Жил на свете человек, почему-то в России, почему-то в Одессе, почему-то звали его Иоган. Фамилия его была почему-то не Штраус, а Уточкин. Был он почему-то еврей.

Первую половину своей жизни он любил певчих птиц, но ему не разрешали держать их в доме. «Они создают галдеж»,— говорила его жена, которая всегда была главной. «А во-вторых, они стоят больших расходов,— добавляла она, заканчивая так все начатые им разговоры.

Тогда он пошел работать на фабрику, где делали игрушки, в деревянный цех. Иногда ему удавалось сделать деревянных птиц, которых он хотел бы видеть живыми. И получается, что во вторую половину жизни он создавал то, что любил когда-то. Не раз мастер говорил ему: «Что это вы сделали?! Это же какая-то птица...»

— А что, да, это одна такая птица...

— Но ведь вы должны были сделать трактор!

— Да-да-да, трактор. Что это со мной!

Но «это» было с ним всегда. Правда, он все-таки часто делал большой расписной трактор, но на его кабине всегда сидела небольшая птица, поющая в небо.

В доме его часто заходили разговоры о том, кто чего хочет от жизни. Все хотели квартиры, машины и без очереди курей в магазине. А он говорил: «Я хочу сделать птицу, которую во время войны я увидел, а потом забыл, какая она. Было тогда такое утро, как сдобная булка с розовым вареньем. Мы лежали в окопах, и нас вот-вот должны были поднять в атаку. Вдруг прилетела эта птица. Она прошлась, не боясь никого, по брустверу окопа. Она была прекрасна в то розовое утро, когда ужасно не хотелось умирать. Но я забыл, как она была прекрасна, потому что в этой атаке меня контузило, и я многое на время забыл.

— Наш папа всегда со странностями,— говорила жена,— ему бы найти куру в магазине, а он ищет птицу в небесах.

Потом в его семье поднялось волнение, и все решили ехать в Америку. У всех были причины уехать и, наверное, были у него, но он об этом не знал. Такие люди живут вне обид, и сердце у них болит по другим причинам. Дети говорили, что таких странных, как папа — мало. И никто ни разу не сообразил, что «мало» — это не всегда плохо. Вся семья поехала, и он тоже. В дороге он делал то, что ему говорили, таскал, в основном, чемоданы и оставался с внуками, когда все уходили. В Италии однажды семья подала в полицию заявление на его розыск. Он просидел весь день на римской площади Четырех фонтанов и явился домой поздно вечером, как-будто кем-то загипнотизированный. Он только сказал: «Я думал, что та птица прилетит к такому фонтану...»

В Америке их встретили родственники, и сразу же пошли разговоры о деньгах. Оказалось, что в Америке все хотят денег. Его семья тоже захотела денег. Но пока они были на содержании благотворительной организации. А тех, кто шел работать, благотворительная организация тут же снимала с денежного пособия. И тогда в воздухе черным коршуном повисло слово «кеш»*. Все хотели кеш, все мечтали о кеше, а он был в небе, и надо было его достать. И все заметались, ища лестницу в небо. А Иоган вынул свои пилочки и стал выделывать птиц, тех, которых он знал и помнил, и тех, которых никогда не видел. Раскрашенные, они наполняли комнату, и сейчас это особенно раздражало семью. Даже дочка, которую он любил больше всех, сказала: «Когда ты научишься делать что-нибудь полезное?!» Но однажды случилась редкая удача. Все были в хорошем волнении.

— Для вас, папа, есть работа на кеш,— объявил зять. — Надо будет резать железо.

— А не очень трудно будет папе? — усомнилась любимая дочка.

— Да нет, это же совсем просто, подставляй и режь, и ничего больше.

Он всю жизнь не любил металл, особенно после войны. Он любил дерево, потому что оно пахло жизнью, и в нем жила жизнь. Он очень затосковал, но не отказался, а то еще подумают, что он лентяй. И глядя в вышину, которая от облаков стала, как кружевное белое одеяло на голубой подкладке неба, он принялся резать железо. Через два часа он отхватил себе все пальцы на правой руке. А через две недели его привезли из больницы, и он вошел в дом, виновато улыбаясь, чувствуя себя большим негодяем за причиненные им хлопоты людям. Он сел на краешек стула и стал перед всеми извиняться. С любимой дочкой вдруг что-то случилось, она упала к нему на колени и плакала так, как в детстве, когда он жалел ее после чужих обид. А он осторожно приложил забинтованную руку к ее мягкой спине и рассказывал:

— Ты знаешь, дочечка, я в больнице вспомнил эту птицу. Она как... Я не знаю, как о ней рассказать. Ее надо было бы сделать... Жалко, что теперь я не смогу... Но вы не волнуйтесь, я найду себе какую-нибудь работу.

И, поглаживая дочкину спину, он стал про что-то думать.

На кухне его жена между всхлипами делилась с американской родственницей еще одной неприятностью:

— Вы подумайте, пришел человек из антикварного магазина и купил всех его птиц, И предложил создавать их еще... Создавать — это то же самое, что делать...

— Ах, да, шюр **. Понимаю... Это значит иметь бизнес!

— Почему же это всегда приходит не вовремя... Ночью Иоган Уточкин лежал на спине, чтоб не придавить руку. Болели и чесались несуществующие пальцы, и трудно было заснуть. Вдруг приснилась музыка. Возможно это была музыка другого Иогана — Штрауса. Это не важно. Главное — она была изумительной. И под эту музыку в яблочном закате неба кружились островками любви и надежд все придуманные и непридуманные им птицы.

* Кеш (Саsh) наличные деньги. В данном случае речь идет о заработке, не отмеченном в документах и не облагаемом налогом.

** Шюр (Sure) — разговорное: «конечно, разумеется».