Что ты не весел, загрустил

Друг мой, товарищ, Автандил?

Если приятель к тебе пришел,

Цолокаури ставь на стол!

… Стройная мулатка цвета шоколада по кромке моря удаляется все дальше. Небольшая, изящная эбеновая статуэтка. Бедра ее, как мускатный орех, упругий живот подобен дайре, в который бьют кончиками пальцев, высекая из него искры страсти и томления. Черные пряди волос напоминают выгоревшую на солнце виноградную лозу.

Она, не оборачиваясь, небрежно и устало, пальцем откидывая упрямый локон, словно пишет по-грузински, завивая слова в локоны, словно ничего еще не решено…

Это – Грузия!

Грузия – остров одиночества, блеска и нищеты, и, конечно, любви…

Это острое чувство сердечной недостаточности пронзает тебя сразу, как только горы свели над твоей головой ладони, благословляя, словно блудного сына, который шел, сам не зная куда. А вернулся в Грузию, в Тбилиси, Тифлис, Тбилисо!

Тифлис – это миф, высеченный в камне. Каменистая, как и большинство горных речушек в Грузии, непокорная и своенравная Кура, шепчущая где-то у подножья скал слова поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». А горное эхо вторит ему словами поэмы Важа Пшавела «Гость и хозяин». И если ты уже гость и расположился в одном из ресторанчиков в старом Тбилисо, то воздай хвалу этому городу:

Какой лазурный небосвод

Сияет только над тобой –

Тбилиси мой любимый и родной!

И Нарекала здесь стоит

Как память прошлых тяжких бед

Твою главу венчая сединой...

Тбилиси – это стихи, высеченные в камне, запутавшиеся в бурных волнах и брызгах ущелья, заплутавшие в узких улочках и кварталах старого города. Имеющий уши да услышит… как натянута тетива лука и как плачет на закате тихими всплесками ветра зурна над головой поверженного в прах перед ее древней красотой гяура!

Но нет сил сопротивляться красе твоей, Тбилисо! А лучше плыть по воле волн в узкой лодке теплого вечера, погружаясь в сочные и пряные ароматы, утопая в застолье, и пьянея от парчового вкуса «Хванчкары».

А сердце давно больно этой мечтой, отравленной о всяком другом, кроме этой божественной лозе, вине, о «Хванчкара»!

Это звучит приблизительно, как хвала Всевышнему.

Но ведь есть еще «Киндзмараули». Или в переводе на общеупотребительный – стройной стан невысокой поджарой, как запеченная в печке хлебная корочка, аджарки, она спешит, как речка горная, маленькими шажками куда-то прочь. И легок ее шаг, но как тяжел жадный взгляд, провожающий ее тень. О этот взгляд, словно вор, крадущий сокровище, которое принадлежит не тебе, гяур!

Темная ночь и сладостная истома – вот что такое «Киндзмараули»!

«Алазанская Долина» – божественная виноградная лоза, прядущая шелковую нить веков, парка, в руках у которой нить судьбы. И прохладно под ее сенью и светла печаль разлуки с ней. Потому что жизнь вне Алазанской Долины – не жизнь!

Ахашени – ах, маленькая деревенька в ущелье Верхней Аджарии, убежавшая от шумного и суетливого Батума с его щербатой, словно улыбка старика, портовой набережной, с надломленными, словно судьба, кранами, тучными, точно раздутый от увеличительного стекла, кактус, пальмами, и старыми кварталами, где по преданию побывал Есенин и написал: «Шаганэ, ты моя, Шаганэ!».

А может и не побывал, и не писал, а если и был, то в Баку, но, глядя сквозь магический кристалл бокала «Ахашени» – это уже и не важно. Самое главное, что ты вкушаешь терпкую влагу этого горного воздуха, совсем пропал в маленьком дворике скромной сакли, и тамада, поднимающий рог в твою честь, читает огненные строки поэмы Важа Пшавела «Гость и хозяин». Сначала на грузинском, а потом в переложении Николая Заболоцкого:

Глядит кистинское селенье

Гнездом орлиным с вышины,

И вид его нам тешит зренье,

Как грудь красавицы жены.

Ну вот и славно. Пока ты гость, тебе рады, когда – не гость, то уже, как минимум, кровник. Но лучше все же быть в гостях!

Тебе рады, как родному, даже несмотря на или даже вопреки тому, что творилось в августе 2008 года. Строки грузинского гения не врут: любовь к гостю отменяет даже кровную месть. Но хозяин тут – неточное слово. Не хозяин, а скорее – покровитель, брат. И даже больше, чем брат. Ведь в поэме Пшавела мятежный кистин отказался мстить своему кровнику, убийце брата, потому что он – его гость!

Ты закусываешь домашнее солнечное «Цолакаури» или «Мукузани» свежей, только что выловленной в мелководной речушке, в которой смешались два потока, как в жизни, черное и белое, низкое и высокое, форелью. Ее зажарили на углях или на печке, что топится кизяком, и ты забываешь обо всем на свете. Обо всем, кроме своего гулко бьющегося сердца. Но немеет язык и предательски наворачивается слеза…

«Саперави» – наверное, сбежавшая цитата из легенды о Сурамской крепости. Такое оно темное, почти рубинового оттенка и древнее, как эти легендарные стены, у которых Сергей Параджанов, тбилисский армянин, снял свой фильм «Легенда о Сурамской крепости».

Небольшая деревенька – Сурами в Хашурском районе, приютившаяся у южного подножия Лихского хребта. Она делит Грузию на западную и восточную, как на две половинки граната. А цвет его рубиновый: «Гамарждоба, генацвале!»

На столе большой, как горный утес, нависший надо тобой, над твоей судьбой, кувшин «Кахетинского». Искристая влага льется горным потоком, играет на солнце и пламенеет в груди.

Все мы, русские, немного грузины! Особливо в Тбилисо, в маленьком ресторане с горячим, словно скала, прожаренная на солнце, харчо, дымящемся, словно туман над холмами Грузии, шашлыком, тающим во рту хачапури. Или в маленьком селе Верхней Аджарии…

А потом вечереет. И поток маленьких переулков, словно ручейки, стекающие в ущелье, ведут тебя неведомо куда. Туда, где ночные тени, смешиваясь с еще не отпылавшим закатом, приобретают очертания призраков Пиросмани.

Пригубим заодно уж и «Пиросмани».

Его грузины в черных, как ночь, шароварах, фуражках или в каракулевых папахах в кабачке пьют из кувшинов вечность. Словно святая троица, осеняющая троеперстием царицу Тамару.

Такая вот тайная вечеря по-грузински. Застолье – священно действо. Это – не еда, а молитва, когда нельзя никуда спешить. А надо сидеть, наслаждаться сумерками, целовать глиняный бокал, преломляя лаваш с друзьями, которых политика почему-то превратила во врагов, и беседовать о том, что два православных народа должны жить в мире, как братья.

Может быть, все это немого высокопарно и пафосно. Но Грузия – страна горная. Здесь все возвышенно и, возможно, преувеличенно. Но разве согласно Пушкину не в возвышенном обретает сердце пищу? Разве человек, пьющий вино, хуже того, у кого в руках кинжал?

Я пью кровь Господа моего. И преломляю хлеб с теми, кто мне подарил кров. И вспоминаю советскую еще армию и моего подопечного Хвичу из Рустави.

Хвича с большим и гордым профилем, его и его соотечественников в Москве называли «чуреком» или «чебуреком». Они все носили огромные кепки «аэродром». А этот «чурек» и еще один армянин, вступились за меня, когда русские «старики» хотели меня побить за то, что я, замкомвзвода, не давал им в обиду молодых.

Разве я теперь, сто лет спустя, могу предать Хвичу или старика, учителя русского языка и литературы из деревушки, что в Верхней Аджарии. Старый учитель забывает русский язык, потому что государство, в котором он жил и умрет, решило вычеркнуть русский алфавит из его жизни.

Политика – это безумие. Так что лучше быть в гостях, пить вино и любоваться стройным станом, удаляющейся от тебя по кромке моря вдаль Грузии.

А не то, ведь так, оказывается, просто из гостя превратиться в кровника…

Игорь Михайлов