Она пожимала худенькими плечами и смотрела на меня странными вишнёвыми глазами с янтарным отливом.

– А ты могла бы прижмурить глаза?

Она старалась, но янтарные вишни не жмурились и продолжали украшать мир.

Господи, мне надо пережить это лето, потому что тогда оно сохранится в сердце и умирать будет легко. Господи, дай понять, услышал ли Ты меня… Воздух звенит, но это не Твой голос…

Я спустился с веранды в сад, сорвал зелёное яблоко и с хрустом откусил от него. Она подбежала: "Дай и я…", из моей руки тоже хрустко откусила, и закричала с набитым маленьким ртом: "Я откусила хрустея тебя, хрустея"! Яблочный сок слезой скатывался с её губы.

Я отошёл, и сказал в сторону: "Поеду на мотоцикле в лес, и там постараюсь найти грибы. А потом я сварю такой грибной суп, какой варила моя бабушка, и когда мы будем вдыхать его запах и пар, то будем глотать слюну…"

Она быстро подбежала к мотоциклу и стала садиться на заднее сидение своими тоненькими джинсами. Я на сущее мгновенье представил, что она сзади обнимет меня, и сказал громко, почти крича: "Нет, радость моя, нет, ради закрытых для меня дверей рая, оставайся здесь…"

Янтарные вишни заглянули прямо в середину сердца. Она всё знала про меня и видела, как дрожали у меня руки, когда я усаживался на мотоцикл.

Да, скоро я нашёл грибы, их было в лукошке 18, я купил их с лукошком у двух братьев-мальчишек.

Один, что постарше, очень смешно кинул мне: "Как дела, братан?". Я подумал и взвешено ответил: "Вроде бы, всё плохо…". Второй, поменьше, понимающе кивнул белой головой. А первый, отвёл глаза. Может он был пророк и боялся говорить. Я сказал ему: "Пока, пророк…" Он не удивился. И младший не удивился.

В это село люди из разных городов приехали отдыхать от жизни. И кто-то меня вкинул в эту сеть. Сейчас я поездил по селу, туда-сюда, встретил бежавшую унылую собаку, с рабски склоненной головой и напряженными от голода глазами, страшно заскучал, заплоховел душой и вернулся в этот вишнёво-янтарный двор.

Она сидела, подперев рукой щеку, как очень взрослая, и смотрела на меня. Я чувствовал, как везде в воздухе, стали появляться странные нагретые вишни. В летней кухне нашёл старый, но чистый котелок, стал чистить грибы и укладывать в него. Она вошла в кухню, остановилась сзади меня. Я слышал её дыхание. Послезавтра я уеду и это дыхание закончится. И сказал, не оборачиваясь: "Но я проживу на этой земле ещё целое лето…"

– А потом? – задала она вечный вопрос.

– А потом, я, наверное, умру, и вокруг меня станет тихо…

– Да нет, вокруг тебя будут ползать жучки, букашки, муравьи, они будут шебуршать и мешать тебе…

Я повернулся к ней с подосиновиком в руке: "Ну, тогда ты поведёшь меня к дверям рая, может я смогу войти туда, и букашки с жучками и муравьями, перестанут мешать мне…"

– А как найти эти двери?

– Выйди за ворота. Потом поплачь. Потом посмейся. После этого, ветерок потянет тебя вверх и приведёт к дверям рая. На них растёт мох и дикий виноград, а рядом с ними, на прекрасном железном стуле посапывает дежурный …

– Будить его?

– Не обязательно… Ворота не заперты. Ты их отворишь, но не отпускай, придержи, а то захлопнутся. И вот тут наступает главное: Ты должна тихо прокричать моё имя, но так, чтобы не разбудить дежурного…

– А как?

– Ты широко открываешь рот, но кричишь очень тихо. В этот момент нельзя смеяться и плакать… И я должен услышать твой очень тихий, почти райский голос…

Она горько вздохнула: "Ты ведь давно знаешь, что всё уходит, и оно уходит навсегда…

– Да, знаю, – прошептал я, и продолжал упрямо чистить грибы.

– Ты будешь их замачивать на завтра?

– Да, и завтра я сварю суп по рецепту моей бабушки, но случайно провороню ядовитый гриб и он сделает этот суп отравой…

– Я знаю, раньше ты любил смотреть в русалочьи глаза…

– Да, но это прошло…

 Она помолчала в тишине, опять вздохнула, два раза подряд.

 – Веришь мне, что сегодня я слышала сладкий голос виноградной ягоды и песню наливающейся сливы…

– Верю… Вы все похожи друг на друга…

Я слышал, как она присела на корточки, представил её тонкие колени через натянувшиеся джинсы, и сверху всего, янтарные вишни.

– Эй, – позвала она.

Я повернулся к ней, медленно так поворачивался, было страшно.

– Знаю, что всё будет против тебя и меня… Я могу немного тебя пережить, но не хочется… Эй, давай переживи вначале это лето… А потом, мы вдвоём начнём переживать осень…

– Нет, осенью, ты уже должна будешь пропустить меня в рай, потом его двери захлопнутся, и мы будем находиться по разные стороны рая… Вначале мы будем перекликаться, а потом ты уйдёшь к своему жениху… А потом…, разве ты не знаешь, что будет потом? Когда ты уйдёшь, они выведут меня на задний двор рая и расстреляют за неправедную жизнь…

– Нет, я не уйду…

– Тогда ты услышишь выстрелы…

– Тогда их пули попадут и в меня!

– Это не пули, это дни…

– Тогда их дни попадут и в меня…

– И что случится, тихий подсолнух, с тобой…

– Мы обнимемся, когда будем умирать, от летящих в нас дней.

– Нет, мы никогда не сможем обняться…

– И перед смертью?

– Только после неё…

– А сейчас?

– Нет, иначе я не переживу лета…

Тогда она сказала: "Может быть летом мы вместе начнём осень?"

– Если ты не хочешь, чтобы я загрустил и заплакал, как все умирающие кузнечики мира, не подходи близко ко мне…

– Что я должна делать?

– Не знаю, радость, подсолнух и тишина…

Она отвернулась, и вновь присела на корточки, и тонкие колени натянули джинсы, и вишни искоса смотрели на меня. В это мгновение она лишала меня моего последнего лета. И я смотрел на неё, и она вздрагивала зябко. И снова я долго и тихо смотрел на неё, а она точно так смотрела на меня.

А потом лето придвинулось ко мне вплотную, и Бог сияющей рукой прижал меня к сиденью мотоцикла и подтолкнул в спину. Я мчался-мчался по пыльным дорогам и вылетел к неизвестной реке. Она была гибкой, блестящей и обманной, и знала, что лета мне уже не пережить. Я согласно кивнул ей, ещё больше разогнался и полетел в неё, в её искрящую синевой кончину. И когда, на мгновеньюшко, завис в воздухе, успел увидеть задний двор рая, где мы стояли с ней вдвоём, в нас прицеливались добрые служители, а на крыше, невидимый никому, кроме расстреливаемых, дурачился и смешил нас шут Петрушка.