Российская тюрьма глазами американца

Интервью с Тревором Ридом, которого обменяли на Константина Ярошенко.

Грязь, крысы, принудительный труд, принудительное «лечение» галоперидолом, воровство пищи – все это испытал ветеран Корпуса морской пехоты США Тревор Рид в российских колониях, где он провел почти три года.

В августе 2019 года Рид был арестован в Москве, якобы за нападение на полицейского. Он эти обвинения отрицает. Через год российский суд приговорил его к девяти годам колонии общего режима. В апреле 2022 года Россия обменяла Рида на российского летчика Константина Ярошенко, отсидевшего больше десяти лет в США за сговор с целью контрабанды кокаина.

Опыт Рида в России особенно важен для понимания другого недавнего резонансного события: освобождения Россией трех американцев – журналиста Wall Street Journal Эвана Гершковича, журналистки Радио «Свобода» Алсу Курмашевой и бывшего морского пехотинца Пола Уилана – в ходе обмена заключенными в августе этого года. Лишь несколько американцев знают каково это – оказаться в российской тюрьме вдали от дома на длительный срок.

В своем первом интервью, опубликованном на русском языке, Рид рассказал «Голосу Америки» о том, что он испытал за решеткой, об условиях содержания в российских колониях, и о том, какое значение имеет освобождение американцев, несправедливо задержанных в России и других странах.

– В прошлом месяце Эван Гершкович, Алсу Курмашева и Пол Уилан вернулись домой после долгого времени в российской тюрьме. Что вы почувствовали, когда увидели, как они выходят из самолета?

– Я был очень рад, что США смогли вернуть их. И, знаете, все это вернуло меня к воспоминаниям о том, что я сам чувствовал в тот момент, когда я вышел на свободу.

Я также был рад видеть, что президент и вице-президент лично приехали и встретили их. Это наглядно продемонстрировало, как правительство Соединенных Штатов заботится о своих гражданах.

– После вашего освобождения в 2022 году вы сказали журналистам, что вас огорчило, что Пол Уилан не был освобожден. А когда его освободили в прошлом месяце, он уже провел в заключении почти шесть лет. Что для вас значило увидеть его на свободе?

– Я был рад видеть всех, кого освободили, но особенную радость доставило возвращение Пола. Я был счастлив, что для него это все закончилось для него, потому что он находился там дольше меня.

Я уже несколько лет находился на свободе, а он все еще был там. Я постоянно думал о нем. И, знаете, в какой-то момент ты начинаешь задумываться: выйдет ли он когда-нибудь оттуда? Его освобождение оказалось полным сюрпризом для меня. Я был очень, очень счастлив. Я заплакал, когда он вернулся.

– Вы один из немногих американцев, кто знает, каково это – быть незаконно заключенным в России на длительный срок по обвинениям, которые можно назвать политически мотивированными. Хочу задать вам несколько вопросов об этом. Вас арестовали и обвинили в нападении на полицейского. Как вы поняли, что имеете дело с политически мотивированными обвинениями?

– Ну, на тот момент мне еще не предъявили обвинения. Но я знал, что столкнусь с политически мотивированными обвинениями. Практически немедленно [после моего задержания] начальник полиции вызвал ФСБ. Я узнал это от назначенного адвоката, который был там. Он сильно нервничал. И я спросил: «Это нормально? Они обычно вызывают ФСБ?». Он сказал: «Нет, они позвонили начальнику ФСБ России». И как только он это сказал, я понял, что у меня будут проблемы.

– То есть, они позвонили главе ФСБ?

– Да, они позвонили главе ФСБ России, чтобы сообщить, что у них американец. Вскоре после этого люди ФСБ приехали, я сразу понял, кто они.

– Вы были приговорены в России к девяти годам заключения. Каково это – оказаться в российской тюрьме, не говоря уже о любой другой тюрьме, зная, что вам предстоит провести столько времени вдали от дома?

– К тому моменту, когда меня осудили, я уже был там около года. Так что я уже имел представление о том, каково это – быть в тюрьме. Я общался с другими заключенными и слышал, что такое лагерь принудительного труда. Девять лет – это тяжело. Но больше всего тревожит не это, а мысль о людях, которые о тебе волнуются – твоей семье, друзьях, девушке. Ты думаешь о том, как они смогут это пережить.

– Я спрашиваю вас об этом, потому что для большинства американцев тюремное заключение вдали от дома – нечто непостижимое. Но, конечно, российские тюрьмы также печально известны своими плохими условиями. Какими были условия там, где вы находились? Предполагаю, что вы побывали больше, чем в одной российской колонии?

– Да, я был, наверное, в 7 или 8 разных тюрьмах за все время.

– В семи или восьми?

– Да. И знаете, условия сильно варьируются в зависимости от того, где вы находитесь, даже в одном и том же регионе. Условия в одной тюрьме в Москве даже могут кардинально отличаться от другой московской тюрьмы.

Но, в общем и целом, условия крайне плохие. В некоторых тюрьмах инфраструктура просто отсутствует, здания разрушаются. В некоторых местах нет туалетов, просто дырка в полу. Крысы. Еду постоянно воруют тюремные начальники или высокопоставленные лица в тюрьме.

Они перепродают ее. Часто еда, которую вы должны получить, до вас не доходит. Так, если вам полагается куриная грудка или ножка, вы, возможно, получите только кости и кожу. Или, например, если вам положена овсянка, вы, скорее всего, получите воду с несколькими крупинками.

Но это сильно зависит от тюрьмы. Однако, в общем, условия везде очень плохие.

– Звучит как явная демонстрация коррупции.

– Абсолютно. Это не просто так, что, мол, кто-то, доставляя еду, ворует ее. Это целая иерархия кражи пищи. Когда еда поступает в тюрьму, начальник тюрьмы крадет значительную часть, затем начальники рангом ниже воруют немного меньше, и так далее, пока еда не доходит до вас в камеру. К тому времени столько уровней управления уже украли ее, что до вас доходит почти ничего.

– Какие были самые худшие условия, с которыми вы сталкивались?

– Меня отправили в психиатрическое лечебное учреждение. Они сказали, что это произошло по ошибке, но я думаю, это был способ давления, чтобы заставить меня прекратить откладывать подачу апелляции. Я использовал все возможные процедуры по российскому законодательству. И им это не нравилось. Один из способов давления на меня – отправить на обследование, после которого меня перевели в психиатрическое учреждение. Я думаю, именно там были самые худшие условия. В тех камерах вообще ничего не было.

Там была дыра для туалета, а вокруг много очень больных людей, которые нуждались в лечении, но не получали его. Кровь на стенах. Возле туалета везде фекалии. И как обращались с этими людьми, тоже было очень печально.

Я думаю, это было самое ужасное обращение, которое я видел во всех тюрьмах, в которых я бывал.

– За какие преступления они были осуждены?

– Многих осудили за серьезные преступления – за убийство или изнасилование и тому подобное. Это меня, конечно, серьезно беспокоило. Я думал: «Почему здесь так много людей, осужденных за убийства?»

Но это Россия, поэтому ты никогда не знаешь точно, совершили ли они на самом деле убийство или нет. Но у многих действительно были серьезные психологические расстройства, и, знаете, им просто вкалывали галоперидол. Им кололи его трижды в день. И эти люди становились отупевшими.

– То есть, это седативное средство?

– Да, седативное. Очень мощное седативное. Они ходили, но не понимали ничего. С ними невозможно было поговорить.

– Это звучит пугающе. Вам было страшно?

– Конечно. Да, это... Я не особо боялся условий или других заключенных. Я знал, что смогу защитить себя. Но пугающим было то, что российские власти использовали это как оружие против вас. Если ваше сознание усыпят, вы не сможете сопротивляться. Вся моя жизнь там была посвящена сопротивлению. А если вы находитесь под седативами, как вы можете сопротивляться?

– Они кололи вам седативы?

– Нет, не кололи. Я также сказал им, что, если они попытаются это сделать, я буду сопротивляться. Я угрожал врачу судом, открытием уголовного дела против нее.

И, знаете, что, возможно, помогло мне в этой ситуации, это то, что я сказал ей: «Я сообщу о тебе в посольство США. Ты попадешь в санкционный список». И она в итоге сказала: «Окей, я не знаю, почему этот человек здесь, но мне нужно его вывести отсюда». И меня перевели обратно в ту тюрьму, где я находился изначально.

– Вы упомянули сопротивление. И, как я помню, когда вы были за решеткой в России, вы отказались работать. Почему? И как это повлияло на ваше пребывание в тюрьме?

– Было несколько причин, но основная причина заключалась в том, что я не хотел делать ничего, что поддерживало бы российское правительство.

Это доходило до того, что российские власти пытались заставить меня участвовать в пропагандистских видео, где я бы рассказывал, насколько замечательна российская тюремная система и правительство. И я сказал: «Нет, я не буду участвовать в ваших пропагандистских видео». Это была одна из вещей, которые они делали.

Но другая причина – это трудовой лагерь. Я не хотел участвовать в труде, который, я знал, пойдет на поддержку врага Соединенных Штатов. Они удерживали зарплату, воровали ее. Меня это не сильно волновало, потому что это не такие большие деньги. Но я не собирался делать ничего, что поддерживало бы российское государство.

– А в 2022 году вас освободили в обмен на Константина Ярошенко, который сидел в США много лет за преступления, связанные с наркотрафиком. Как вы узнали, что вас выпустят на свободу?

– Я начал догадываться, что что-то происходит, за несколько дней, потому что меня перевели в другую тюрьму. Они пытались заставить меня подписать прошение о помиловании, но я отказался, потому что думал, что это очередной пропагандистский трюк. Однако позже я поговорил с посольством США, и они сказали, что это можно сделать.

После этого меня перевели из Мордовии в тюрьму Лефортово в Москве. Это меня сильно обеспокоило, потому что это еще одна тюрьма ФСБ. Когда я оказался там, мне ничего не рассказывали. Дня три я не знал, что происходит. Потом за мной приехала команда ФСБ, и я был почти уверен, что еду домой, но не был до конца уверен: Вернется ли Пол [Уилан] тоже домой? Как это все будет происходить?.. Я не знал подробностей до самого момента обмена.

– Пол Уилан, Эван Гершкович и Алсу Курмашева были освобождены месяц назад. То есть, вы лучше почти всех знаете, каково это – вернуться на родину после столь долгого заключения в России. С какими трудностями сталкиваются люди после такого ужасного опыта?

– У всех это происходит по-разному, но, по моему опыту, первое, с чем сталкиваешься, – это огромное количество людей, которые хотят с вами поговорить, провести время с вами. Это могут быть как незнакомые люди, люди, которые хотят узнать, что с вами произошло, так и члены семьи, ваши близкие.

Важно помнить, что эти недавно освобожденные люди долгое время находились в изоляции. И когда вы только что вернулись, бывает трудно сразу же снова начать общаться. Сначала вас просто захлестывает внимание людей, которые пытаются провести с вами время, и вам нужно какое-то время, чтобы к этому привыкнуть.

Когда я вернулся, организованная Армией США программа поддержки после изоляции, в которой я участвовал, мне очень помогла. Они явно понимали, что делают, потому что знали обо всех этих сложностях заранее.

– Чувствуете ли вы, что, спустя долгое время после возвращения, вы полностью реинтегрировались в нормальную жизнь? Или время, проведенное в неволе, все еще влияет на ваше восприятие мира?

– Думаю, со временем, хотя это у каждого происходит по-разному, вы возвращаетесь к тому, кем были раньше. Вы снова начинаете нормально общаться и не чувствуете необходимости в изоляции. Все постепенно возвращается к норме.

Но мысли о тюремном заключении остаются, вы продолжаете вспоминать об этом каждый день.

– Освобождение Пола Уилана, Эвана Гершковича и Алсу Курмашевой стало большой победой для правительства США, как вы говорили ранее. Как считаете, важно ли американским властям продолжать борьбу за освобождение американцев, несправедливо заключенных в России и других странах?

– Абсолютно. Если взглянуть на это, некоторые скажут: «Мы проиграли. Посмотрите, мы отдали таких людей России. Они заставили нас это сделать». Но я считаю, что у захвата американцев в заложники или их несправедливого задержания должны быть последствия.

Однако тот факт, что США готовы пойти на неравноценный обмен, чтобы вернуть своих граждан, отличает нас и делает нас лучше наших врагов. Вы никогда не увидите, чтобы Россия, Китай или Северная Корея пошли на подобный шаг ради своих граждан.

В США мы это делаем. И, думаю, это отчасти именно то, что делает Соединенные Штаты великими. И каждый раз, когда это происходит, я невероятно горжусь тем, что я американец.

– После возвращения вы поехали в Украину и воевали на стороне украинцев против России. Вы были там ранены. То есть, я полагаю, вы сторонник Украины. Как, по вашему мнению, сейчас выглядит ситуация там?

– Знаете, это очень динамичная война. Там все быстро меняется. Так что с тех пор, как я был в Украине, многое изменилось. Но судя по тому, что я вижу сейчас, до недавнего времени ситуация была, скорее, в состоянии застоя, когда тысячи людей умирают, чтобы захватить несколько квадратных километров.

Россию явно не волнуют потери среди ее войск. Она продолжает отправлять все больше и больше плохо оснащенных и совершенно необученных солдат на фронт. И, как мне кажется, Украина понесла потери недавно из-за того, что США задержали предоставление помощи. Здесь это может показаться незначительным.

Мол, «мы займемся этим в следующей сессии Конгресса». Но в Украине это кровь людей, люди погибают из-за таких решений.

– Какую роль, по вашему мнению, должны играть США и Европейский Союз по мере продолжения этого конфликта?

– Я думаю, что у нас есть ответственность перед Украиной, не потому что она наш союзник, не потому что у нас с ней двусторонний договор или пакт о защите, а просто потому, что Соединенные Штаты – это демократия, и у нас есть роль в мире, которую необходимо сыграть. Я считаю, что это наша ответственность, а также ответственность Европы, – позаботиться о том, чтобы Украина получила все необходимое для борьбы с Россией и для того, чтобы Россия держалась подальше от чужих границ.

– Как вы думаете, недавнее наступление на Курскую область, привлекшее так много внимания, как-то изменило динамику конфликта?

– Думаю, это хорошо для поднятия боевого духа. И еще один важный момент в том, что это показывает, что Россия уязвима. Россия хочет создать представление, что у нее нет слабых мест: что она слишком большая, ее невозможно победить, что она всех вас переживет. Но Украина, отобрав у России часть ее территории, показала, что это не так, что Россия не в состоянии даже защитить свои собственные границы, не говоря уже о том, чтобы захватить всю Украину.

Мэттью Купфер