Евгений Евтушенко о книге Михаила Моргулиса

Абрикосовый поцелуй в «Тоске по раю».

Сейчас появилась какая-то эпидемиальная боязнь красоты в искусстве. Очевидно, это подсознательно скептическое отношение к выражению Достоевского, что якобы красота спасет мир и ко всяческим восклицаниям типа – «мы еще увидим небо в алмазах» или «человек это звучит гордо». Конечно, нелегко это все это принимать за чистую монету после Холокоста и Архипелага Гулага и после вопиющей пропасти неравенства, когда безвкусное хвастовство виллами, брильянтами, яхтами унижает честных людей, когда они, чтобы выжить, бьются, как рыбы об лед, а престиж зазнавшейся политики катастрофически обвалился после повальной двустандартности и параноидального взаимоподслушивания. Тем не менее, красота поведения людей, ухитряющихся не пачкаться, существует, и их больше, чем нам иногда кажется. Они-то и есть настоящие герои, но кажутся неудачниками-чудаками на фоне преуспеяния тех, чья кажущаяся смелость предприимчивости основывается лишь на беззастенчивости, с которой они переступают через других. Вообще, духовная красота сейчас Золушка.

Первые абстрактные картины Кандинского были очень красивыми, в них было что-то от красоты природы – от закатов, от рассветов, от радуг, от северного сиянья. Картины Поллока, особенно его «Собор», были полны красоты его ошеломляющего трагического темперамента и саморазрушительно задыхающейся от самой себя великой энергии. Картины Миро с его «миробами» были очаровательны, как воскресшие в нем наскальные мотивы преисторических предков.

Все это еще было живописью. Концептуализм с его туалетными афоризмами, надписями, со ржавыми кроватями, в которых валяются презервативы, и грязными носками, заполонил современные музеи. Это бывший бунт против мелкобуржуазной слащавости ныне с циничным практицизмом превратился в доходный «снобизнес». Гениальные скульптуры Генри Мура, Альберто Джакометти сменились не мыслящими и не сострадающими людям инсталляциями. Из музыки исчезла красота мелодии, хотя еще Скрябин нашел такие дивные таинственные феромоны между звуками и красками. В литературе преобладает сарказм, скептицизм, переходящий в пессимизм, не достает кислорода, чувствуется смертельная боязнь авторов выглядеть слишком сентиментальными, быть обвиненными в высокопарности. Красота сиротливо жмется в угол, а то еще, не дай Бог, обвинят в красивости. Искусство сейчас или слишком подножно заземлено, или создает подделки неземного в бесконечных «фэнтези», представляющих лишь трусливое бегство от действительности. Но секрет состоит в том, что все подлинно неземное находится именно на земле.

На сегодняшнем фоне повесть писателя и священника Михаила Моргулиса – «Тоска по раю» – рискованное предприятие. Она написана с бесстрашной красивостью. Она сама подставляется под насмешки, издевательства, пародии. Но у нее есть одно редкое сейчас для книг качество – в нее можно влюбиться. Со мной случилось именно это! Чего стоит одно незабываемое выражение «абрикосовый поцелуй». С кем же он мог произойти у автора-героя книги?

Представьте, что героиня оказалась своего рода агентом дьявола, «князя тьмы», вроде бы его послушной Матой Хари, чьей задачей, внушенной ей «князем тьмы», было рекрутирование других послушников. Но лишь притворяясь исполнительницей его воли, приказа, на самом деле она исполняла только то, что ей подсказывала любовь. Боже, какая фэнтезийная безвкусная мелодрама, всплеснут руками скептики. Увы, сама жизнь наша иногда похожу на мелодраму, да еще и побезвкуснее. Но героиня Моргулиса все-таки сошла в жизнь не из комиксов, а со страниц рассказа Джона Стейнбека «Рыжий пони», который я тоже знал с детства, как Моргулис, так и назвавший свою героиню – Пони. В повести Моргулиса я нашел столько романтической сентиментальности, по которой столько людей так истосковались среди циничного стеба, так давно не слыша красивых сказок, и потому закрыл последнюю страницу с огорчением, что она последняя, но и с детской благодарностью за то, что эта повесть или поэма в прозе смыла с меня недетскую, недоверчивую к сказкам усталость. Неизлечимые скептики легко найдут в этой повести все, чтобы безжалостно разгромить ее. А я нашел в ней все, чтобы от нее не оторваться.

Но разве своими сказками и Арина Родионовна, и Ганс Христиан Андерсен, и Александр Грин обманывали нас, как это делали те, кто загонял нас в бараки и газовые камеры своих политических утопий? Моя детская вера даже в добрые сказки вот-вот уже могла перейти в безверие. Безверие во что? Да во все… за исключением людей, которых я люблю. А их, к счастью, много, и они есть во всех странах, где я был. Разве дорога к людям – это не есть дорога к Богу? Земля людей дорога нам тем, что именно она вызывает в нас самые неземные чувства. Трагедия и лермонтовского и врубелевского демонов в том, что они были этих чувств лишены их несыновней непринадлежностью к земле, и при всей разнице характеров, как холоднокровные братья-близнецы, были обречены на одиночество одним и тем же проклятием пушкинского Демона: «Не верил он любви, свободе; На жизнь насмешливо глядел – И ничего во всей природе Благословить он не хотел».

Поэтому лишенное простой человеческой теплоты

все сверхчеловеческое, чего изо всех сил хотят добиться лишь закомплексованные посредственности, ведет к единственному счастью по заслугам несчастных – к ненависти. Один из моих сыновей – Саша, процитировал мне в рождественском письме этого года то, что сказал однажды Нельсон Мандела, от которого даже за 27 лет тюрьмы его мучители не добились ненависти:

«Ненависть – это тот яд, который мы пьем, думая что он убьет наших врагов». (Буквальный перевод: Обижаться и негодовать, это все равно, что выпить яд в надежде, что он убьет твоих врагов.)

Я даже попытался превратить эту статью в диалог афоризмов, но вдруг почувствовал, что он самовольно перестраивается в нечто не столь умственное, сколь в шаловливо-живое, песенное, залихватское, чуть лещенковское, что ли, и почему бы и нет:

Что взгрустнула ты Машенька, Маша,

радость, что ли тебя обошла?

жизнь, как будто бы каша-малаша,

твои губы опять обожгла?

Даже если любовь и наивна,

она ненависти умней,

Зависть ведьмой вещает надрывно,

но давай не доверимся ей.

Вы не верьте дурному слову

от соперниц и от жлобов.

Пусть подсовывают вам злобу

все равно выбирайте любовь.

Среди всяких тусовок и шаек,

осторожней лети кувырком наш земной

сумасшедшенький шарик,

я люблю тебя – весь целиком!

Никого не любить – некрасиво,

Как зимою снежков не лепить

и любить невозможно Россию,

если в ней никого не любить!

Вот куда меня занесло порывом рождественской метели от страниц повести моего дорогого Михаила Моргулиса. Впрочем, от его прозы можно было ожидать всяких приключений, ибо она весьма недисциплинированная, если подходить к ней со строгими правилами.

Точных аналогов у этой книги нет – есть только нежные точки соприкосновения с «Маленьким Принцем» Сент-Экзюпери или с повестью «Джонатан Ливингстон, чайка» – одного американского пилота Ричарда Баха, вышедшей в семидесятом году, и ею зачитывались почти все американцы тинейджерной психологии, что не всегда совпадает с возрастом, в том числе и с моим.

Когда-то удивительная по своей нравственной чистоте моя американская подружка чуть старше двадцати двух лет, читала мне вслух, когда, выражаясь библейским языком «изнемогали от любви». Над этой книгой в США высокомерно посмеивались критики и прозаики, но думаю, что от зависти, ибо она лежала под сотнями тысяч подушек, надышанных снами. Эта повесть была слишком простодушна для скептиков, но зато многих отчаявшихся она спасала и от наркомании, и от самоубийств, вернув им веру в себя и в жизнь через слова из клюва чайки.

Моргулис понял силу сказки, созданной им и сам в нее вошел, и пережил ее, не подозревая, что с ним случится. А случилось самопреображение. Любовь преображает нас, и рыжая Пони стала и Ариадной его, но и самой себя. Они оба преобразились, и дар этого самопреображения подарили и появившемуся в книге мальчику, который как будто ждал своего часа, когда же его заметит какая-нибудь сказка и даст ему руку. О, как нам нужна такая редчайшая духовная порода земных и одновременно неземных людей, потому что только с неземной высоты иногда можно увидеть то, как можно людям помочь избавиться от грозящих им бед на земле, что стало уже составляющей практического провидчества космонавтики. Опять, невежливо ломая строй прозы, откуда-то из меня лезут ритмы и рифмы, хотя и не такие уж плохие:

Есть мальчики особые. Им дико,

что называют их всех заодно – Индиго.

Эта книга и адресована, в общем-то, таким мальчишкам, даже задержавшимся в тинейджерстве надолго, как один мой знакомый, которого я частенько вижу в зеркале, и девчонкам, в чем-то похожим на мальчишек, в том числе и моей жене, которая до сих пор гордится тем, что у нее на носу до сих пор горбинка от хоккейной шайбы, когда они играли в Петрозаводске не на катке, а просто на улице проволочными клюшками.

 Я сразу уловил, что в этой книге есть особая мелодия, как будто между строк у нее скрыты ноты, и подумал, что это, видимо, «Концерт детства» Шумана. Оказывается, я догадался. Попробуйте сделать тоже самое, поставьте этот концерт и начните читать эту книгу. Это волшебное соитие. Не воспринимайте эту книгу лишь религиозно. Завистливая борьба «князя тьмы» с его соперником за человеческие души это поэтическая метафора борьбы человечности – с бесчеловечностью, вооруженной столькими соблазнами, и самый опасный из них – это гибельное лицемерие, притворяющееся спасением, хотя в его глазах нет-нет и проблеснет дьявольщинка. Автора повести спасла его же сказка. Я вам кажется забыл сказать, как она называется, – «Тоска по раю». Если на самом деле рая на свете и нет, то тоска по нему получилась самая райская. Ее лет восемь назад напечатало издательство «Конкордия», и двухтысячный тираж молниеносно испарился вместе с издательством. Сейчас ее красиво переиздали. Ищите. Я ведь ее нашел. В ней вы увидите в конце концов лучик света за темным лесом. Это вам посветила красота-спасительница. Я надеюсь, что и у вас на губах после чтения этой книги окажется вкус абрикосового поцелуя.

Евгений Евтушенко,

Оклахома