Театр Сатирикон: вся Америка — наш сад

«Ваня и Соня, и Маша, и Гвоздь» в театре «Сатирикон»

Театр "Сатирикон" показал премьеру спектакля по пьесе известного современного американского драматурга Кристофера Дюранга "Ваня и Соня, и Маша, и Гвоздь" в постановке художественного руководителя театра Константина Райкина.

Герои чеховских пьес никому не дают покоя. Не только актерам и режиссерам, неустанно берущимся за тексты Чехова — это как раз легко объяснимо,— но и драматургам. Из римейков, сиквелов и всевозможных фантазий на темы хрестоматийных пьес можно составить внушительную антологию — и далеко не только русскоязычные авторы берутся додумывать судьбы персонажей Антона Павловича, переселять героев одних пьес в другие, комбинировать характеры так и эдак. А уж всякого рода ссылкам и реминисценциям, открытым и скрытым цитатам вообще нет числа: русский писатель так сильно "облучил" мировой театр, что из его силового поля не выбраться.

Американский драматург Кристофер Дюранг сочинил пьесу про современную же американскую семью, ситуация в которой словно должна подтвердить известное поверье, что имя определяет судьбу. Когда-то родители героев, увлеченные театром вообще и Чеховым, в частности, школьные учителя, дали детям имена героев его пьес: сына назвали Ваней, дочь — Машей, приемную дочь — Соней. Необычные для провинциальной Америки русские имена счастья их обладателям, увы, не принесли: теперь Ваня и Соня, постаревшие, одинокие и бездетные, живут в родительском доме, а про Машу, которая стала известной актрисой, можно сказать то же, что говорят про ее тезку из "Трех сестер" — "личного счастья нет у бедняжки".

Впрочем, драматург не настаивает на конкретных совпадениях: в его пьесе присутствует как бы "весь Чехов", перемешанный в произвольной пропорции. Так, Маша (Лика Нифонтова) больше похожа на Аркадину — самовлюбленная актриса, приезжающая домой с молодым любовником, правда, не писателем, а тоже актером, по прозвищу Гвоздь. А еще она немножко Раневская из "Вишневого сада". И даже профессор Серебряков — потому что хочет продать дом, где коротают свои жизни Ваня и Соня (Марина Иванова). В американском Ване (Денис Суханов) можно найти черты Андрея Прозорова, хотя здесь у него не три сестры, а две, но гораздо яснее проступают признаки Треплева — стареющий недотепа, оказывается, сочиняет пьесу и даже, как в "Чайке", устраивает экспериментальный домашний спектакль, благо и здесь по соседству находится благодарная исполнительница — мечтающая о сцене девушка по имени Нина.

Американский драматург, чтобы было ясно, все-таки сочинил комедию, и не в чеховском, то есть требующем пояснений и оговорок, а вполне в кассовом смысле. И вряд ли она, в свою очередь, стала бы коммерческим хитом и получила бы несколько лет назад важнейшую бродвейскую театральную премию "Тони", если бы ей не было сделано внятных сюжетных инъекций. Если бы к квазичеховским героям не прибавили домработницу Кассандру, которая не только предсказывает (тоже в соответствии со своим именем) неприятности, но и пытается колдовать, дабы отвести от семьи напасти. Если бы похотливый Гвоздь не был бы уличен Машей в любовной связи с ее помощницей и не был бы за это изгнан с позором из дома. Наконец, если бы в конце пьесы не забрезжил пресловутый хеппи-энд: мысли о продаже родового гнезда оставлены, у Маши произошла переоценка ценностей, а у потерявшей надежды Сони появился шанс на личную жизнь.

Константин Райкин привносит в сочинение Дюранга и нечто гораздо более важное. Как бы мы ни стремились разглядеть в пьесах Чехова сегодняшних людей и вписать его сюжеты в сегодняшние обстоятельства, судьба людей, о которых писал сам автор, нам известна — и она трагична. Кристофер Дюранг предлагает почти безболезненную, относительно умиротворенную реинкарнацию. Поверить в нее никто и не предлагает. Потому что персонажи спектакля Райкина не похожи ни на русских, ни на американцев. Они живут в совершенно особой системе, на отдельной театральной планете. Не случайно, что дом, придуманный для сценического семейства художником Борисом Валуевым,— то детский рисунок домика, то большой театральный павильон, и он легко, всего несколькими движениями, превращается в театр для домашнего представления. Что же, это иллюзия сродни чеховской, и она не менее жестока — театр еще никогда не спасал мир, но избавиться от веры в его магическую силу никак не удается.

Роман Должанский