Первый раз в жизни он знал, что должен сделать

Черная вода.

Сергей Протасов родился в Москве в 1962 году. Служил в армии в Северной Группе войск (в Польше). Окончил исторический факультет МГУ. С 1985 по 1998 – журналист и редактор (иногда главный). С 1998 по 2013 – креативный директор крупного PR-агентства. В октябре 2013 перебрался в Калифорнию. Живет в горах на высоте 2000 метров, в заповеднике, полном всякого непуганого зверья. Сейчас он библиотекарь в детской школе искусств. Ему нравятся простые слова и такие же простые люди. Книгу очерков Сергея Протасова «Крылья для одиночек» можно прочитать здесь www.wingsforthelonely.com.

Я грустил. Он, вероятно, тоже. Водка в самолете стоила 5 долларов за 100 грамм. Три этих факта образовали равнобедренный треугольник, пустоту которого нужно было чем-то заполнить. Мы выпили и разговорились.

«Хочешь пересесть к окну?» – спросил меня Карен (так звали моего попутчика). Видимость за бортом была нулевой. Боинг лежал в облаках как елочная игрушка в вате между оконными рамами моего детства. Карен достал из кармана футляр, надел тяжелые роговые очки и сразу стал казаться старше лет на десять. На резинке, удерживавшей очки на шее, я прочел надпись Blackwater. «Я все равно правым глазом почти ничего не вижу. Даже в очках. Хотя, – добавил он, улыбнувшись, – смотреть тут не на что. Только туман, совсем как у меня в голове».

Карен летел в Лос-Анжелес из Еревана. Из одной армянской столицы в другую. Тихий, улыбчивый, почти совсем седой – в очках он казался похожим на учителя. А шрам с правой стороны лица и обожженные кисти рук могли быть результатом неудачного эксперимента на уроке химии.

Но нет, все не так. А у кого все так? Покажите только мне человека, который похож на себя самого, и я скажу, что вы ошиблись. Герои толстеют, желтеют, лысеют, ездят на метро, поправляют выпадающую вставную челюсть. А загорелые и накачанные трусы играют их в кино.

Карен уехал в Америку в 1989 году в гости к брату своего деда и не вернулся. Было ему всего восемнадцать, и Калифорния – смешливая, с веточкой полыни в припухших губах, Калифорния, одетая в яркое ситцевое небо, Калифорния, без долгих уговоров сбрасывающая кружева прибоя на раскаленный песок – обняла его так горячо, что вся прежняя жизнь показалась ему скучным черно-белым сном. Чтобы быть армянином, нужно им родиться, а чтобы стать калифорнийцем, достаточно купить несколько аляпистых маек с картинками, доску для серфа и немножко травы. И вот, пожалуйста: 360 солнечных дней в году, а на 360 градусов вокруг – глянцевые фотообои, которые тут почему-то принимают за пейзаж.

Он учил английский, встречаясь с мексиканскими девушками, он танцевал в ночных клубах под саксофон – безбашенный брат дудука. Он летал на серфе над волнами, принимая напряженные позы античных статуй.

Вдруг ему стало скучно. Он приобрел старый мотоцикл. Он отправился с друзьями в Лас-Вегас – белый город в пустыне, сделанный из крашеного картона и напрасных надежд.

Там он проиграл все наличные, старый «харлей», потом опустошил свою единственную кредитку. Он подрался с сутенерами, когда пытался увезти с собой женщину-мечту. Сутенеры, между чувствительными ударами по лицу влюбленного, объяснили, что «мечта» принадлежит им и является вовсе не мечтой, а средством производства.

Карен вернулся в Лос-Анджелес, но оказалось, что его родственник разорен, и в его ресторане больше нет для него работы.

Тогда он подумал, что пришла пора посмотреть мир и подписал кое-какие государственные бумаги. А в 1991 году Карен в первый раз убил человека. Почему? Потому что это был враг. Он напал на страну, жители которой считались друзьями Америки. Хотя, если честно, внешне этих друзей было почти невозможно отличить от врагов.

Убить врага оказалось несложно – помещаешь его голову в центр нарисованного на стекле креста и осторожно сгибаешь указательный палец. В учебке снайперов в Сан-Диего он проделывал это с манекенами тысячи раз – до тех пор, пока внутри у него не затих робкий голос, который так часто мешает нам совершить что-то важное или даже великое.

Голова врага разлетелась на кусочки как спелый арбуз. Я же говорю – ничего страшного.

К концу «Бури в пустыне» – так называлась война Карена – на его счету были десятки разбитых человеческих голов и несколько красивых, круглых медалей. Он вернулся домой героем. Государство назначило ему пенсию за ранение и обещало заботиться о нем до конца его дней. 

Америка – страна простых страстей и недорогих чудес, Америка – великодушная обманщица – обняла его, прижала к своей жесткой груди и, не скупясь, осыпала похвалами. Он выступал в школах перед детьми, рассказывая, как горел на броне танка, как почувствовал лишь толчок в бок, когда осколок проделал отверстие в его легком. О том, как вытаскивал раненного товарища из-под огня и как два дня лежал, зарывшись в песок, почти без воды, на дикой жаре, поджидая, когда иракский снайпер обнаружит свою позицию. Как умирал от жажды и как оружейный металл обжигал его руки сквозь тефлоновые перчатки. Но ни разу и никому он не сказал о том, что, стоит ему зажмурить левый глаз, в правом немедленно возникает человеческая голова, которая сразу же разлетается на куски – как арбуз с кроваво-красной мякотью внутри.

Девушки и клубы больше не развлекали его так, как прежде. Волны напоминали ему чертовы барханы в далекой пустыне, а грустный армянский дудук стал ему слышаться даже в приветственных автомобильных гудках, которыми проезжающие мимо патриоты отдавали должное ветеранской наклейке на бампере его авто.

Ночью он стал просыпаться от одного и того же сна. Он – восьмиклассник – стоит у доски, переминаясь с ноги на ногу, а Шушаник Гарибян, его учительница математики, смотрит на него с укором из-под тяжелых роговых очков и спрашивает: «Хачатрян, у тебя совесть есть?» И в окне почему-то летят желтые листья, и крыши старого города заливает ровный золотой свет. Он подходит к окну, он видит отца и мать, которые уходят куда-то по совершенно пустой улице. Он распахивает окно, кричит им вслед: «Вернитесь! Я здесь!» Они оборачиваются, узнают его, улыбаются, машут ему… и тут их головы разлетаются как спелые арбузы с ярко-красной мякотью внутри. Карен поворачивается к учительнице, но она лежит лицом на столе – в луже крови, в осколках стекол ее дешевых очков…

Он снова купил мотоцикл и снова отправился в Лас-Вегас. За две недели он проиграл все, что у него было плюс свое пособие по ранению на много лет вперед. Он взял кредиты в двух банках и снова проиграл все. Он проиграл даже свои красивые круглые медали. А потом он куда-то исчез.

Спустя девять лет армейские друзья нашли его, спивающегося и заросшего до глаз, в самом пропащем трейлер-парке в южной части Лос-Анджелеса. Карен работал на свалке, много пил и был обязан посещать курсы управления гневом, потому что недавно опрокинул в супермаркете лоток с арбузами и не успокоился, пока не растоптал их все. Друзья переселили опустившегося снайпера в мотель, отмыли, побрили, вывели из запоя, а потом предложили подписать контракт с охранной фирмой, название которой было очень похоже на жизнь, которую Карен тогда вел. Фирма называлась Blackwater – «Черная вода». Казалось, что тьма, объявшая Карена до самой души, теперь обрела имя и окончательно предъявила на него свои права. Он подписал бумаги, не читая.

Через три месяца тренировок, он снова оказался в Ираке. На этот раз он не попал на передовую – в его обязанности входило сопровождение важных грузов в тылу. Он ехал в бронированной машине, а снайперский карабин лежал рядом с ним – на соседнем сиденье. Только они двое – этот карабин и Карен – знали, что никогда больше не выстрелят в человека. Почему же Карен вернулся? А разве он отсюда когда-нибудь уезжал? Разве не здесь – среди золотых барханов, похожих на осенние крыши старого города, есть улица, по которой уходят куда-то его отец и мать, и школа, в классах которой снова и снова звучит строгий голос учительницы Шушаник: «Хачатрян, у тебя совесть есть?».

Четвертый конвой стал для Карена последним. На въезде в какую-то деревню головная машина подорвалась на мине. Фуры с грузом моджахеды обстреляли из гранатометов. Потом начался ад. Пули с той и другой стороны прошивали глиняные стены домов, убивая ни в чем не повинных жителей. Одна из фур взорвалась, и в воздух поднялись тысячи стодолларовых купюр. Пылая, они кружили над деревней, как крохотные валькирии. Из домов выбежали люди. Не обращая внимания на пули, они бросились подбирать деньги. Многие из них падали на устланную долларами дорогу, чтобы уже никогда не подняться. Среди них были старики, женщины и дети. Одна девочка, лет девяти, ловила летящую с неба огненную бумагу голыми руками, обжигалась и плакала. Карен видел, как упала и больше не поднялась женщина, выскочившая на дорогу вместе с ней – может быть, ее мать или сестра. Он рванул бронированную дверь и побежал к девочке. Тряпье, в которое она была одета, уже занялось. Пули и осколки разбивали асфальт совсем рядом с ней. Он ничем не мог ей помочь. Он просто упал на нее и закрыл ее своим телом. Потом он поднял голову и ощутил, как внутри его правого глаза что-то взорвалось. Ему на мгновение показалось, что его мозг ало вспыхнул и разлетелся в стороны как арбузная мякоть.

Ничего страшного. Это ведь было совсем не больно.

Полгода он провалялся по госпиталям. Ему восстановили глаз, но с тех пор он им почти ничего не видел. Руки, которыми он закрывал девочке голову, сильно обгорели, поэтому кожу на руки пересадили с его же спины. Потом он еще несколько месяцев искал девочку по всем больницам и приютам. Он потратил всю свою страховку на то, чтобы убедиться в том, что она жива. И он нашел ее. В сиротском приемнике в Багдаде у него подкосились ноги, когда ее привела медсестра. Он сполз по стене на пол и плакал, вытирая щеки навсегда онемевшей тыльной стороной ладони. Девочка испугалась, обняла медсестру и спрятала лицо на ее груди. Она не помнила его, а он не знал ее языка. И кто из них кого спас, трудно было понять. Но какими далекими и нелепыми показались вдруг ему все эти картонные города и сияющие пустым блеском медали, какой глупостью обернулись его скука и его мужество, все его ружья и все бутылки. Первый раз в жизни он точно знал, что должен сделать. И в первый раз за много лет его отец и мама вернулись к нему во сне живыми. И строгая Шушаник Гарибян улыбалась ему одними глазами сквозь свои старые дешевые очки и молча одобрительно кивала…

Водка в самолете стоила пять долларов за сто грамм. За бортом был только туман – совсем как в наших с ним головах. Мы выпили и разговорились…

Карен летел в Лос-Анжелес к своей дочери. Он грустил, потому что не видел ее целый месяц. Каждые два года он приезжает в Ереван – навестить могилы родителей, которые погибли в автокатастрофе, когда он еще учился в школе. Он обязательно приносит цветы к надгробию Шушаник Гарибян. И он всегда держит при себе тяжелые роговые очки на резинке с надписью Blackwater – «Черная вода». Потому что и это его жизнь, из которой нельзя вычеркнуть ничего плохого и ничего светлого.

Жизнь бережно несет тебя над всеми пропастями и ужасами мира, она хранит тебя как хрупкую елочную игрушку в вате между оконными рамами детства. И она говорит тебе, когда становится совсем плохо: «Все, все на свете можно исправить. Я твое единственное богатство, которое ты должен успеть раздать. Главное, не оставляй ничего себе. И тогда мы все исправим, мы все вместе с тобой исправим!».

Я же говорю – ничего страшного. Все можно исправить.

Ничего страшного. Ведь если ты это слышишь, значит ты еще жив.

Сергей Протасов,

Калифорния