Михаил Моргулис | Русский микрорайон , Вам расскажет репортер

Я сплю хорошо,

Мне мерещится всё,

И запахи, и колыбели,

Лай толстых щенков

Сок арбузных кусков…

И вдруг, остаётся лишь круг

И гаснущий голос свирели…

Звуки музыки нашего поколения постепенно застывали в воздухе медовым сиропом. Они ещё медленно поднимались к небу, но уже утихали, густели янтарно, прозрачно и призрачно, превращаясь в огромную сюрреалистическую картину, где у моря, под куполом зонтов, сидели прекрасные женщины, а в полях, от сгорающих листьев осени поднимался дым, с грустным запахом ушедшей любви. На этой музыкальной картине мечты в образе ангелов сидели на холмах и манили нас к себе  душистыми крыльями. А вокруг  летали бабочки, сделанные из  тёплого золотистого воздуха. В звуки музыки-картины были вплетены голоса  уходящих поездов, умирающих слонов, улетающих журавлей,  вскрикивающих от восторга волн, падающих на белопесочное тело берега. В звуках был смех младенца и оханье старика, кукованье, уставшей от счёта кукушки, безнадёжный взгляд, прощающихся навсегда людей, стоны  покинутых влюблённых.… И было во всём этом небесное, туманно-синее волшебство музыки…

Я узнал музыканта по звуку. Я не увидел его, но, услышав этот невероятный звук саксофона, понял, он здесь. И я нашёл его. Он, маленький, стоял спиной ко мне  и всем телом выдувал тоску и счастье жизни. Не было лицемерия, фальши и обмана. Это был он, Адик Степанян, необыкновенный  музыкант, чей звук саксофона я ставлю в один ряд со звуком Гамлета в мире старого джаза - саксофониста Стена Гетза (Stan Getz). Адик – это духовная тень Стена Гетза - одного из самых одиноких джазменов Америки. Все  джазмены играя, закрывают  глаза, но, только слушая больших музыкантов, вы чувствуете, как под их прикрытыми веками проплывают долгие годы человеческих страданий и надежд; под зажмуренными глазами играется сага о любви и смерти, о мире и мечте, о тяжёлой земле и лёгком небе, о человеке и о Боге.

Почти полвека тому, во времена, когда жизнь казалась бесконечной, я впервые услышал эти гортанные, певучие, великозадумчивые, завораживающие, обволакивающие   звуки Степаняна. Падая в реку времени и плывя в прошлую жизнь, я вижу советских полулегальных джазменов среди спикировавших на СССР чёрнокожих джазменов легендарного  оркестра Дюка Элингтона. Тогда, в паутино-серое советское время, приезд этого оркестра в империю зла, был подобен падению гигантского метеорита, на котором вдруг оказалась счастливая разумная жизнь. В их аккордах жила великая вольность духа, их музыка была кислородом свободы, вдуваемым в губы  задыхающейся душе советского человека. В те фантастические дни Элингтон пригласил встретиться с ним и его великими игроками несколько лучших музыкантов Москвы, Киева и Петербурга. Среди них был Адик. Когда советские саксофонисты, до предела сгорбившись и до невозможности поднявшись на носки, сыграли свою импровизацию, Дюк, мерцая выпуклыми глазами и конечно, слегка кокетничая, сказал:  «Зачем нам приезжать, если тут есть такие  как вы…»

Потом был знаменитый, гениальный и одновременно «отмороженный» Бенни Гудман. Он  слушал, как играет Адик, цокал языком, смотрел мудрыми с сумасшедшинкой глазами.

Я  различаю два вида игры на саксофоне, которые поднимают исполнение до самой высокой планки:

1. Когда в звуках музыки чувственно и умозрительно ощущается и бьётся мысль, а звуки из всех сил и возможностей стараются донести её к слушающему разуму

2. Когда музыка, - просто поток музыкального сознания, поток звука, передающий аромат  мудрости, любви, тишины и искры ненависти и отчаяния.

Адик Степанян, представитель второго вида – Дон-Кихот саксофонного звука.

У него, рыцаря печального образа, они  плывут в вышину, прорывая дремучие леса суеты, рутину мещанства, грязи и обмана. Эта музыка очищает слушающего её человека. Когда-то давно, на именинах  у покойного Довлатова, нобелевский лауреат Иосиф Бродский, сказал грассируя: «Хорошая поэзия всегда духовна». Я добавил: « Хорошая музыка, ещё более духовна…»

Бог присутствует у Баха и Бетховена очищающими дождями, Он поёт у Моцарта и Чайковского, Он в гневе  буйно рокочет  у Вагнера, Он стонет вместе с рабами  в музыке первых чёрных джазменов. Он мудр, величествен и нежен  в шёпоте и выкриках

 Дюка Элингтона, Луи Амстронга, Эллы Фитцджеральд, Чарли Паркера  и других философов джазовой  музыки.

Итак, тридцать лет спустя, звук саксофона Адика Степаняна, подобно звуку дудочки сказочного Ганса, снова привёл  к нему. Меня мало интересуют его рассуждения о жизни, смерти и  любви. Меня касаются и ранят только его гудящие, сотрясающие сердце звуки  о жизни, смерти и любви.

За годы, что мы не виделись, его музыка стала мудрей, она стала отголоском не отдельной страны, а всего мира: в ней кукурузные початки  и гроздья гнева американского юга, кровоточащая судьба армян, вечная славянская тоска, счастливые и горестные молитвы евреев. В ней переливается разноликий, разноцветный, разноголосый  океан жизни.

Потом я слушал  записи Адика  на дисках и снова они сжимали сердце  и делали меня маленьким перед величием Бога.

Перед расставанием Адик спросил: « Так что же такое жизнь?

И я ответил: «Жизнь, это погружение во что-то… Твоя жизнь, это музыка, в которую ты погружён  и где ты  очаровываешь всех печальных и себя, не зная, что ты счастливый человек….»

Он усмехался и дрожащими руками искал  клапаны саксофона. И было: ба-ба-ба-ба-ба, та-та-та – дада, мир, как океан, а люди волны.… И было в этом: смерть, воскресение и жизнь…

Михаил Моргулис

Автору статьи можете написать по электронной почте BridgeUSA@aol.com или по адресу: CBI, P.O. Box 67, Ashford, CT 06278 USA