Пять песен Ирвинга Берлина

Джером Керн: У Ирвинга Берлина нет какого-либо места в американской музыке: он сам и есть американская музыка.

11 мая 1988 года в нью-йоркском Карнеги-холле праздновали 100-летие со дня рождения знаменитого американского композитора Ирвинга Берлина. За право присутствовать на торжестве нужно было заплатить 1000 долларов, но зал был полон. Со сцены, декорированной огромной клавиатурой с золотыми и серебряными клавишами, песни Берлина пели самые известные певцы и киноактеры: Ширли Макклейн, Нелл Картер, Фрэнк Синатра и многие другие. Леонард Бернстайн, автор "Вестсайдской истории", сел за рояль и своим низким, чуть гнусавым голосом спел "Russian Lullaby" ("Русскую колыбельную") - первую, по его словам, песню его детства.

В конце вечера все участники торжества вместе с хором Армии США пели "This Is Army" ("Это армия"), а потом проходы зала заполнили бой- и герлскауты, и оперная певица Мэрилин Хорн вместе с ними спела "God Bless America" ("Боже, благослови Америку").

Вечер транслировался по телевидению, и, наверное, вся страна смотрела этот музыкальный праздник. Вся, кроме одного человека - самого юбиляра.

Да, он был еще жив, столетний старец, запершийся в своем огромном нью-йоркском доме на Бикман-плэйс и брюзжавший на весь мир. Ему все не нравилось в этом новом мире: расхристанная одежда молодежи, молодые композиторы с музыкальным образованием, сочиняющие песни, которые невозможно петь, недостаточный, по его мнению, пиетет, с которым относились нынешние критики к его творчеству.

Он категорически отказался участвовать в торжествах по поводу своего столетия, не включал телевизор, не отвечал на приветствия. Когда группа его поклонников под окнами спела попурри из его песен, служанка открыла окно и сказала собравшимся: "Мистер Берлин благодарит вас, но подойти к окну не может: он считает, что на улице слишком холодно".

11 мая 1888 года в Могилеве у кантора городской синагоги Моисея Балина родился пятый ребенок - мальчик, которого назвали Израилем. Когда Изе исполнилось пять лет, их дом разрушили и подожгли погромщики. "Я лежу на одеяле на обочине дороги и смотрю, как догорает дотла наш дом", - вспоминал он впоследствии, и это было единственное воспоминание о России, оставшееся у него в памяти.

13 сентября 1893 года на трансатлантическом пассажирском пароходе "Ринлэнд" семья Балиных прибыла в Нью-Йорк и поселилась в еврейском Нижнем Ист-сайде. Моисей стал работать маляром, его жена - повивальной бабкой, а дети старались добывать деньги, кто как мог. Изя торговал вразнос газетами, а собственный бюджет пополнял у старьевщика, продавая ему по кускам старый латунный самовар, который мать привезла из Росии и держала у себя под кроватью.

Учился он плохо. На уроках, по воспоминаниям его учителя, "только мечтал и пел про себя". Отец видел в нем будущего кантора и понемножку учил его азам своей бывшей профессии, но обучение длилось недолго: Моисей умер, когда мальчику исполнилось 13 лет.

Не желая быть обузой для семьи, оставшейся без кормильца, Изя бросил учебу и ушел из дома. Единственное, что он умел делать, - это петь. У него был небольшой дребезжащий тенор, который он усиленно пытался усовершенствовать, надеясь зарабатывать на нем деньги. В притонах Нижнего Ист-сайда он пел душещипательные песни для матросов, проституток, игроков, курильщиков опиума, поработал поводырем у знаменитого в тех местах уличного певца Слепого Сола. Сол познакомил его с пианистами, которых Изя упросил показать ему несколько приемов игры на фортепиано.

В 1904 году он стал работать поющим официантом в кафе Пелхэм в Чайна-тауне. Кафе было более известно, как "Nigger Mike's" по имени его владельца. Владелец кафе вовсе не был негром, он был российским евреем с кожей оливкового оттенка, за что и был прозван "ниггером". В то время это слово не содержало нынешнего обидного смысла, и он ничего не имел против.

Кафе процветало, и Изя стал одной из достопримечательностей Чайна-тауна. В 1905 году в Нью-Йорк приехал английский адмирал, принц Люис Баттенбергский, которому устроили пышную встречу. Принц пожелал осмотреть Чайна-таун и вместе с кучей газетных репортеров заглянул в кафе "Nigger Mike's". Здесь он попросил показать ему самых популярных певцов, и Изю Балина ему представили как лучшего певца Чайна-тауна. Неизвестно, что спел Изя знатному гостю, но песня в его исполнении понравилась, и адмирал в качестве чаевых вручил певцу десятицентовую монету, которую Изя обещал поместить в рамку и повесить на стенку. На следующий день газеты сообщили о визите принца в Чайна-таун, и имя Изи Балина впервые появилось в прессе.

Майк, дабы привлечь побольше публики в свое заведение, предложил Изе и пианисту кафе "Профессору" Николсону выступить со своими собственными песнями. Изя ухватился за идею и написал слова песни "Marie from Sunny Italy" ("Мария из солнечной Италии"), а "Профессор" сочинил музыку в духе итальянских песен. Нот, правда, не знал ни тот, ни другой, и пришлось обратиться за помощью к знакомому скрипачу.

Песню услышал Джозеф Стерн, известный музыкальный издатель. Она ему понравилась, и он купил ее, заплатив авторам 75 центов за права. Ноты и текст песни были опубликованы в мае 1907 года. На обложке красовался гондольер, поющий серенаду возлюбленной, и были напечатаны имена авторов. Автором текста значился И.Берлин.

Как случилось, что Изя Балин стал И.Берлином? Дело в том, что при регистрации вновь прибывших иммигрантов клерк записал фамилию Балин так, как прочел ему помощник: Beilin, а наборщик в типографии, где печатались ноты, по ошибке вместо i набрал r.

Прочитав на обложке фамилию Берлин, Изя решил, что она звучит совсем неплохо: есть в ней что-то благородно тевтонское, и это отвечало его стремлению побыстрее порвать с иммигрантским прошлым, вырваться из душного мира Чайна-тауна. Имя Израиль не очень подходило к фамилии Берлин, и Изя решил его тоже заменить, но так, чтобы сохранился инициал. Он выбрал имя Ирвинг, предположительно, по фамилии знаменитого английского актера Генри Ирвинга. Так Израиль Балин превратился в Ирвинга Берлина. (Американцы произносят фамилию Берлин с ударением на втором слоге, так же, как название города.)

Вместе с именем и фамилией Ирвинг сменил и свой имидж: снял белый передник, оделся в модный костюм, стал носить бриллиантовое кольцо, купленное по дешевке у странствующего торговца, регулярно ходил в парикмахерскую и следил за прической.

Успех коллеги вызвал черную зависть у остальных официантов, и однажды, когда Ирвинг ненароком прикорнул на работе, они сняли с него кольцо и опустошили кассу, а затем сообщили хозяину, что все это сделали грабители, которые воспользовались тем, что Ирвинг заснул. Разъяренный Майк, будучи к тому же в подпитии, уволил Ирвинга, но тот не пожалел об этом: настало время уходить.

Потом был другой ресторан и сотрудничество со многими музыкантами, вместе с которыми Ирвинг сочинял песни, оставаясь автором текстов. Популярность Ирвинга росла, несколько его песен исполняли в своих шоу известные в то время певцы. Он стал прилично зарабатывать: за каждый проданный экземпляр песни с его текстом ему платили 1 цент, а в то время, в отсутствие радио, грамзаписи и телевидения, тиражи нот были таковы, что за одну из песен Ирвинг заработал 6 тысяч долларов.

Видя успех его песен, музыкальное издательство "Уотерсон и Снайдерс" предложило ему постоянное сотрудничество. С Тедом Снайдерсом он написал много песен и даже выступил с ним в ревю на Бродвее, но хрупкая фигура и слабый тенорок Ирвинга не произвели впечатления на публику.

В 1911 году появилась песня "Call Me Up Some Rainy Afternoon" ("Позови меня каким-нибудь дождливым вечером") - первая песня, для которой Ирвинг написал слова и музыку. Не искушенный в фортепианной игре, он пользовался только черными клавишами клавиатуры, это было легче для его нетренированных рук. Однако такая игра ограничивала его тональностью "фа-диез-минор", и он приобрел специальное пианино, на котором можно было, передвигая рычаг, менять тональность. Этим "транспонирующим пианино" он пользовался всю свою долгую жизнь.

1911 год был исключительно удачным для Ирвинга. В этом году он написал свыше 40 песен, большей частью на свои слова и музыку. В этом же году он в своем творчестве обратился к стилю "рэгтайм", для которого характерна синкопированная, с "рваным" ритмом, мелодия. Корни рэгтайма были в негритянской музыке, и классиком рэгтайма стал чернокожий композитор Скотт Джоплин. Синкопированная мелодия звучала очень современно, в ней отражались ритмы производства, появившихся в то время сборочных линий. Берлин увидел в ней созвучие с интонацией и сокращениями, свойственными американской речи. "Синкопа - это душа каждого американца, а рэгтайм - необходимый элемент американской жизни", - заявлял он.

Инструментальная пьеса "Alexander's Ragtime Band" ("Рэгтайм-оркестр Александера") оказалась трудной для восприятия публикой, привыкшей к простым, запоминающимся мелодиям Берлина, и он на некоторое время отступил, продолжая писать в прежнем стиле. Но идея не отпускала его, и он вернулся к "Alexander's Ragtime Band", написав к музыке слова: 1

Послушай, друг,
Послушай, друг,
Александерс Рэгтайм-бэнд.
Послушай, друг,
Послушай, друг
Лучший в мире тот оркестр!
Раньше не слыхал никто,
Как играет их рожок,
Так, что теперь ты захочешь воевать.2
Какой прекрасный рэг-оркестр,
Просто блеск!

Пойдем вдвоем,
Пойдем вдвоем,
Взявшись за руки, пойдем
К тому, кто здесь,
К тому, кто здесь
Вел в рэгтайме свой оркестр.
И если хочешь слышать
В "Свони-ривер"  звонкий рэгтайм,
Послушай, друг,
Послушай, друг,
Александерс Рэгтайм-бэнд.

Незамысловатые эти слова совершили чудо: песня стала "гвоздем" одного из бродвейских шоу и быстро завоевала популярность по всей стране и в Европе. В Англии Берлина считали не просто популяризатором рэгтайма, но даже создателем этого стиля. Английская газета "Daily Express" писала: "Куда бы вы ни поехали, вы не можете избежать паутины музыки, которую он сплел. В каждом лондонском ресторане, парке и театре вы слышите его мелодии; Париж танцует под них; Берлин попивает золотое пиво под его мелодии; Вена оставила вальс, Мадрид отбросил кастаньеты, и Венеция забыла свои баркаролы. Рэгтайм, как ураган, пронесся над землей и заставил цивилизацию мурлыкать. И все это начал мистер Берлин".

"Alexander's Ragtime Band" превзошел по количеству копий все другие песни того времени. Песня была названа "музыкальной сенсацией десятилетия", Берлин заработал на ней 30 тысяч долларов. Фотограф запечатлел Берлина участвующим в ежегодном параде на Бродвее: высокая шляпа, экзотическая одежда, улыбка до ушей. На фотографии сделанная рукой Берлина надпись: "Вот это жизнь!"

Размышляя над причинами своей популярности, Берлин писал: "Причина того, что американские композиторы не создали ничего значительного, заключается в том, что они не писали американскую музыку. Они стыдились ее, как деревенской родственницы, и писали ничего из себя не представлявшую имитацию европейской музыки. Невежественный, с их точки зрения, я делаю то, что они все отказываются делать: я пишу американскую музыку".

2 апреля 1917 года США объявили войну Германии, и Берлин откликнулся на это событие сочинением песен о солдатах и для солдат. Его песни отличались от песен других авторов полным отсутствием сентиментальности: он видел смешное там, где другие заламывали руки. "Они все шагали не в ногу, кроме Джима", - говорит в одной из песен гордая мать, увидевшая своего марширующего сына.

6 февраля 1918 года Берлин стал гражданином США и вскоре был призван в армию. Он служил в городке Яфанк, недалеко от Нью-Йорка, в лагере Кэмп Аптаун, готовившем солдат к переброске во Францию.

"Я быстро обнаружил, что я далеко не солдат, - вспоминал Ирвинг. - Многое мне не нравилось в армейской жизни, но больше всего я не любил побудку. Я ненавидел ее. Я ненавидел ее так, что ночами лежал, не засыпая, и думал о том, как я ненавижу ее". Результатом этой ненависти стала песня "Oh! How I Hate to Get Up in the Morning" ("О, как я ненавижу вставать утром").

Большинство солдат было отправлено во Францию, но Берлин получил звание сержанта и остался. По предложению командира полка он стал готовить шоу для приезжавших в лагерь солдатских родственников. Ирвинг воспользовался этим, чтобы уклониться от побудки: он объяснил командиру, что работает по ночам и не может вставать в 5 часов утра.

В июле 1918 года в маленьком театре лагеря состоялась премьера шоу в несколько урезанном виде, а в августе шоу было показано на Бродвее. По всему городу были расклеены афиши: "Дядя Сэм представляет "Гип-гип, Яфанк!" - военное варево, состряпанное ребятами из лагеря Кэмп Аптаун". На премьере присутствовали многие знаменитости, в первом ряду сидела Елена Балина - мать Ирвинга.

В шоу участвовали акробаты, фокусники, танцоры и даже тогдашний чемпион мира по боксу. Берлин включил в ткань шоу элементы солдатской муштры, превращенные в хореографические номера. В конце представления свет притушили, на сцене возникла лагерная палатка. Послышался зов: "Сержант Берлин!", но никто не появлялся. Тогда два солдата выволакивали из палатки сонного Берлина, застегивавшего пуговицы на своей форме. Затем он своим характерным, жалобным, маленьким голосом подключался к хору, который начинал: "Как ненавижу я вставать так рано". Продолжая комическую сцену, он пел о том, как он защищает демократию тряпкой и ведром. Все смеялись, только мать Берлина никак не могла понять, почему ее Изю толкают, почему все смеются и о чем они говорят.

В финале 277 солдат в полном армейском обмундировании пели "We're on Our Way to France" ("Мы на пути во Францию"), маршировали по проходам и выходили через двери. Выступивший затем генерал Белл поблагодарил публику и сказал: "Я слышал, что Берлин - один из самых выдающихся композиторов-песенников мира, и теперь я поверил этому". Ирвинг вышел на поклон, овация длилась 10 минут, публика не отпускала его, и исполнители пришли ему на помощь, усадили его на плечи и пронесли парадом по сцене.

После спектакля, когда Ирвинг вез мать домой, она спросила у него на идиш: "Как тебе удалось освободиться от тех гангстеров, которые держали тебя и унесли на плечах?"

Шоу "Гип-гип, Яфанк!" единодушно назвали в прессе хитом Бродвея. Оно было показано 32 раза, и после последнего представления солдаты действительно отправились во Францию. А 1,5 миллиона экземпляров песни "Oh! How I Hate to Get Up in the Morning" разошлись по стране, и песня стала подлинно народной.

Много лет спустя, когда началась война с Японией, Берлин решил возобновить "Гип-гип, Яфанк!". Новое шоу "Это армия" репетировали в том же лагере Кэмп Аптаун. Премьера шоу состоялась в День Независимости 4 июля 1942 года, а в октябре по просьбе Элеоноры Рузвельт спектакль показали в Вашингтоне. На спектакле присутствовал президент Рузвельт, который на следующий день пригласил всю труппу в Белый дом и до половины второго ночи простоял на больных ногах, пожимая руки 359 участникам спектакля.

Студия "Уорнер Бразерс" решила сделать экранизацию ревю, и весь коллектив специальным поездом отправился в Голливуд. Солдаты-артисты, снимавшиеся в фильме, жили в палатках в специально построенном лагере. В съемках участвовал лейтенант Рональд Рейган, и рассеянный Берлин никак не мог понять, кто это был на самом деле - солдат, непрофессиональный актер или кинозвезда? Позже Рейган вспоминал, как Берлин сказал ему: "Вам нужно кое-что поправить: добавьте немного хрипотцы в голосе, это даст вам возможность выделиться. А вообще, вы должны хорошенько подумать о том, чем вы сейчас занимаетесь: вы могли бы иметь будущее!" Рейган, снявшийся к тому времени в нескольких фильмах, поблагодарил его за совет, а сам подумал: "Либо он не смотрел ни одного моего фильма, либо война длится так долго, что меня успели забыть".

Когда пришло время съемки знаменитой сцены с палаткой и песни, Ирвинг, никогда прежде не снимавшийся, почувствовал себя растерявшимся школьником. Он забывал слова, его ноги, обернутые обмотками 1918 года, подгибались, голос так дрожал, что один из рабочих-монтажников, присутствовавший на съемке, саркастически заметил: "Если бы парень, который написал эту песню, мог слышать, как этот малый поет ее, он бы перевернулся в гробу!"

Фильм получился хуже, чем сценический вариант, но пресса единодушно высоко его оценила: нужно было его пропагандировать, чтобы собрать как можно больше средств на оборону.

Эрнст НЕХАМКИН,

Нью-Йорк