Русский театр на Манхэттене

Интервью с режиссером Алексеем Бураго.

Русский художественный театр-студия (The Russian Arts Theater & Studio) и его художественный руководитель Алексей Бураго уже завоевали сердца театралов Большого Нью-Йорка. Выпускник ГИТИСа, ученик знаменитого режиссера Петра Фоменко, Алексей приехал в Америку в 1997 году. На сегодняшний день на его счету множество спектаклей, поставленных им в различных театрах Нью-Йорка, Нью-Джерси, Коннектикута.

Нью-йоркцам запомнились спектакли: «Одна абсолютно счастливая деревня» по одноименной повести Бориса Вахтина, «О, мой милый Андерсен», «Мой дядя Чехов», «Дама с собачкой», «Мастер и Маргарита, или Дьявол прибывает в Москву». Забавно отметить, что спектакль под с упоминанием дьявола в названии поставлен на сцене Методистской церкови Святого Павла и Святого Андрея.

И вот, Русский художественный театр получил, наконец, помещение на Манхэттене. Это – Пушкин-холл Пресвитерианской церкви «Вест-Парк» (West Park Presbyterian Church) на Вест 86-й улице.

– Алексей, начнем интервью с биографического вопроса: ваши родители имели отношение к искусству, театру, музыке?

– Нет, не имели. Хотя мама всегда хотела быть режиссером. Хотела, но не стала… Впрочем, если вспомнить, родители настаивали на том, чтобы мы с сестрой каждую неделю ходили в филармонию или в театр. Да и музыке я немного учился: в музыкальной школе. Однако когда я, будучи подростком, выразил желание связать свою жизнь с театром, родители воспротивились. Кроме того, в силу сложившихся семейных обстоятельств, я должен был заботиться о младшей сестре и маме. Но настал момент, когда я спросил: «Можно я займусь собой?». Как раз в это время Товстоногов набирал студентов в Ленинграде, а Фоменко – в ГИТИСе, в Москве. К тому времени я прочитал книги режиссеров Товстоногова и Паламишева, мне они не понравились, показались враньем невероятным. А Фоменко я не читал, однако сам он пришелся мне по душе и я решил непременно попасть к нему в класс. В нем самом была какая-то тайна: он был весь соткан из противоречий, и удивление от его непоследовательности всегда сменялось восторгом – у меня, по крайней мере. Я пытался запомнить его всего без остатка, поэтому тщательно записывал все, что он говорил; или рисовал его и тех, кто его слушал. Он заражал собой, своей непредсказуемостью, энергией, парадоксом. Он занимался строительством жизни на сцене.

– Ваши размышления об учителе удивительным образом созвучны с высказываниями московского режиссера Сергея Женовача о Фоменко: «Петр Наумович – это некая стихия, некое явление природы, некая природная аномалия. В нем очень сильно лицедейское, непредсказуемое начало… Он парадоксален сам по себе. Неслучайно его любимые слова: «но» и «хотя». И сразу весь смысл переворачивается… Фоменко любит взрывать ситуацию, непредсказуемо ее разворачивать, и в этом он всегда живой, подвижный, интересный». А вы знакомы с Женовачем?

– Сергей Васильевич был моим однокурсником на первом курсе Фоменко. А сегодня он – один из самых именитых российских режиссеров: назначен руководителем МХАТа. Выше в театральной России нет ничего. Очень талантливый режиссер и, конечно же, педагог. Я видел его спектакль «Мальчики» в центре Михаила Барышникова. Это было сильно и хорошо.

– Пойдем дальше, Алексей. Как вы оказались в Америке?

– Я не собирался ехать сюда. Но в Эрмитажном театре Питера мне довелось поставить пьесу в моем переводе американского драматурга Джеймса Дю Понта «История Анастасии». Это пьеса об известной американской авантюристке Анни Андерсон, выдававшей себя за спасшуюся от расстрела 18 июля 1918 года младшую дочь последнего русского царя – Анастасию. Вскоре после постановки я и получил приглашение в Америку. Мне не хотелось никуда ехать – в России я работал с хорошими актерами, назову лишь Народных артисток России Ирину Соколову и Светлану Смирнову, заслуженного артиста РФ Гелия Сысоева.

– То есть вы, как говорят, стояли хорошо?

– Наверное. Последний спектакль, который я поставил там, в молодежном театре на Фонтанке, в 1996 году, – был «Голый король» по сказкам Андерсена. По окончании ГИТИСа, а если быть точным, мастерской Петра Наумовича Фоменко, я поставил с ним «Пиковую даму», преподавал и имел свой театр с 1987 по 1996 год. Люди хотели со мной работать… Но в 1996 году я все же принял приглашение приехать сюда.

– Вы наверняка знали, чем кончились попытки создания русского театра в Нью-Йорке в 90-е годы. Эти неудачи вас не настораживали?

– Я об этом просто не думал. Я делаю то, что считаю нужным, что мне нравится, без чего я не представляю своей жизни. А помогает мне в этом актриса моего театра Ди Жу. Она помогает мне во всем, в том числе – в обучении актерскому мастерству в нашем Русском художественном театре-студии.

– С детства мне запомнилось, как мой папа читал вслух рассказы Чехова. Рассказ «Шуточка» он читал чаще других и с какими-то особенными интонациями, испытывая, кажется, необыкновенную симпатию к героям этого замечательного рассказа… Мое знакомство с вашим театром состоялось примерно восемь лет назад. Я, конечно, знала, что пьеса «Это великое ничто» – интерпретация чеховских рассказов. Но меня поразило и увлекло смелое и в то же время бережное отношение постановщика к творчеству великого писателя: сюжеты разных рассказов сплетались чудным образом и плавно переходили один в другой. И вот на сцене – двое: безымянный (так захотел Чехов) герой рассказа «Шуточка» и барышня Наденька – актриса Ди Жу, талантливо исполнившая роль девушки, искренне поверившей в свое эфемерное счастье. Вспомнилось детство и… папин голос. А ведь со сцены звучал текст на английском языке…

– Кстати говоря, у меня по поводу постановки спектаклей именно на английском языке на телевидении НТВ Америка возник конфликт: они меня спросили, почему я не ставлю спектакли на русском языке. А я их переспросил: – А для кого? Я считаю, что любой интеллигентный человек говорит здесь, в Америке, по-английски. Я не вижу здесь аудитории для говорящих только по-русски. Надо, чтобы нас понимали все, кто приходит в театр.

– У меня сложилось впечатление, что вы сформировали уникальную команду единомышленников. Где вы берете актеров для своего театра? Сами воспитываете или приглашаете со стороны?

– Мне важно в тех, кто приходит ко мне в студию, увидеть не только актера, но и человека. Мне интересны люди вокруг меня. Через любовь и симпатию к ним я строю реальность той или иной пьесы или сценария.

Театр в его лучшей стадии – это вдохновляющий и возвышающий опыт. Для артистов это должно быть удовольствие от репетиций, а для тех, кто смотрит, это должно обогащать тем, чего нет в нашей жизни и что мы не знаем про себя. Театр, который я люблю – выше, нежели ежедневная жизнь без театра, он делает обычную жизнь радостнее, светлее, переносимей. Мой театр – это театр этики, все основано на ней. С неэтичными актерами я просто расстаюсь, даже если они очень талантливые.

– Алексей, теперь мне бы хотелось озвучить то, что говорит актриса вашего театра и ученица Наталья Волкодаева: «Наш учитель добрый, терпеливый, хотя и – буду откровенной – строгий. На репетициях всегда царит атмосфера игры, полного доверия, но каждый класс всегда отличается от предыдущего. Большой акцент делается на групповую работу. Алексей учит доступу к подсознанию, что считается основой всего творчества. Его подход основан на технике Михаила Чехова, который говорил: «Истинные творческие чувства не лежат на поверхности души. Вызванные из глубин подсознания, они поражают не только зрителя, но и самого актера».

– Спасибо, Оля, спасибо, Наташа, за комплименты в мой адрес. Постараюсь их оправдать!

– Вы вновь и вновь обращаетесь к Чехову. Он как драматург неисчерпаем: едва ли не каждые полгода появляются новые интерпретации великого русского писателя. Вот конкретный пример: cосем недавно я посмотрела фильм Майкла Майера «Чайка» с великолепной игрой Аннетт Бенинг. Мой вопрос: как вы пришли к своему прочтению Чехова и делаете спектакли из разных его рассказов?

– Мои друзья сулили мне здесь на Бродвее златые горы. Однако все оказалось не так, пришлось начинать с нуля. В том смысле, что мне не удавалось поставить свое, поскольку предлагали, даже наседали на меня, чтобы я поставил на Бродвее их пьесы. Для одной назойливой писательнице мне пришлось найти постановщика ее пьесы, а самому приняться за постановку Чехова. Вскоре я понял, что здесь Чехова не понимают. Ведь пьесы Антона Павловича закодированы… А рассказы… У него 800 рассказов! Какие-то из них плохо переведены, какие-то лучше… Моя задача состояла в том, чтобы проанализировать рассказы… методом действия. Я пытаюсь донести до зрителя то, что Чехов имел в виду. Но это – мое видение, мое прочтение. Чехов – поэт, у него много юмора, тепла, он стал для меня родным, каким-то дядей, что ли. Мне кажется, юмор был главным содержанием его жизни, а не ностальгия и депрессия, как считают многие «чеховеды». Юмор я нахожу у Антона Павловича везде!

– Важную роль в ваших спектаклях играет музыка. Уж не от Фоменко ли, окончившего музыкальное училище по классу скрипки, идет музыкальность ваших спектаклей?

– Нет, Фоменко тут ни при чем. Я и сам, как уже сказал, учился музыке… Но когда в театр пришла Ди Жу, лауреат международных конкурсов, пианистка, которая может играть, стоя спиной к клавиатуре… Я, кстати, использовал это ее умение в одной из сцен в «Дяде Ване». Ди, конечно, определяет музыкальное содержание спектакля, иногда сочиняя или импровизируя – она ведь и композитор тоже!

– В спектакле «Дама с собачкой» вы, Алексей, интересно обыгрываете сценическое пространство: сцена представляет собой морской пирс, на котором встречаются чеховские герои. Атмосферу ялтинского курорта создают ныряльщики в элегантных купальных костюмах и принимающая солнечные ванны красотка. Искусно переплетенные сюжеты чеховских рассказов весьма удачно связаны не только созданной вами драматургией, но и с трансформацией того самого пирса. А вообще, можно ли говорить о модных тенденциях в театральных постановках? Стеклянные ящики, например, использование видеоряда… Одно время, мне кажется, были помешаны на стульях: Константин Райкин – в «Романе с контрабасом», Мет-опера «Сельская честь», а вот сейчас столы, как у Додина… Вопрос: правит ли мода в театральных постановках?

– Мода? Наверное. Ну как не быть под впечатлением Александра Макквина? Искусство не стоит на месте и в музыке, и в живописи, и в скульптуре, и в моде. Новые зрители приходят в театр. У них свои вкусы, им что-то нравится, они многое видят, особенно здесь, в Нью-Йорке. Это надо учитывать. В смысле театрального языка мы зависим от того, кто к нам приходит, и от этого возникает выбор названий, способы работы над ними. Если пластмассовая коробка поможет выражению нашего замысла – то почему нет? С другой стороны, наша эстетика определяется нашими финансовыми возможностями. Если бы финансы позволяли, кто знает, куда бы завела нас наша фантазия…

– Мне кажется, что, благодаря вашей фантазии, вам удается даже малыми средствами, создать атмосферу праздника, игры: молодые красивые и одухотворенные лица, и даже цветовое решение – все это можно было сделать только командой, командой единомышленников. Я убедилась в этом, побывав не так давно на постановке «Взлет и падение Макондо».

– Вы говорите о том, что произошло в канун Нового года – это, действительно, был настоящий праздник! Мы пригласили наших друзей и почитателей, чтобы поделиться своей новой идеей – постановкой спектакля «Взлет и падение Макондо» по роману Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества». Представлена была только первая часть проекта, так что работы предстоит много. И это замечательно! Мною руководит идея расширить и репертуар нашего театра, и его аудиторию. Поэтому я пригласил в труппу испаноязычных актеров. Я хочу строить репертуар театра на основе синтеза разных культур. Мечтаю, например, поставить Мопассана – мне он нравится, конечно же хочется поставить и Достоевского, и Толстого, и Гоголя. Несколько лет назад я делал «Игроков» – это получилось, и я хочу внести эту пьесу в будущий репертуар нашего театра.

Ольга Славнина