Владимир Крыловский | Опубликовано 02/15/2007

Разговор происходил летом 1992 г. в санкт-петербургской квартире в одном из старых районов города. Моим собеседником был 54-летний поэт Николай Браун, бывший политзэк мордовских лагерей (ст. 70 УК РСФСР – антисоветская агитация и пропаганда), старший соратник вышедшего из подполья Российского Имперского Союза-Ордена. Привожу его рассказ дословно, не переставив в нём на другое место ни одной запятой:

"Николай Николаевич Браун, мой отец, 1900 года рождения... В 20-е годы – один из виднейших санкт-петербургских поэтов и переводчиков. Он вместе с поэтами Всеволодом Рождественским и Василием Казиным выносил тело якобы повесившегося Есенина из гостиницы "Англетер".

Им позвонили домой из российского Союза писателей, и попросили прийти. Отец считает, что нужно было создать видимость, что Есенин повесился, и нужны были вызывающие доверие свидетели. Они (власти – В.К.) не боялись пригласить "независимых свидетелей": была полная уверенность, что они будут молчать.

В номере было всё перевёрнуто. Это были явно следы ночной драки (отец пришёл в "Англетер" утром). У Есенина на теле были чётко видны следы насилия: под глазом был синяк, рука в локтевом суставе была вспорота каким-то острым предметом; на лбу была шишка, кожа в этом месте была содрана или обожжена; над верхним веком была рана, сделанная стилетом или спицей, уходящая глубоко в мозг, как бы в глубину черепа; на голове была ссадина, создающая впечатление, что удар был нанесён сзади.

Язык у него не был высунут, как бывает у повешенных. Рот был раскрыт, как бывает, когда человек мучительно стонет. На теле были типичные для драки ссадины. Правая рука была согнута в локте, так и окостеневшая, и создавалось впечатление, что его душили, а он, уже бессознательно пытался освободиться от петли.

На столе у трубы парового отопления стоял стул. Верёвка находилась тут же в комнате, но не на трубе, её уже сняли. Это была верёвка, какими обычно перевязывают чемоданы. Но отец хорошо знал, что у Есенина был модный заграничный чемодан, который не надо было перевязывать. Верёвка эта казалась инородным телом.

Нигде не было видно пиджака, и отец сделал вывод, что пиджак предусмотрительно унесли, так как он мог хранить на себе следы борьбы, в частности пятна крови. На столе, за которым милиция составляла протокол, лежал галстук Есенина, и на нём не было никаких следов.

Когда он лежал в гробу, все следы насилия были тщательно и искусно закамуфлированы. Казин всю ночь просидел у гроба в морге, заливая горе и страх водкой..."

Трое друзей Есенина, не сговариваясь, долгие десятилетия молчали об этом, так силён и огромен был страх. В конце 50-х годов Николай Браун-старший предложил своему сыну поехать с ним за город. Там, гуляя по лесу, он рассказал ему всё изложенное выше, попросив всё хорошенько запомнить: такие записи в то время лучше было не хранить. После рассказа отца у Николая Брауна-младшего сложилось мнение, что при разработке операции по убийству С. Есенина ОГПУ использовало суицидальные мотивы, встречающиеся в его творчестве: "...В зелёный вечер под окном на рукаве своём повешусь..." (стихотворение "Устал я жить в родном краю...").