Очарование михайловской прозой

Зинаида Гиппиус: «И только одно я знаю верно: Надо всякую чашу пить – до дна»

Я опять попал в надломленное состояние его души. Глаза вроде бы спокойно, даже равнодушно смотрели на мир, но надломленная душа качалась, скрипела, постанывала, возбужденно паясничала и вдруг, переходила на быстрый шепот. Потом начинала валять дурака, притворяться этакой простушкой, и скоромошечьим криком разбрызгивала вокруг себя странную радость. Вот такой была встреча с этим писателем, взявшим себе простецкое имя Михайлов. Даже более чем простецкое, ибо у меня был знакомец, другой Михайлов, внутри себя угрюмый, сутулый человечишка, злобный и никого не любивший. Да еще с заторможенной реакцией на все. А ко всему, мне всегда чудилось, что раннее он находился в сумасшедшем доме и кровать его стояла в углу, где он накрывался с головой одеялом и лил злобные слезы, а над чем плакал и сам не знал. А мой Михайлов-замечательный всамделишный писатель, изготовленный в изразцовой печке из свежевыпеченного ржаного хлеба, парного молока и крупных ярких слез, вперемежку с низками ярких, радостных бус.

А как же радуют встречи с такими редкими людьми! Они-то и преображают нашу жизнь из горького разочарования в радость Бытия, в радость ощущения настоящего, изначального в жизни, из бутафорских красивых слов в присоленную горбушку пахнущего теплого хлеба. Эти встречи ставили меня на разноцветную карусель и жизнь начинала радостно кружить, показывая мир с его видимыми и секретными местами. И вот значит, во время кружения, вокруг ахало, охало, ухало, крякало, заливалось крошечными бубенчиками и мечтательными вскриками невидимых птиц.

Итак, однажды утром я поблагодарил жизнь за жизнь. Ибо жизнь – это и есть Бог. А Бог – это и есть жизнь.

Нет смысла цитировать михайловскую прозу, есть прекрасный смысл – читать ее. И все же, я повторю несколько строчек, ну, хотя бы из маленькой повести об отце писателя, «Угомон»:

«Красные и мясистые губы нового папиного друга лоснятся сочной влажностью разрезанного пополам помидора, он слопал курицу, а нас оставил на завтра!

Поле ширилось, как вольный выдох, длилось и не было ему конца и краю.

Папин брат щекотал теплое подбрюшье ночи бархатным своим баритоном, а я сидел на остывающих ступеньках веранды, вдыхал сумерки и слушал.

 И я думал, что тетя – ведьма и по ночам летает на метле, рассыпая по небу алмазы и яхонты из своего кованого сундука.

Зашло солнце, закатилось куда-то, словно колесо в темный угол. И нет больше и не будет гарбузов, перца, чеснока и густого украинского борща, в котором стоял половник. Тетя улетела на метле в вечереющее небо…

Его большие руки разлетались по сторонам, как гуси. В его глазах поселилась черная печаль. Улетели гуси и унесли на крыльях своих все, что мы так любили и ненавидели».

В своем другом, маленьком эссе об Игоре Михайлове я писал, он может изобразить целый народ на трех страницах своего рассказа. Он так рисует провинциальную Россию, что в результате и у читателя, а не только у писателя, начинается бредовый смех сквозь слезы. Он изобразит лицо человека, и вы уверены, что эту личность видели много раз, и надрывались от смеха, или плакали, отвернувшись от людей.

Игорь Михайлов, это какое-то современное русское сочетание Гоголя с Чеховым. Будто под ручку идут по России Николай Васильевич с Антоном Павловичем, а рядом с ними умостился глазастый умница Михайлов. Писатели прошлого говорят, подмечают, но, как понимаете, сейчас писать не могут. И за них пишет сегодня Игорь Михайлов, которого многие мэтры, полумэтры, и литературные сантиметры стараются не видеть, одни – из-за равнодушия к чужим талантам, а другие из-за неопрятной зависти.

Подождите, а где больше всего могут одновременно всеми фибрами любить и ненавидеть? Угадали, в России. А Михайлов – это неискривленное отражение России. У страны, как у птицы, есть два крыла, они и несут страну, то низко над землей, то поднимают до верхнего краешка неба. Вот у России одно крыло, это уж точно, духовное. Потому, когда она складывает крылья и камнем летит к земле, в последний момент духовное крыло оживает, за ним второе крыло, и опять возвращаются в полет в глубину неба, ближе к Богу. И Игорь Михайлов летит вместе с Россией.

Его строчки хочется перечитывать, раскусывать мякоть спелого литературного плода, так чтобы брызгало и доставляло удовольствие, и это счастливое состояние ничто не заменит, ни водка с коньяком, ни деньги, ни слава. Это великое эстетическое удовольствие, которое осветляет душу читающего человека. Могу и так сказать: Михайлов наполняет свои эссе и рассказы благородным духом, собранным из аристократизма и монашества.

И еще, для меня в музыке и литературе, очень важно настроение. Если в аккордах или словах передано настроение, и я слышу, как смеется и плачет душа, как тоскует и любит сердце, как страдает неисполненная мечта, и как над всем этим поют птицы, и все это мне передается, и все это я чувствую, вот тогда я становлюсь счастливым!

Вот так пишет Игорь Михайлов, и когда читаю его строчки, передающие счастье и боль жизни, то по-человечески горжусь им и радуюсь, что Господь слепил такого писателя на земле российской.

Михаил Моргулис,

Флорида