Русское кино – о душе, о людях и их переживаниях

Актер Жан-Марк Барр – о работе с русскими кинематографистами .

Завершилась работа над фильмом «Подвал» (режиссер – Игорь Волошин). В фильме производства России, Словакии и Чехии одну из главных ролей исполнил Жан-Марк Барр, франко-американский актер, звезда «Голубой бездны» Люка Бессона и нескольких картин Ларса фон Триера. Корреспондент «Известий» встретилась с артистом.

Справка. Жан-Марк Барр – франко-американский актер и режиссер. Учился в Калифорнийском университете, Сорбонне, Парижской консерватории и Гилдхоллской школе музыки и театра. Мировую известность ему принесла главная роль в фильме Люка Бессона «Голубая бездна». Сыграл в фильмах Ларса фон Триера, в числе которых «Европа», «Рассекая волны», «Танцующая в темноте», «Догвилль», «Самый главный босс», «Нимфоманка».

– В последнее время ваш творческий путь нередко пересекается с российскими кинематографистами. В картине Игоря Волошина вы сыграли с Ольгой Симоновой, а на кинофестивале «Зеркало» в Иваново представили фильм «Зерно», где трудились на одной съемочной площадке с Григорием Добрыгиным. Каково американцу работать с русскими?

– Для меня это большая честь, несмотря на то что мы из разных культур и у нас разное воспитание. Съемки – это приключение, особенный, потрясающий вид отношений между людьми. Здорово, что русские и американец подружились. А еще было большим приключением приехать в Иваново и в Юрьевец – на родину Андрея Тарковского. Для меня это настоящая экзотика.

– Вы знакомы с фильмами Андрея Тарковского?

– Для меня в мире кино есть два божества – это Стэнли Кубрик и Андрей Тарковский. Когда-то я познакомился с девушкой из Югославии и провел с ней 17 лет. Она открыла для меня двери в мир Тарковского. Благодаря его фильмам я узнал, что у искусства есть моральная функция. Мне кажется, он возвел настоящий собор кино. На Западе, особенно в Калифорнии, откуда я родом, искусство давно превратилось в товар. Увидеть, что кинематограф может служить чему-то другому, а не деньгам, было для меня настоящим откровением.

Скажу больше. Три режиссера повлияли на творчество Ларса фон Триера. Это Карл Дрейер, Райнер Вернер Фассбиндер и Андрей Тарковский. Работая с их наследием, Триер пытается по-своему прикоснуться к чистоте и морали.

– Вы уже несколько десятилетий работаете с Ларсом фон Триером. Какой он в жизни?

– На публике Ларс – настоящий шоумен. Помню, как мы привезли в Канны фильм «Европа». Председателем жюри в тот год был Роман Полански. Вместо «Золотой пальмовой ветви» Ларс получил призы высшей технической комиссии и жюри. При этом технический приз у него уже был – в 1984 году он получил его за «Элемент преступления». Когда мы вышли из дворца фестивалей давать интервью, Ларс взял «техническую» статуэтку и со словами «Хочу поблагодарить жюри и карлика» выбросил ее в море (смеется). Да, у него огромное эго, и он знает, как привлекать к себе внимание. Но он научился правильно использовать это внимание, направляя его на фильмы, которые снимает. При этом в обычной жизни он человек скромный, страдающий.

– В фильме «Рассекая волны» Ларс Фон Триер затрагивает тему веры в Бога.

– Да, думаю, что через героиню по имени Бесс он впервые позволил себе прочувствовать отношения с Богом. В финале, как мне кажется, Триер пытался показать, что люди вынуждены выдумывать себе Бога, чтобы быть хорошими и вести себя примерно. Совершенно очевидно, что в «Рассекая волны» Бесс – это аллегория Иисуса Христа.

– Какие отношения с религией у самого Триера?

– Расскажу историю. Впервые в жизни я встретился с Ларсом в парке «Тиволи» в Копенгагене. Он мне сразу понравился. Мы с ним долго разговаривали, но я чувствовал: что-то его беспокоит. Я спросил, в чем дело. Он ответил мне: «Несколько недель назад со мной произошло что-то ужасное: умерла моя мать». Я принес соболезнования. Он сказал: «Нет-нет, дело не в этом. Просто за час до смерти она сказала мне, что человек, которого я считал своим отцом, не мой отец». Я говорю: «О, Господи!». Он опять: «Нет, дело даже и не в этом». – «В чем тогда?» – «Человек, которого я считал своим отцом, – еврей. Я всю жизнь проживал эту еврейскую драму. Эта новость оказалась для меня столь неожиданной, что через неделю я крестился в Католической церкви».

Я сам из глубоко религиозной католической семьи. И сказал ему: «Ларс, вообще-то католическая вера – это не футбольная команда!»

– Расскажите, как Ларс ведет себя на площадке.

– Возможно, я буду пристрастен, потому что для меня он не просто режиссер, с которым я работаю. Я крестный отец двоих его сыновей. Но даже если говорить о съемочной группе, это не рабочие отношения, а скорее семейные. С Триером никто не работает из-за денег, потому что работать с ним – самое настоящее удовольствие. Когда мы снимали «Догвилль» в Швеции, в картине были заняты несколько звезд: Лорен Бэколл, Бен Газзара, Харриет Андерссон, Николь Кидман. За работу в картине Николь получила $40 тыс. вместо привычных для нее $15 млн.

Мне всегда забавно смотреть, как звезды буквально ползают на коленях перед Триером и расхваливают, рассказывают, какой он великий режиссер. Рядом с ним они становятся скромнее, работа с Триером – прекрасный урок.

– Значит, в работе он все-таки диктатор?

– Нет, я всегда ощущал уважение с его стороны, мы были на равных. Так же он ведет себя и с другими актерами, и со всей съемочной группой. Мы всегда начинаем снимать в 8 утра, заканчиваем в 4-5 вечера, никаких сверхурочных смен. Все делается очень человечно, в процессе все равны.

Иногда во время съемок Николь Кидман пыталась показать, кто здесь главная звезда, да и Бьорк в «Танцующей в темноте» – тоже. Но Ларс пресекал эти попытки моментально. Как раз в эти моменты процесс киносъемок становился особенным. В работе с Ларсом всегда чувствуется это желание прийти к ощущению человека и человечности.

– Все помнят вашу блестящую роль в «Голубой бездне» Люка Бессона. Поддерживаете ли вы с ним отношения?

– Я послал Люка Бессона к черту. Он больше про силу. А после окончания съемок и вовсе начинает совсем по-другому к вам относиться. Когда режиссер выстраивает иерархию, это ломает все. К тому же он миллионер.

– Разве быть миллионером плохо?

– Плохо, когда искусство превращается в бизнес, инструмент заработка. Сегодня в киноиндустрии на первый план выходят два главных вопроса: сколько вложили в фильм и сколько на нем заработали. Посмотрите на карьеру Роберта Дауни-младшего. В 1980-х годах, когда он только начинал работать, снимался в прекрасном независимом кино: «Меньше нуля», «Прирожденные убийцы», «Чаплин»…

Он был потрясающим, шел против системы американского общества. Но принимал наркотики, попал в беду, оказался в тюрьме. После освобождения он снимается в фильмах по мотивам комиксов, типа «Железного человека», которые больше напоминают мультфильмы. Он уже почти стал миллиардером, но ужасно смотреть, как пропадает великий актер. Голливуд – это все про деньги. Красивые картинки с красивыми людьми, за которыми ничего не стоит. Вы ничего не чувствуете, глядя на них. И мы все должны участвовать в этом лживом хеппи-энде.

Я не очень много знаю о русском кино. Но точно знаю, что русское кино – о душе, о людях и их переживаниях. Если мы говорим о Тарковском как о некоем образце, то причина непопулярности русского кинематографа в Америке кроется как раз в этом: моральная и духовная сторона, которая есть в ваших фильмах, непонятна американцам.

– По этой причине вы отказались от блестящей карьеры в Голливуде, которую вам сулили?

– Да, после успеха «Голубой бездны» я мог поехать в Голливуд и работать там. Но вместо этого я предпочел играть маленькие роли в фильмах Ларса фон Триера, зная, что эти фильмы будут показывать даже спустя 50-100 лет. Пройдет с десяток лет, сегодняшних звезд забудут, их сменят новые. Все девочки хотят быть как Пэрис Хилтон, но это очень скучный мир.

Голливудские актеры будто бы снимаются в одном большом реалити-шоу, где получают баснословные гонорары. Мы смотрим, как они приходят к пику карьеры, как падают с него. Люди видят актеров, которые получают миллионы долларов за роли и фильмы, хотя, возможно, они никому не интересны. Самое главное, что они звезды. Это единственное, что сегодня имеет значение.

– Европейское кино тоже живет категориями бокс-офисов.

– Да, эта тенденция набирает обороты. Киноиндустрия во Франции практически умерла – там снимают либо комедии, либо фильмы для детей. Нет и речи о политическом контексте, о высокохудожественном кино. Приходишь в любой крупный кинотеатр, там тебе предлагают 25 фильмов – по сути, ты как бы переключаешь телеканалы, ничего больше. Поэтому я уже давно не хожу в кино. Это просто пропаганда: не думай, не чувствуй, просто смотри на игру светотени и уходи абсолютно счастливым. Но это делает зрителей по-настоящему несчастными, потому что к нам относятся как к потребителям, а не как к людям.

Мы находимся под постоянным обстрелом образами, нас сбивает с ног лавина информации. Мы пребываем в неком онемении и уже не понимаем, кто мы такие. Возможно, в ближайшие несколько десятилетий мы станем свидетелями того, как исчезают нации и появляется нечто глобальное. В любом случае мы отчаянно нуждаемся в чем-то новом. Такие художники, как Ларс фон Триер, дают нам это понять.

– Отказавшись от карьеры в Голливуде, вы сделали выбор в пользу творчества. Не жалеете?

– Люди гонятся за деньгами, потому что они очень много смотрят телевизор и социальные сети. Быть человеком сегодня – борьба. Но в этой борьбе есть какое-то божественное безумие, через которое мы и познаем свою человеческую природу.

Что касается меня, я до сих пор наслаждаюсь тем, что делаю. Я снимаюсь в независимом кино, и у меня нет ничего, кроме чемодана. Я не хочу быть винтиком капиталистического общества, и моя сегодняшняя жизнь – это единственный путь остаться свободным. Я видел, как многие мои друзья уезжали в Голливуд, становились там миллионерами с множеством домов, машин и женщин. Но спустя какое-то время они все равно теряли к жизни интерес и переставали получать от нее истинное удовольствие. Потому что им приходилось делать коммерческие вещи и отказываться от своей души.

Наталья Васильева