Это не очерки, не эссе, это короткий мазок по огромному холсту. Это просто мазок, и вздох. Вздох и мазок!  И ещё здесь, чуть сдерживаемое дыхание страны. И ещё, описание её ­ это всего лишь песчинка, поднятая на берегу океана.

"Голых веток оснежен излом. Круглый месяц на дне Голубом. Ворон на ветке во сне  Снег  отряхивает крылом".  Думаете древний японский сонет – танка?  Нет, это только подражание ему. И знаете кем?  Русским поэтом-символистом Вячеславом Ивановым, написавшим это  в 1935 году, и где? В Париже. 

Вот изменчивая российская судьба, и вечные строчки замирающих  в небе японских поэтических штрихов жизни.

Но мы увидели не белую от снега Японию, а Японию в её изумрудно-зелёной изысканности мая.

 Мы прилетели в неё после Южной Кореи, где я вдоволь усладил плоть любимой корейской едой, да так, что за несколько дней напрочь пропах пронзительной  красной капустой кимчи.

Здесь, в воскресенье, в огромной церкви Манмин (Для всех народов), я сказал перед ста тысячами корейцев: "Понимание  святости Божьей придаёт смысл всему христианству. Без него, христианство – догма.  С ним, христианство  -  очищение души и прикосновение к Богу".

А потом было улыбающееся прощание, скрывающих усталость людей, а потом лайнер пробежал, как по судьбе, и мы взяли курс на Японию.

Что я запомнил больше всего в Японии, скажу сразу. В Токио, возле Императорского сада, на слегка загаженном озере, танцевал одинокий белый лебедь. Который, по правде говоря, не вполне был белым, а местами грязноватый, но всё равно, в этой жизни он был белым лебедем!  Мне казалось, что он танцевал для меня, и предупреждал танцем о чём-то… А возле него, из воды выпрыгивала большая красная рыба, с открытым ртом и выпученными круглыми глазами. Почему возле лебедей всегда открытые рты и выпученные глаза…

Нас спросили: "Вы хотите жить в современной гостинице, или предпочитаете гостиницу в старом японском стиле"? Естественно, зажмурившись от  собственной смелости, мы ответили: " в старом!". При входе в зелёную гостиницу нам сказали, в номере переодеться в халаты, в обычной одежде в холл желательно не спускаться.  Мы надели  кимоно, и весь вечер просидели внизу, при свечах, пили зелёный чай и ловили запахи  незнакомых цветов и  масел.

Потом мы пошли в старинную баню при гостинице. Стояла огромная деревянная бочка с горячей водой, а рядом, поменьше, с холоднющей. От японцев шёл пар, когда они после кипятка прыгали в холодную воду.  Мы тоже так делали, и через полчаса, видимо,  лица наши вытянулись, а глаза сузились, и мы стали задумчиво бормотать о том, что  треск ветвей напоминает о приближение старости, а крик жаворонка, о том, что где-то вверху парит наша мечта. В раздевалке, старый японец надевал кальсоны, примерно такие, какие в России  носили в войну с фашистами. Потом старик, игнорируя нас, надел две пары носков. Он показался мне подпольным самураем, пришедшим из прошлого.

 А вообще, в этой стране, где  сейчас живут 128 миллионов человек, всё  уживается очень мирно. Кажется, что она  тихо и незаметно переползла из одних исторических процессов в другие, где уникально дополняют друг друга  высочайшие технологии и деревянные туфли с холщовыми халатами, циновками и крошечными чайными чашечками.  Что возникало в ассоциациях при слове "Япония" 50 лет назад? Рисовые поля, портянки на ногах солдат,  сморщенные лица под соломенными шляпами. А сейчас, какие ассоциации? Самая высокая компьютерная технология, лучшие в мире автомашины, телевизоры, кинокамеры и красивый путешествующий народ. Почему эта страна получила такое благословение, при сравнительно средних лидерах, не знаю. Это дело Бога давать благословение по Божьей, а не по нашей логике. Может быть, потому что она единственная страна, которая познала сжигание атома на человеческих телах.

Я научился говорить "спасибо", это означает "арегото", с ударением на  последнем слоге.

Ещё я запомнил кафе, где кофе разливала женщина с удлиненными грустными глазами, её ресницы иногда вздрагивали, как потревоженные бабочки. Она только один раз взглядывала на человека, и потом, на какое-то время, входила вовнутрь себя.  Мы бросали в чашки маленькие кусочки коричневого сахара, они тонули, и мы тонули в людях.

Вокруг точёные лица, с плавной аристократической горбинкой на носах, с длиной чарующей  раскосостью очей. А рядом, простые и добродушные расплющенные булки физиономий, с тёмными изюминками глаз. В целом, японцы очень заметно подросли. А вот ноги у многих женщин коротки, кривоваты и тонки. Хотя не у всех. Когда мы млели под солнцем на траве Императорского сада, туда вошла и села под дерево  девушка с непомерно длинными, как будто индивидуально выкованными ногами, такими, что дух захватывало, пока мы осматривали снизу доверху их бесконечность.

У японцев своя мода, я о ней потом чуть-чуть расскажу. Но у японцев "белых воротничков", незыблемые чёрные костюмы в жару, белые рубашки, тёмный галстук, чёрные туфли. Скука смертельная, японский офисный народ показался мне даже скучнее "белых воротников" Америки.

В метро чисто и безопасно.  Пассажиры спят, или прикованы к мобильным телефонам, которые уже выполняют все функции компьютеров. Таких телефонов, даже в Америке ещё нет.  Всё встроено на крошечном пространстве: обычная программа телевидения, электронная почта, игры, поисковая система, связь со всем миром.  Смотришь, пишешь, слушаешь, получаешь, покупаешь, платишь. Живёшь. А на соседей ноль внимания. Это вариант почти законченной урбанизации, реальное будущее мира.

На ученицах школ, форма, похожая на матросскую. Рядом с ажурными линиями тел, достаточно много девчонок, со странно толстыми ногами вверху. Иногда по улицам проходят сосредоточенные люди в самурайских костюмах, или в ярких кимоно, в деревянных сандалиях, с косичками в лакированных волосах. Это ревнители японских ценностей, патриоты.

В Токио живёт 12 миллионов человек. Улицы в часы пик невероятно запружены машинами. В это время станции и литые вагоны метро до отказа заполняются разноцветной целеустремлённой толпой.  Утро перед работой – это японское чистилище. Специальные работники метро в часы пик буквально запихивают пассажиров в поезд, утрамбовывают вагоны спешащим народом. Из-за этих столпотворений некоторые люди выезжают из дома за три часа до начала работы. При этом надо учитывать уклад жизни среднего японца. Тысячи ресторанчиков и кафетериев открыты допоздна. Японцы любят хорошо поесть и выпить саке поздно вечером. Они едят всласть и не спеша. Поэтому многие идут спать в два ночи, а просыпаются в 5 утра. Понятно, почему во всей Японии хронический недосып. Такая массовая ситуация родила новые веяния в жизни  страны. Например, в деловых районах строятся десятки дешёвых домов-гостиниц, где вас помещают не в номер, а в отсек, похожий на что-то среднее между гробом без крышки  и корытом без дна. Здесь места хватает только для тела, а в уголочке телевизор размером в записную книжку. Но зато, утром, вы пешком добираетесь на работу за 20 минут. Это изменение в тактике жизни  дало толчок производству особых рубашек для "белых воротничков", ведь для них явиться в контору в чистой белой сорочке равно по значению самурайской присяге на верность. Поэтому появились однодневные сорочки, сделанные из прочной бумаги. Без увеличительного стекла вы не отличите их от обычных, но после работы они выбрасываются, так-так не подлежат стирке.  Стоят они копейки, и японцы рады этому явлению, не меньше чем победам в компьютерной технологии.

Мы были на знаменитом рыбном рынке Токио Цукудзи. Он считается самым большим в мире. Какие голландские картины! Какие  учебники с картинками!  Перед сокровищами этого рынка всё другое выглядит блекло и абстрактно. Перед нами был весь подводный мир океана, перенесённый на деревянные столы.  Перечислять  всё виденное, нет сил и памяти. Это – завораживающий прощальный танец подводного царства. Ошеломлённый, я вначале, отмечал только знакомое: скумбрия – любимая рыба одесского люмпен-пролетариата, бычки – апофеоз советского  плебса. Встретил ещё пару узнаваемых рыб, а остальное, простите, было новым и невероятно ярким. Мелькали перед глазами величественные туши двухметровых тунцов, морские раковины всех видов и форм с их экзотическими обитателями, бледно-розовые лососи,  гигантские крабы, длинноусые лангусты и ещё тысячи разных морских существ, которые видишь впервые в жизни, не подозревая, о том, что всё это можно употреблять в пищу. По рынку ходят элегантные японские джентльмены, это метрдотели и шеф-повары лучших японских ресторанов, начинающие утро с осмотра  уловов Цукидзе. Конкуренция бешеная, поэтому, здесь часто кипят страсти, как на Токийской фондовой бирже. На Японию приходится 10%  мирового потребления рыбы, т.е., каждая десятая рыба находится на столе японца. И почти 90%  торговли рыбой и морепродуктами в Японии, приходится на рынок, где мы сейчас находимся. Перефразируя французскую классику – мы были в рыбном чреве Токио, Мекке для гурманов.  Вообще, Цукидзе переводится,  как "земля отвоёванная у моря", но это ещё и морской улов, отвоёванный у моря. Мы сели перекусить тут же, в крошечном рыночном кабачке, одном из десятков.  Я смотрел, как старик японец нарезал сырую рыбу для еды. Он делал это с огромным вниманием, не отвлекаясь ни на что, не отвечаю никому. Его работа – дело серьёзное. В Японии такая профессия считается очень ответственной и опасной. Становясь мастером подготовки сырой рыбы для еды, ты берешь на себя ответственность за жизнь людей. Ошибешься, пропустишь ядовитую часть рыбы, и всё, конец клиенту, и тебе. Почему, и "тебе"? Потому что от такой ошибки, в Японии тебе до конца дней позор и анафема. Поэтому готовят здесь таких мастеров в специальных школах, где курс обучения 6-7 лет.

Мы получаем плошки супа "мисо", плошки с нежными кусками рыбы на клейком чистом рисе с водорослями,  свежеприготовленный хрен васаби.  Из старого чайника с зелёным чаем идёт пар, нам наливают пиалы, чай слегка обжигает губы, шепчутся простые слова молитвы, и в этот момент вы чувствуете, что всё отодвигается на задний план, и жизнь прекрасна.

С моста Нюдзюбаси, главного входа в Императорский дворец, мы смотрим, как на светлом мареве неба  чеканится изящный конус горы Фудзиямы или Фудзи. Это не просто заснеженная гора, для японцев, это символ их духа, это великое звено, связывающая прошлое и настоящее народа. О Фудзиями  сотни поэтов складывали стихи, название частично переводится, как "огонь". Ну да, ведь Фудзи, по существу,  это вулкан с кратером, в котором время от времени происходят извержения. Часто, эту священную гору художники отождествляют с прекрасной девушкой, у которой на белом плече ветка  цветка глицинии. Более 300 лет назад поэт Басё писал: "Пускай  туман, осенний дождь, Не видно мне Фудзи, Но греет сердце мне она, В  моей больной груди…"

По  токийской реке Сумида плывут маленькие лодки и деловые катерки. Токийцы очень любят её  и даже создали музей своей реки. Во всём мире известны картины и гравюры с одной темой: "Любование цветами на реке Сумида". Раз в году на ней проводятся красочные "огненные фестивали", салюты, фейерверки, петарды, хлопушки, праздничные гуляния. В честь чего? Как ни странно, в честь соотечественников, погибших  600 лет назад от чумы.

В Императорском дворце расположен древний форт,  Меня поразили камни, которыми обложены его защитные стены, более 5 метров длиной, весом  около 5 тонн. Как же могли тогда, когда строительной техникой были только руки, лет 700 назад, обкладывать ими стены?! Но вспомнил египетские пирамиды и слова из Библии  "Будете, как боги", и вновь сообразил, что человек может совершить всё… Почти всё…

Токио – во многом, город пульсирующей человеческой энергетики. Но также присутствует в нём особая гармония, дающая человеку застыть у цветущей ветки или поющей птицы, и  утеплить душу творением природы, созерцанием прекрасного помочь своей уставшей душе. В Библии сказано "Небеса проповедуют славу Божью", а значит и каждый цветок, и каждое пение птицы… И здесь, люди умеют переключать своё внимание от забот, на ветви, птиц, снежные горы и струящиеся воды реки.

Сверкают ресторанчики, харчевни, забегаловки, в них чревоугодничают уставшие японцы. Они  могут в этом оттягиваться по-настоящему, полностью погружаясь в процесс  гурманистического насыщения.

Брызжет Токио рекламным огнём, открывает тайны приезжим, но не все. Я понял, это по настоящему остров Свободы. Не Куба нищая, рабская, венерическая, а именно, пережившая атомный удар Япония, но сумевшая выстоять и подняться до верхних высот процветания.

Ещё мы побывали в популярных молодёжных кварталах, на улице Такеста, где сотни явно не дешёвых магазинчиков торгуют одеждой, обувью и безделушками, которые предпочитает молодёжь, от 15 до 20 лет. По улицам ходят, стремящие удивить друг друга своей выдумкой и раскованностью мальчишки и девчонки. Наполовину рыжие и наполовину синие волосы, на  носах и губах наколотые камешки и колечки, из всех дверей несётся возбуждённая громкая музыка. Но надо сказать, что у молодых японцев есть своя, лично японская мода. Конечно, многие пацаны  напоминают  американских рокеров, панков и металлистов. И ещё больше  их любят чёрный цвет. А девчонки, ну просто конец света, кружевные чулки, умопомрачительные шорты,  сникерсы безумных цветов. И всё же, это японская мода, хотя и с американским влиянием и французской элегантностью, но с японскими линиями, японскими орнаментами, японским незримым лицом, японской гордой одиозностью.

Мы прощались с Японией, в невероятно старом храме Асакусо-Каннон. Он считается самым священным храмом страны. Там есть камни, зелёные от нечеловечески  вечной старости. Повеяло  небом и детской мудростью прошлого. Как будто камни приоткрыли уставшие от жизни глаза.  Я стал на возвышение и стал по-английски рассказывать людям о Христе. Они деловито проходили мимо, не мешая, но и не вникая. Меня слушал только  буддийский монах. Он приблизился ко мне: " Мы знаем о Нём. Некоторые  из нашего народа обратили к Нему свою жизнь. Уже есть такие. Но сегодня,  не отвлекай своё сердце. Будь с Ним, но не говори громко об этом. Это же любовь…"

Я вспомнил японское слово "сатори". Достигнуть в душе сатори, это значит  обрести душевное спокойствие, ощущение небытия, и почувствовать внутри просветление.

Вся Япония была для нас храмом вежливости, просветления, хрупкости и углубления в тишину природы. И уезжали мы  из неё с чувством, как будто побывали в светлом храме. Как будто  мы были погружены в прекрасный зелёный сон. Арегото тебе!