Люди и книги: феномен Моргулиса

«Самое доброе дело для Бога – это прожить всю жизнь в любви…»

Маленький роман о любви и пятьдесят рассказов книги «Тоска по раю» – это мучительная попытка писателя Михаила Моргулиса выйти за границы привычного и объяснимого мира, это прыжок в космос без скафандра, туда, где все подчинено иным законам, не искусственным, не человеческим, но Вселенским, и где найдено равновесие между Светом и Тьмой. Это попытка проникнуть в самую суть не только Божественной природы человека, но и оборотной ею стороны, принадлежащей к миру Искусителя и «князя тьмы».

Но субъективность взгляда на таинственные процессы и жизненный опыт автора, отягощенный поисками пути к Истине, исключили возможность преодоления творческой гравитации как силы, останавливающей полет мятущейся мысли в Царство Вселенской Гармонии. Однако стоит заметить, что недостижимость поставленной цели никак не исключает ее значимости в том сложном процессе развития духа, от грехопадения до искупления вины и очищения, который и до сих пор остается для нас тайной. Более того, она как путеводная звезда вечно сияет на небосклоне человеческой мечты о справедливом мироустройстве и земном счастье, и путь к ней тернист, извилист и недосягаем.

Именно в этом пространстве, между начальной точкой отсчета и точкой недостижимости, точкой абсолютного, воплощенного в мечте идеала, с одной стороны, и временем, освобожденным от пространства (ибо никто не знает, в каком его историческом отрезке развернуться очередные события), с другой стороны, и раскрываются в прозе Михаила Моргулиса картины замысловатых и фантасмагорических представлений, где реальный жизненный опыт автора, фрагменты фантазий, воспоминаний о встречах с друзьями-писателями (тут и Довлатов, и В. Некрасов, намеком), и упоминаний о В. Набокове и Э. Хемингуэе самым непостижимым образом сочетаются со сказочными перевоплощениями героев романа, перемещениями во времени и переселениями душ. Поистине нужно обладать отчаянной смелостью, чтобы взяться за такую работу и, самое главное, суметь закончить ее. И скорее всего, с невероятным напряжением, ибо войти в океан всегда легче, чем потом выбраться из него.

И верно заметил Е. Евтушенко в предисловии к роману, что «Точных аналогов у этой книги нет…», и через тире добавил: «есть только нежные точки соприкосновения с «Маленьким принцем» Сент-Экзюпери или с повестью «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» – одного американского пилота Ричарда Баха…» – и тут же, как говорится, съехал с темы, поскольку даже эти «нежные точки соприкосновения» были придуманы им, чтобы хоть как-то определить местоположение романа в русской американской литературе. А то, что роман и почти все пятьдесят рассказов являют собой ярчайший пример симбиоза русского по своей сути духа с американским мировоззренческим опытом, никаких сомнений не вызывает. Об этом говорит каждая строка романа и почти каждый рассказ. Перед этим феноменом не устоял даже такой титан русской американской литературы как В. Набоков. Чего только стоит его «Лолита» в этом контексте. Да и сам Е. Евтушенко, проживший в Америке больше двадцати лет, тоже к концу своей жизни был уже немного американец. Я уже не говорю о В. Аксенове, который, переехав из России в Америку, пытался даже писать по-английски. Единственный, кто не поддался, кто сумел сохранить в себе исконное начало, так это А. Солженицын, также отдавшей часть своей жизни Америке и лишь за несколько лет до смерти вернувшийся в Россию. Но он-то был из другой когорты! Прошедший через войну и советские лагеря, он до самого темного дна познал, что такое русская душа и что такое быть русским.

А в то время, когда он жил в Америке, в Советском Союзе читали Хемингуэя, Фицджеральда, Воннегута, Апдайка, Стейнбека, Фолкнера и многих других, сразу же всплывающих в памяти писателей, как только начинаешь окунаться в прозу Михаила Моргулиса. Смею предположить, что и сам Моргулис, выросший в Киеве, так же, как и все молодые советские литераторы той незабвенной эпохи, был покорен такими произведениями как «Фиеста», «Великий Гэтсби», «Колыбель для кошки», «Кентавр», «Заблудившийся автобус», «Шум и ярость» и многими другими, и не только покорен, но и как писатель испытал влияние этих и других американских романов на свое творчество. Как, впрочем, и все мы, кто видел в западных образцах литературных произведений свободный, не ангажированный подход к решению концептуальных задач развития искусства вообще. На этом, или почти на этом, для многих «открытия», в силу угасающей любознательности или наступивших вскоре в Советском Союзе перемен, а потом и развала государства – закончились, и движение мысли вперед если и не остановилось для них совсем, то потеряло, как модно сейчас выражаться, креативность – это уж точно.

Моргулис же пошел дальше. Потому что для него этого было мало – просто узнать иной взгляд на мироустройство и на возможности литературного творчества, взгляд, не омраченный идеологическим туманом и не ограниченный рамками условно-дозволенных тем. Он хотел большего. И самое важное – все испытать на себе. Отсюда и роман «Тоска по раю», и большинство рассказов написаны от первого лица. Так легче погружаться в темные воды неизвестности, в глубину сознания и веры, и легче взлетать к небу, к Духу Небесному, хотя при этом – мучительнее и больнее, чем если бы это делалось через ощущения третьего лица, но только таким, единственным, личностным путем, дозволено приблизиться к разгадке тайны бытия.

Вечный мученик поиска ответов на почти неответные вопросы, Моргулис, словно средневековый рыцарь готов ради возвышенной и божественной Истины сразиться даже с ветряной мельницей, как это делал в свое время непревзойденный в своей романтичности Дон Кихот. И не важно, что «мельница» – это воображаемый враг или препятствие на пути к Истине, как не важно и то, что сражение с ней может закончиться поражением, главное – вырваться из стереотипного взгляда на мир, на время и на пространство. Вознестись духом выше земных забот, и там, в небесных сферах, услышать музыку вечной Любви. И ради этого Моргулис готов рисковать всем и подставлять себя под ядовитые стрелы критики, зная по прошлому опыту, в другой жизни, когда он был то ли маркизом, то ли королем, то ли ангелом, – что иногда осмеянные обществом безумцы через время превращаются в гениев, так что оно, время, и рассудит, кто был прав, а кто ошибался.

Читал я роман тяжело, медленно, прерываясь через каждые две-три страницы, а то и чаще, пораженный безоглядной смелостью смешения художественного текста с автобиографическими зарисовками, воспоминаниями о Мексике и просто какими-то философскими отступлениями на разные темы, но при этом не утративший интереса к роману, а напротив, чрезвычайно заинтригованный, думал: что же он, этот смельчак, делает и как же, почти загнавший сам себя в угол, он будет выкручиваться из ситуации? А он, до поры до времени, и сам не знал, что делает и как будет спасаться. И с необыкновенной, почти детской наивностью во «Втором вступлении от автора» и признался в этом: «Я выжидал момента, когда удастся изловчиться и одним махом закончить этот маленький роман, но не получалось. Ко всему вдруг, сам не зная почему, я вписал в середину воспоминания о Мексике. Короче говоря, дописывать книгу я боялся».

Ну как тут не вспомнить нашего великого Александра Сергеевича:

И даль свободного романа

Я сквозь магический кристалл

Еще не ясно различал.

Читая книгу, мы всегда идем вслед за автором, не зная, нередко как и он, что будет на следующей странице, в середине книги и, уж тем более, в конце. Но разница между читателем и автором в том, что читатель идет все-таки уже по проторенной дороге, а тот, кто писал книгу, шел по бездорожью, полагаясь на свою интуицию и чутье, и не знал, что его ожидает впереди, испытывая при этом не только желание добраться до цели, а и страх перед этой целью. Но другого способа проложить новую, неизвестную доселе дорогу от замысла до его воплощения не бывает, если мы говорим о настоящей литературе.

Быть первопроходцем невероятно трудно и опасно, и не каждому осмелившемуся выйти в путь удается осуществить свои намерения, потому что помимо смелости и решительности, силы и знаний, необходимо еще что-то большее, что-то такое, что не давало бы усомниться в своих и небесных силах, а это может быть только вера в Бога. Вот на что полагался, откуда черпал вдохновение и благодаря чему преодолевал свой страх Михаил Моргулис, работая над романом. И если Бог – это Любовь, какая же тогда могла быть еще сила, позволившая ему закончить роман, а его героям, Рыжей Пони и Томасу-Иеремии, взявшись за руки, пойти по тропинке в лес, как Адам и Ева, возвращаясь домой – в рай, – только Любовь!

Этой силой пронизаны и все сорок пять рассказов, которых оказалось вполне достаточно, чтобы понять, что все они – это все тот же мир поиска вечных ценностей, оправдания земной жизни и стремления к Истине. «Самое доброе дело для Бога – это прожить всю жизнь в любви…» – говорит герой рассказа «Записки сумасшедшего крокодила» своему собеседнику, а устами героя – Моргулис читателям, не пытаясь при этом быть учителем жизни или проповедником христианских заповедей, но проводником однозначно. Не он сам говорит с нами от имени Бога, а Бог говорит его устами, обращаясь напрямую к нашей душе и к нашему разуму. И именно в этом, и только в этом заключается миссия Моргулиса, которую он добровольно взвалил на свои плечи, обрекая себя на вечную, радостную и мучительную ношу.

И было бы очень странно, если бы в рассказах мы не увидели уже знакомый нам по роману мир, не услышали бы музыки жизни и не почувствовали бы холода смерти.

«Холод остановился где-то посередине тела. Голос эльфа отдалился. Я знал, что перед смертью ко мне приплывут запахи. И они пришли. Запах маминой щеки. Запах боли, кромсавшей мою ногу после падения на мотоцикле. Запах еды, когда я в детстве бродил голодным среди разрушенных войной домов. Запах девушки, от которого приходила другая боль, прекрасная, от которой задыхаются. Молочный и творожный запах моих детей, когда они были маленькими. Запах непонимания, злости и предательства, как запах карболки… От равнодушия близких людей пахло плохо застывшим студнем. И, наконец, пришел любимый запах сжигаемых палых осенних листьев, от которого мне всегда хотелось плакать» («Перед полетом»).

Жизнь и Смерть. Смерть и Жизнь. Жизнь коротка, а Смерть вечна. И вовсе она не Смерть по Моргулису, а Жизнь, только другая и не тут, на земле, а там, на Небе, счастливая, безмятежная и вечная. Но как же не хочется туда, на Небо. Как хочется слышать здесь, на земле, голоса людей, птиц, животных и эльфов и вдыхать запахи, от которых хочется плакать. Даже тогда, когда ты не боишься ее, эту Новую Жизнь на Небе. Но вот пришел час: «И мне стало тесно, и я вырвался из своего тела, чтобы улететь в зелено-грушевое счастье неба».

Жизнь и Смерть по Моргулису – это одно и то же счастье. И не важно, что в земной жизни не только радости, но и страдания – это счастье, посланное Богом, как не важно и то, что Смерть – это счастье избавления от страданий, посланных Богом. И о чем бы нам не рассказывал автор, чем бы он с нами не делился, как бы не вовлекал нас в свои сказочные истории, – все это ничто иное, как прелюдия к «полету в небо», как песнь земной жизни и попытка, если и не остаться в ней навсегда, чего, конечно же, никогда не случится, то хотя бы продлить то мгновение, когда тебе еще не стало тесно в твоем теле, и ты еще можешь услышать запахи, от которых захочется плакать.

Читать рассказы Моргулиса это все равно что быть странником, следуя за ним по пятам и появляясь то в Париже, у могилы его друга – Виктора Некрасова, которому он посвятил свою книгу «Сны моей жизни», то в Вермонте, где они вместе провели целое лето, то во Флориде, где было написано множество рассказов, то в послевоенном Киеве, где прошло его голодное детство, то в Иерусалиме, вечном городе, и еще там, откуда – «… из какой-нибудь южной страны, а может быть, из далекой России, а может быть, из ближнего штата привезут меня, уже умолкнувшего навсегда, уже не смотрящего с укоризной, а просто навек задумавшегося» – его до сих пор не привозят, потому что ему пока еще не стало «тесно в своем теле» и потому что Любовь еще живет в его сердце. А значит, еще будут и Нью-Йорк, и Флорида, и Вермонт, и Киев, и Россия, и вечный город Иерусалим…

Владимир Бушняк,

писатель