Не нужно быть русским, чтобы любить Пушкина

Джулиан Генри Лоуэнфельд рассказал, как переводить Пушкина на английский.

К 180-летию со дня дуэли Пушкина переводчик Джулиан Генри Лоуэнфельд рассказал о восприятии великого русского поэта в англоговорящем мире.

В феврале исполнилось 180 лет со дня дуэли Александра Пушкина, ставшей причиной его смерти. Для американского пушкиноведа и переводчика Пушкина Джулиана Генри Лоуэнфельда великий поэт – главный бренд русской литературы. Автор недавно вышедшей в России книги англоязычных переводов Пушкина «Мой талисман» поговорил о том, чем Пушкин должен быть близок американцам и кем бы он стал в сегодняшней России.

– Как у вас, профессионального юриста, возник интерес к русской литературе и к Пушкину?

– Во время учебы в Гарварде я услышал песню Булата Окуджавы «Молитва» – «Пока земля еще вертится», и она мне так понравилась, что что-то во мне шевельнулось... И я стал изучать русский язык: моя любимая учительница Надежда Семеновна Брагинская прививала мне совершенно бескорыстно любовь к России и к русской культуре, а ведь здесь есть что любить! Пушкин, мне кажется, наделен всеми свойствами американского характера – свободолюбивый, добрый, влюбчивый, оптимистичный. В его произведениях маленький человек часто борется против системы. Не забудем, что он еще и человек с африканскими корнями. Думаю, что Пушкин, как Шекспир или Гомер, принадлежит всему миру, и не нужно быть только русским, чтобы понимать и любить его.

– В отличие от Достоевского, Толстого или Чехова, Пушкин очень мало известен в Америке. Как представить его американскому читателю?

– Может, я себе польщу, но я думаю, что Пушкина стали знать больше благодаря тому, что я и другие переводчики занимаются его популяризацией. Я не хочу умалять трудов западных ученых, которые пишут о Пушкине, но это сноски в научных работах, а не поэзия. Поэзия – это вещь, которой нельзя научиться: можно окончить литературный институт, но вряд ли можно окончить «институт поэзии». Пушкину помог дух лицея, и это был и дух времени.

– Чем американского читателя привлекает Пушкин? Образом бунтаря?

– Я помню, когда в Америке мы изучали русскую литературу и нам давали романы русских классиков, мы в шутку называли их «толстоевскими». Когда мы изучали «Войну и мир», кто-то читал только «войну», а кто-то «мир», в «Анне Карениной» мы тоже пропускали целые сцены, нам это было не очень интересно. Что касается Достоевского, он слишком назидательно проповедует свои взгляды, а Пушкин не учит, но показывает, что может произойти: «Если ты живешь неправильно, то получишь по заслугам». И поэтому он ближе к Шекспиру. При этом в Пушкине есть легкая небрежность, и я иногда шучу, что Пушкин – «русскоязычный итальянский писатель». Глубина Пушкина скрыта в его простоте.

– Но несмотря на эту простоту, вряд ли домохозяйка из Канзаса будет читать Пушкина?

– Я не могу отвечать за домохозяйку из Канзас-Сити. Меня лично волнуют другие вопросы. Это красиво? Это Пушкин или это не Пушкин? Дальше публика сама все узнает и поймет, а для меня главное – то чувство, что я оставил после себя что-то. У Пушкина при жизни тоже были небольшие тиражи.

«И славен буду я, доколь в подлунном мире / Жив будет хоть один пиит», – писал Пушкин. К поэзии Пушкина нельзя относиться утилитарно: «Тебе бы пользы все – на вес / Кумир ты ценишь Бельведерский. / Ты пользы, пользы в нем не зришь. / Но мрамор сей ведь бог!» Нельзя так жить.

В России, где я провожу много времени по юридическим делам, меня всегда трогало «народное» отношение к Пушкину – в стране более 500 памятников поэту, и у их подножия в любую погоду всегда живые цветы Мне кажется, что именно эти памятники символизируют нерушимую преданность русского народа к «нашему всему». Но я считаю, что главный памятник поэту должен не стоять на улице, а храниться в сердце каждого из нас.

– Можно ли говорить о том, что существует такое понятие, как «американская пушкинистика»?

– Конечно, она существует, но у Бернарда Шоу есть чудесная фраза: «Все профессии – это заговор специалистов против профанов». И это меня бесит в пушкинистах, и я сам не люблю, когда меня называют «пушкинистом», я поэт, который переводит Пушкина. Это труднее и проще одновременно.

– 180 лет со дня смерти Пушкина. В связи с этим можно сказать, что Пушкин стал не только национальным поэтом, но и брендом?

– Он был бы замечательным брендом России на Западе, потому что это совсем другая Россия – открытая и свободолюбивая. Возьмем других русских писателей: Чехов немного неврастеник, Гоголь – очень даже, Толстой – немного зануда, а Достоевский немного истерик. И если бы у вас был выбор, кого из великих русских писателей пригласить посидеть за бутылкой коньячка, пообщаться, это был бы Пушкин. Его невозможно не любить, он такой «обаяшка», у него чудная поэзия, в нем есть все: и стихи, и смешные моменты из жизни, и анекдоты. Он сам сказал лучше всего: «Сердце вновь горит и любит – оттого, что не любить оно не может».

– Живи Пушкин сегодня, каким он был бы?

– История не терпит сослагательного наклонения, но я думаю, что Пушкин продолжал бы писать стихи. Некрасов говорил: «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». А я думаю наоборот: «Гражданином можешь и не быть, а поэтом быть обязан».

– А каким бы он был в сегодняшней российской политической жизни?

– Пушкин вне политики. Помните его стихи «Из Пиндемонти»: «Никому / Отчета не давать, себе лишь самому / Служить и угождать…»; он считал, что поэзия и искусство выше политики. Он симпатизировал как бы всем, он дружил и с государственниками, и с декабристами. Но он был, если помните «Оду вольности» или «Андре Шенье», за правовое государство и абсолютно против кровопролития. Он был царедворец, но он никого не устраивал и не примыкал ни к какому лагерю. Для Третьего отделения он был «декабристом», а для декабристов он был «царедворцем».

В стихотворении 19 октября 1827 года он обращался к друзьям: «Бог помочь вам, друзья мои, / В заботах жизни, царской службы, / И на пирах разгульной дружбы, / И в сладких таинствах любви!»

Таким был его характер: он был и с теми, и с теми. Он одновременно и великий народный поэт, и дворянин с древнейшей родословной. Он в себе совместил честь, блеск и благородство просвещенного русского аристократа с народной простотой. Он был со всеми и не был ни с кем. В нем было то, что Достоевский называл «всемирной отзывчивостью». Мне кажется, что, кто бы ни был у власти, какая бы ни царила идеология, Пушкин всегда останется любимым поэтом, «пока сердца для чести живы».

– Когда русские узнают, что вы переводите Пушкина, какова их реакция?

– Сначала они не верят, но потом, когда читают мои переводы, начинают верить.

Александр Братерский