Заметки преподавателя русского языка в Америке

«Мы ожидали друг от друга слишком много».

Автор публикуемых заметок Ашхен Мелик-Мартиросян живет ныне в Хартфорде, штат Коннектикут. Преподает английский и русский в одном из здешних вузов, иногда ее приглашают на лекции в другие университеты. Прошла все этапы эмигрантской адаптации – от тоски по дому до полной интеграции в американскую действительность. Ностальгии уже нет, по крайней мере болезненной, так как она достаточно часто возвращается в Армению, в Ереван. Уже много лет Ашхен часть нашей диаспоры, хотя Коннектикут совсем не «армянский» штат.

Диаспору новой волны мы иногда называем национальным богатством. В некотором смысле это так, но это одновременно и наша боль. Ведь эмиграция – итог социальных, демографических, политических проблем в самой Армении. Разумеется, каждый волен сам планировать жизнь и место обитания, но всем армянством мы должны думать о будущем своей страны. Лучший способ приостановить эмиграцию – это создать процветающую привлекательную Армению. Другого пути нет. Пока же предлагаем оценить американские наблюдения Ашхен Мелик-Мартиросян, обращенные в остроумную и легкую литературную форму.

«Вначале я оказалась как будто и не в Америке»

– Ашхен, как вы стали эмигрантом?

– Таких намерений у меня не было. Приехала по студенческой визе учиться в аспирантуре. В Америке родственников и знакомых не имела. Думала, проучусь два года, получу степень и вернусь.

– Что же далее случилось?

– Обстоятельства, в том числе личные, изменились. В итоге я осталась.

– Трудно было?

– Первые два года сложно назвать жизнью в Америке: я жила в огромном университетском городке и общалась со студентами и аспирантами со всего мира. Среди профессуры было много европейцев-полиглотов. Да и американцы были не самыми типичными.

– То есть вы оказались не совсем в Америке?

– Да, в общем далеко не типичной. Даже как будто и не в Америке.

– Когда же началась настоящая Америка?

– Как только я обосновалась в обычном американском городе в Новой Англии среди американцев. Если бы я попала в свое время в Глендейл, все было бы по-другому. Не лучше или хуже, а по-другому. В своем городе я оторвана от бывших советских граждан. Бывая в других местах, я окунаюсь в их жизнь и понимаю, что для них мало что изменилось: те же люди. Тот же язык. Почти тот же образ жизни, что и дома. У меня все оказалось иначе…

Шатл, авиашоу и офицерская жена в пустыне Мохаве

… Середина 90-х, я живу в калифорнийской пустыне Мохаве, на базе ВВС Эдвардс, в двух часах езды к северу от Лос-Анжелеса. Кругом – пустыня: бегают койоты, ползают змеи и пауки, растут причудливые, похожие на кактусы деревья. Над головой летают самые разные военные самолеты, которые здесь испытываются. Я уже к ним привыкла и даже успела на некоторых полетать. Иногда сюда приземляется шаттл. Периодически здесь проводятся зрелищные авиашоу. Народ вокруг – военный, часто с места на место переезжающий. Живу я в офицерском городке, поскольку сама – офицерская жена. Остальные офицерские жены здесь или американки, или филиппинки, или кореянки. Общения у меня с ними особого нет, а уж добрососедских отношений – тем более.

Иногда я езжу к бабушке в Лос-Анжелес. Бабушка, беженка-бакинка, сама там недавно, все пытается привыкнуть к разношерстному, разномастному, огромному Лос-Анжелесу, постоянно сравнивая свою новую жизнь с бакинской. В 70 с лишним лет, потеряв дома все, став беженкой, трудно настроиться на новое и отвлечься от прежней жизни. А в новой жизни все другое и все чужое. Хотя какие-то знакомые атрибуты есть: армянский район в Голливуде, армянский кареобразный двор с общими балконами. В середине – бассейн, кругом пальмы. Вот как раз пальмы с бассейном – резкое напоминание о том, что не в Баку и не в Ереване этот двор. А вот если не замечать их, можно даже почувствовать себя снова дома: все соседи все друг о друге знают, двери не закрываются, происходят ежевечерние общие чаепития или кофепития, нарды, смех, рассказы, сплетни (а как же без них?).

– Тамарa-джан, это к вам внучка приехала?

– Да, Жанна-джан!

– А, хорошо, хорошо! Детка, ты, значит, к бабушке в гости приехала?

– Да, я денек пробуду, а потом бабушку к себе погостить повезу.

– А что же вы там живете? А эта бедная женщина здесь одна. Разве это дело?! Или вам сюда переезжать нужно, или ее к себе забирать. (Как же я, живя среди американцев, отвыкла от того, что наши незнакомые люди сразу, при первом же знакомстве дают мне советы о том, как и что я должна делать, как мне лучше обустроить свою жизнь и где мне нужно жить. И нужно слушать и как-то реагировать, а как же, это же соседка говорит, и из самых добрых побуждений, ну, и по привычке поучать.).

– Мы сейчас из-за работы никуда переехать не можем.

– Ну, значит, бабушку к себе забирайте!

– Бабушка к нам не хочет. У нас там армян нет, живем в пустыне, в военном городке. Ей у нас трудно будет.

– Вай, что ты говоришь?! В пустыне? А как же вы там живете, если там армян совсем нет?

– Ну, как-то живем.

– Э, ладно, эта Америка тоже не рай. Ну, хоть здесь, в Лосе, все наши, хоть рядом живем все, ходим друг к другу, собираемся, общаемся.

Да, да, именно так. Все так. Это – одна Америка, армянская. Но я живу не в ней...

За день пребывания в эпицентре армянской общины, в Голливуде (а он, наряду с Глендейлом, тоже эпицентр), такие диалоги происходят и с другими бабушкиными соседями. На следующий день я увожу бабушку к себе, в свою военную пустыню – погостить.

Дорога из Лоса к нам, когда мы уже выезжаем из города, местами напоминает Армению: пальм уже нет, одни скалистые горы, не такие высокие, как у нас, но похожи. Выжженная солнцем трава, ярко-синее небо, сухой, как в Армении, воздух. Дальше начинается высокогорная пустыня Мохаве: мелкий кустарник, кактусоподобные деревья джошуа, высохшие озера, которые сейчас используются как аэродромы. Вот уже и самолеты проносятся над головой: истребители, бомбардировщики, грузовые. Мне это все уже привычно, а вот бабушке моей нет:

– Бедный ребенок, и ты здесь живешь, в этой пустыне!

– Бабуль, ну, а что делать? Ну, пока здесь надо, а там посмотрим...

Военгородок наш, раскинувшийся на много миль, благоустроенный, чистый, совершенно самодостаточный. Он практически ничем не отличается от любого спального района пригородной Америки. Что-то вроде комфортабельного дачного поселка. Я живу в просторном, светлом доме. За моим домом начинается пустыня, куда я иногда отправляюсь на прогулку или пробежку. Здесь потрясающе красивые закаты. Здесь вообще необычная, красивая природа. Но пустыня здесь не только природная, но и человеческая.

Сидим с бабушкой под раскидистым деревом перед домом и пьем чай. Перед нами – типичная американская картинка: дома с аккуратно подстриженными газонами, на подъездных дорожках – машины, на улице – ни души. Изредка мимо проходят люди, чаще всего – пары: он и она плюс – собака. Иногда он, она, собака и коляска. Гуляют. Вежливые улыбки, иногда могут рукой помахать: «Хай»! Мы тоже здороваемся: «Хай»! Люди проходят мимо.

– Нет, ты мне скажи, это на что похоже? Вот так проходят со своими собаками, «хай» говорят и все, да? Это называется – соседи?

– Бабуль, ну, у них так, у них такие соседи. У них это нормально.

– Это – нормально? Да ты подойди, спроси, кто я, откуда, познакомься, мы же соседи!

– Бабуль, ну, не нужно им это. Американцам это вообще не особо нужно. А здесь тем более – люди военные, они часто переезжают и ни с кем особой дружбы не заводят.

– Вай-вай-вай, я бы не смогла здесь жить. Наш Лос-Анжелес все-таки лучше. Я там хотя бы людей вижу, всех своих соседей знаю. А здесь что за холодный народ! Бедный ребенок, и тебе нужно среди них жить!

Бабушка выдерживает мою военно-пустынную жизнь максимум неделю. Через неделю я отвожу ее из этой Америки в ту Америку, близкую и знакомую ей. А сама я остаюсь в этой Америке, типичной, американской, не нашей…

«Санкт-Петербург» на Брайтон-Бич

Книжный магазин «Санкт-Петербург» находится на Брайтон-Бич авеню в русском Бруклине. Здесь есть и другие книжные магазины, но этот – самый большой. В Нью-Йорке я бываю часто и всегда сюда захожу. Одно дело купить книжки в Интернете, а другое – побродить по настоящим книжным рядам, какие-то книги просто пролистать, какие-то купить, найти что-то новое или случайно обнаружить старое и любимое и обрадоваться.

Ко мне подходит работник магазина:

– Девушка, возьмите корзиночку, а то я смотрю, у вас уже много книжек набралось – в руках же неудобно держать.

– Спасибо!

– А вы случайно не грузинка?

– Нет, я армянка.

– А, армянка! Вы на грузинку похожи. А я сам грузин, но не очень похож. Ну, все равно – мы свои, соседи. А вы здесь живете, да, в Бруклине?

– Нет, я не в Бруклине и даже не в Нью-Йорке совсем живу. Я в соседнем штате.

– А у вас там наши, русские есть?

– Есть, но мало.

– Ой, а как же вам там? Не скучно с американцами-то?

– Ну, скучновато, конечно. Но Нью-Йорк близко, вот я к вам и приезжаю. У вас тут гораздо интереснее.

– Да-да. Ну, приезжайте еще и непременно к нам заходите.

– Спасибо, приеду!

Конечно, приеду. Потому что, если периодически не выбираться из моей американской Америки в их русскую Америку, то совсем уж серо и неуютно становится. Ну, это мне, человеку, оторванному от общения со своими. А им, бруклинцам, с первых же дней эмиграции попавшим в русскоязычную общину, все видится по-другому:

– Ася, ты не жалей, что ты не здесь. Я вот уже не могу с нашими. Надоели они мне.

– Ната, ну, как надоели? Это же хорошо, что ты среди своих.

– Ой, я тебя умоляю! Ты с русскими работала? Нет? Вот и радуйся! Тут же сплошные советские дела: никакого порядка и всем наплевать! И вот это вот вечное влезание в чужую жизнь, когда их никто не просит. Сплошная Одесса. Надоело!

– Ната, ну, все равно, лучше так, чем, когда наших вообще нет.

– Да ну! Эти наши до инфаркта довести могут! Я тебе точно говорю: жить и работать с ними – это то еще удовольствие. Радуйся, что ты с американцами каждый день дело имеешь, а не с нашими. С ними хоть порядка больше и все четче и в работе, и в жизни вообще. Они же не лезут.

– Ната, они не просто не лезут – им наплевать, они на себе сосредоточены, на себе, любимых, ты же знаешь.

– Лучше так, чем как у нас. Пожила бы тут среди наших – взвыла бы!

И та же Ната, уезжая куда-нибудь в обычную, американскую Америку, уже через несколько дней ощущает дискомфорт: все не то, все не так, неуютно как-то и непривычно. Ругают наши люди этот русский Бруклин на чем свет стоит, но все равно им там все ближе и привычнее.

Индюшкин день и вопросы на засыпку...

Завтра американцы День благодарения отмечать будут, семейные обеды устраивать, благодарить всевышнего за подарки судьбы за год, индюшку есть с клюквенным соусом, картошку сладкую, пирог тыквенный, все как положено. И вспомнилось мне, как моя бабушка, сейчас уже покойная, беженка-бакинка, в 74 года переехала в Лос-Анжелес в начале 90-х и впервые столкнулась с этим праздником. Культурный шок в действии!

Звоню я ей как-то раз в самом начале ее иммиграции, за день до Дня благодарения, спрашиваю, как она, чем занимается. Отвечает: «Меня пригласили Индюшкин день отмечать. У них тут такой праздник есть, ты знаешь, Индюшкин день?» Говорю: «Да, бабуль, знаю». Продолжает: «Это что за дурацкий праздник, э? Собираются, индюшку кушают, потом какое-то печеное дурацкое, внутри начинка – как грязь (это она так про американские пироги). Мне совсем не нравится. Я индюшку не люблю, а наше печеное в миллион раз вкуснее. Это вообще что за праздник, э?» Ну, рассказываю ей, что за праздник и откуда он взялся.

Через несколько лет, когда она уже мало-мальски адаптировалась в Штатах и мало что ее уже шокировало, звоню ей как-то за несколько дней до сдачи экзамена на гражданство:

– Бабуль, привет, что делаешь?

– Сижу, повторяю вопросы. Я уже все выучила. Жалко, что я уже старая и здоровье у меня неважное, а то бы английский выучила и по-английски бы все сдавала. Но мне разрешили по-русски сдавать, с переводчиком. Нас группой поведут, пенсионерской, с соцработником. Я все сто вопросов выучила. Вот спроси меня, кто был первым президентом США.

– Кто?

– Джордж Вашингтон.

– Правильно, молодец.

– Теперь спроси, кто имеет право становиться президентом.

– Кто, бабуль?

– Только родившиеся в США. И вице-президентом тоже.

– Молодец, правильно!

– Теперь спроси про гражданскую войну. Кто с кем воевал?

– Кто с кем воевал, бабуль?

– Север с Югом. Теперь спроси, когда рабство отменили?

– Когда?

– В 1865-ом году. Теперь спроси, кто во время Гражданской войны президентом был?

– Кто, бабуль?

– Линкольн. Теперь про Индюшкин праздник спроси.

Спрашиваю, и она мне подробно рассказывает историю возникновения Дня благодарения.

Через несколько дней звоню узнать, как прошло интервью с экзаменом. Голос у нее расстроенный.

– Бабуль, что случилось? Ты не сдала???

– Ииии, так обидно. Мне ни одного вопроса не задали. Только документы проверили, сказали, что все в порядке и мне по возрасту все автоматически подпишут. Я переводчику сказала, переведи, что я подготовилась, пусть экзаменуют, я не хочу просто так. Мне поблажки не нужны, я готова! Но они сказали, что все в порядке, не нужно, они мне верят. А я ведь все знала!

Завтра Индюшкин день...

Увлекаются благотворительностью и играют в веру

Внешне они – народ улыбчивый, вежливый, доброжелательный. Внешне они – народ цивильный и культурный. На дорогах ведут себя прилично. Не сигналят, матом не кроют и драться не лезут, если вдруг пробка или авария. Никогда без очереди никуда не полезут. Это считается верхом неприличия. Вообще – внешние нарушения формально провозглашенных здесь в 1776-ом году демократии и равенства считаются верхом неприличия. Так же, как и невежливость. Лучше провалиться сквозь землю, чем быть публично заклейменным позором невежливости.

Они увлекаются благотворительностью и играют в веру. И сами при этом искренне верят, что верят и что становятся лучше, меценатствуя, жертвуя и отправляясь в церковь по воскресеньям. Как бы кредиты себе на рай зарабатывают. Ну, задумываются о смерти, да. При этом могут спокойно отказывать в помощи собственным детям, отстраниться от их проблем и месяцами, если не годами, не ходить к своим родителям в дома для престарелых, куда легко и просто их помещают. Это принято. Это нормально. На это никто не обижается. Внешне-то все приличия сохраняются.

Посмотришь со стороны – так просто примерный народ. Ну и что, что в массе – ограниченный и зашоренный? А в каком народе средний бюргер – нобелевский лауреат? Да ни в каком. Ну, да, к доллару очень трепетно относятся и неровно дышат. Есть такое дело. А кто к нему сейчас ровно дышит? Да никто, пожалуй. Без него – никуда. Ну, конечно, в разной степени мы все по доллару сохнем, но и без него не можем ведь? Вот и они тоже. Детские, блаженные улыбки на лицах у взрослых дядь и теть, но – доллары хорошо считают. Ой, хорошо. Даже очень. И не дай Бог кому-нибудь на их доллары разинуть роток: задавят. Могут с вежливой улыбкой. Но задавят, однозначно! Неспроста на купюрах пишут «Мы верим в Бога». Чтобы не забыть вдруг. Верим – но задавим! Зато добровольно много чего делают на благо общества. Ну, нужно же чем-то эго свое тешить. Заодно и польза будет.

Ну, да, да – толстые. Много толстых. Безобразно толстых. И довольно безвкусно одетых. Ну, чего уж теперь? Можно подумать, что на рынке в Бирюлево сплошные Софи Лорен стоят и ходят, одетые от Валентино. Да уж. Не будем к этому придираться: тетки как тетки, мужички как мужички. Люди. Вроде как. В общем, как фон, на котором можно существовать, не чувствуя себя аутсайдером, они как раз – довольно приемлемый этнос.

Патриоты. Это да. Верят, что в самой лучшей стране в мире живут. Флаги звездно-полосатые на домах вешать любят. Как гимн заслышат, так сразу ручку раз – на сердце, и давай подпевать. Радостно. Громко. Не агрессивный народ (ну, если только на доллары их не позаришься или в карьере вдруг дорожку им не перебежишь). Не сильно пьющий. Не сильно гулящий. Не сильно злой. Не успела еще историческая злость накопиться. Откуда? Молодой они народ. Успеют еще. Hадо отдать должное: за 200 с небольшим лет цивильного существования в качестве страны они, конечно, установили рекорды во многом. Дураки бы за 200 лет такое процветающее государство не смогли создать, правда? Так что когда их огульно, нещадно критикуют, когда их называют тупыми ковбоями, жестокими агрессорами, наглыми авантюристами и навешивают всякие другие ярлыки, то очень уж предвзято относятся и слишком уж негативно. Перебор, перебор, братцы. У них и Драйзер есть, и Апдайк, извините, подвиньтесь, и Воннегут с Ирвином Шоу, если кто забыл. И Йель у них, и Гарвард. И наука, и техника, и медицина у них. Что есть – то есть. И чуть что в мире – наводнение, землетрясение, извержение, цунами, торнадо – так они первые там помогают, спасают, и вообще. Делают же? Делают. Уже не будем говорить, какими политико-экономическими причинами это продиктовано. На результат посмотрим. Делают же. Так что не надо, не надо.

Живи себе, китаец, малаец или дядя Погос из Абовяна...

В Америке так: живи себе, китаец, малаец, поляк, мексиканец, итальянец или дядя Погос из Абовяна. Делай, что хочешь, только не мешай другим, закон не нарушай (ну, или не сильно нарушай, а если нарушил – не попадайся) и революций, смотри, не устраивай. А так – живи, работай (или не работай, если не хочешь), дыши. Тут таких, как ты – много. Кому какое дело до тебя? И до джигяра (душа (арм.)) твоего. Есть он у тебя – и ладно. У нас нету, а нам и без него хорошо.

Да, им без него хорошо. Это нам – плохо...

Мимолетности

Из разговора с американским автоторговцем

– Какая вас интересует машина?

– (Называю марку и модель) Но только со стандартной коробкой передач.

– (C изумлением в голосе и во взгляде) Со стандартной? Серьезно?

– Ну да.

– Вы ездите на стандарте?

– На нем.

– Зачем? Все же ездят на автомате.

– Мне ручная коробка нравится.

– Но вы же женщина.

– (Cо смехом в голосе) Да, и что?

– Вы, наверное, родом из Европы?

– Не совсем.

– А откуда?

– Из Армении.

– Ах, из Румынии (типичная реакция среднего американца). Это ж в Европе! (хоть это знает – уже хорошо)

– Нет, не из Румынии, из Армении.

– А где это? Разве не в Европе?

– Нет, не в Европе. (Мне совсем неохота проводить географический ликбез). Так как насчет ручной коробки?

– Вы уверены, что не хотите автомат?

– Уверена. Я вожу только с ручной.

– У нас нет в наличии, нужно будет заказывать.

– Заказывайте.

– Но это не сразу будет.

– Заказывайте.

– С ручной?

– С ней!

– Но это уже после Нового года будет.

– Заказывайте!

– Хорошо, мэм. Будем оформлять документы. Так откуда вы родом?

***

Из невольно подслушанного, заупокойного

– Марина, ты напрасно не пошла на похороны мужа Лайзы. Это была такая прекрасная церемония. Тебе бы понравилось.

– Послушай, как ты можешь так говорить о похоронах? Вы и о свадьбе говорите «прекрасная церемония», и о похоронах. Что может быть прекрасного в похоронах?! А тем более, что умер молодой еще человек.

– А что тут такого? Церемония была на самом деле красивая. Странные вы люди, русские.

– Это вы странные! У вас все – шоу: и свадьба, и похороны... Сплошной Голливуд...

***

– Добрый вечер, Виктор!

– Здравствуйте, миссис Форд. Как вы?

– Хорошо! Вот на танцы собралась. Сегодня в нашем клубе вечер латинских танцев. (Миссис Форд при полном параде: макияж, укладка, каблуки и новое платье цвета морской волны. У миссис Форд меньше двух недель назад умерла от рака 32-летняя дочь, оставив после себя двух маленьких детей).

– На танцы???

– Да! Не вечно же мне горевать! Я же не могу похоронить себя вместе с Мишель! Жизнь продолжается, и мне нужно как-то развлекаться!

– Понятно...

– Приходите и вы с женой. Будет очень весело!

***

На блошином рынке:

– Эта дрель нормально работает?

– Да-да. Все инструменты, которые я продаю, в рабочем состоянии. Это инструменты моего мужа, он постоянно ими пользовался.

– Так они ему больше не нужны?

– А он умер. Неделю назад.

Валерий Гаспарян