще многого интонационно схожего в пьесе, ее постановщик очень точно работает с так называемой «четвертой стеной», когда актер обращается непосредственно к зрителю, тем самым уничтожая между ними некую границу. Вообще, сама по себе идея поставить пьесу в небольшом уютном помещении, так называемой «сигарной комнате» ресторана, где первый ряд кресел из двух существующих уже и есть рампа, приводит к ощущению квартирника, эксклюзивно существующего только в это время и в этом месте для общения между немногими актерами и избранными зрителями.

Михаил Бахтин определил жанр «Преступления и наказания», как полифонический. Создается ощущение, что этому определению точно следовали и режиссер, и актеры. И, кстати, музыкальный директор Борис Мерсон, чью музыкальную коллекцию к этому спектаклю я бы полифонией и назвал. С другой стороны, как еще обозначить жанр спектакля, о котором в театральной программке сказано: «Студент Родион Раскольников в свое время был не на шутку измучен нравственным вопросом о допустимости убийства. Сегодня, по прошествии ста лет, этот вопрос в России снят – больше нет сомнений, что убивать можно и нужно...»

При такой установке, особая задача ложится на актеров, поскольку все действо легко превратить в дешевый капустник и площадный балаган, а актуализацию, притягивание ткани романа к нашему времени сделать прямолинейней постановок в духе средневековых соти. И актерам надо отдать должное: их игра, практически, безупречна.

Оставляют особое, неизгладимое впечатление обе з.а. России Светлана Кифа и Инна Есилевская. Мгновенные перевоплощения из одной героини в другую, высочайший уровень лицедейства, естественность игры, водевильная легкость и драматический надрыв в соответствующих сценах – на них держится весь спектакль. Собственно, актрисы в едином тандеме раскачивают все сюжетные линии так, чтобы остальные актеры, с одной стороны, из этой лодки не могли выпасть, а с другой – воспользовались приобретенной динамикой и драматической энергий для того, чтобы повысить градус напряжения стремительно текущего действия. Разыгрывающий коварство и любовь Порфирий Петрович; не меняющийся, практически, в своем нытье и занудстве, в двух актах пьесы одинаково настойчивый в своей несостоятельности Родя (Павел Шату), и изысканно-лакейский, невротический, по-базарному, как представитель низших слоев, скандальный участковый Никодим Фомич – все они акробатически вписываются в то особое время постановки, которое отличается от времени реального и настоящего. Как сон по Фрейду, который есть выражение потребностей, реализующихся в воображении. Видимо, в этом и состоит театральное чудо, когда актеры создают специфические время и пространство, из которых зрителю потом, как очарованным, не так легко вернуться к действительности.

Могу добавить, что поскольку перед началом спектакля предлагают алкогольные напитки, это не может не способствовать погружению зрителя в ирреальность предстоящего спектакля.

Стоит отметить, что в актерском шаманстве немалую роль играют и костюмы, разработанные нью-йоркским художником Виолеттой Лившин. Когда «легким движением руки» живот беременной Лизаветы превращается в массивный зад измученной жизнью Пульхерии Александровны, а старуха-процентщица, вывернув наизнанку подол юбки, становится забиякой девочкой-подростком – в этом есть немалая заслуга дизайнера по костюмам.

Среди зрителей я увидел кинорежиссера Славу Цукермана. В 1980-е режиссер и актер Лев Шехтман работал в нью-йоркском театре Theater in Action, куда часто приходил Цукерман. По его рекомендации, Шехтман познакомился с известным режиссером Збигневом Рыбчинским, обладателем «Оскара», который пригласил Шехтмана на роль ассистента и актера в его фильмах. Присутствие Цукермана на спектакле Шехтмана я увидел, как знак и благодарности, и признательности одного режиссера другому. Это всегда радует, когда люди благодарны друг другу, когда хорошее не забывается, и время здесь теряет свои права.

Равно, как не забывается все, что было сделано за последние годы «русскими актерами» в театральном Нью-Йорке, поскольку существование сегодня театра ТРАКТ – это своего рода эстафета, эстафетная палочка в которой вручена театру от предшественников. Тот же Лев Шехтман почти десять лет руководил Theater In Action, я прекрасно помню постановки театра Александра Журбина «Блуждающие звезды» в середине 1990-х, сегодняшние литературно-музыкальные театрализованные постановки, которые осуществляет Ирина Волкович. Продюсер ТРАКТа Михаил Галкин делает в наши дни малозаметное на первый взгляд и героическое дело: дает жизнь русскому театру в Америке. Не разорвана театральная цепочка, есть к русскому театру в Нью-Йорке огромный интерес. И накануне наступающего 2018 года хочется пожелать ТРАКТу идти той же дорогой, следовать наезженному тракту и находить новые пути и нового зрителя. Успехов в Новом году!

Геннадий Кацов