В канун 70-летия начала Великой Отечественной войны, знакомясь со сравнительно малоизвестными документами этого времени, не мог не обратить внимания на трагедию польских евреев, депортированных в 1939 году в Сибирь, а затем, два года спустя в Узбекистан. Согласно секретного пакта Молотова-Риббентропа в сентябре 1939 года, после захвата основной территории Польши войсками фашисткой Германии, советские войска заняли западные области Украины и Белоруссии. При этом московская пропаганда пыталась оправдать эти действия Кремля так называемым «воссоединением восточных и западных украинцев и белорусов в едином государстве, как воплощение их вековой мечты».

Потому, неудивительно, что население этих областей встречали советских воинов, как освободителей, спасшиx их от угрозы уничтожения фашистскими захватчиками.

Однако очень скоро они убедились, насколько они были обмануты. На основе постановления ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР от 14 мая 1941 года под предлогом борьбы с так называемыми «социально чуждыми элементами» из этих областей Украины и Белоруссии было выслано более 200 тыс. человек в Сибирь и Печорский край. В числе их была значительная часть польских евреев, которые оказались в регионе с суровым и непривычным климатом. Они под конвоем войск НКВД вынуждены были работать на лесоповалах. Конечно, далеко не все могли выдерживать такие каторжные условия труда: тяжело, болели, немалое их число умерло.

В Узбекистан

Осенью 1941 года в связи с начавшейся советско-германской войной, Кремль вынужден был пойти на возобновление контактов с бежавшим в Лондон польским эмигрантским правительством, возглавляемым г-ном Сикорским. На основе подписанного в Москве советско-польского союзного договора граждане Польши смогли выехать из районов депортации и переехать в республики Средней Азии, в числе которых был и Узбекистан.

Разумеется, это не было решением трагедии, в которой оказались польские евреи. Значительная их часть была направлена на Ташкентский текстильный комбинат. Жили они в наспех построенных общежитиях барачного типа, которые мало были приспособлены для нормального жилья. Находились они на полуказарменном положении, мало отличавшегося от режима, установленного для сосланных сюда на поселение по приговору суда. С чувством горечи и справедливой обиды вспоминают многие из них, как нелегко и сложно адаптировались они к новым условиям жизни.

Так, Ц.Г. Гликсман, бывший варшавский адвокат, проведший 3 года в СССР, в тюрьмах, лагере и местах расселения польских ссыльных, в своем докладе Американскому Еврейскому Комитету указывал: «Депортированные польские евреи встречались на работе с местным населением, а также с русскими, украинцами, татарами. Те нередко были настроены антисемитски и пытались затруднить работу евреев и причинить им максимум неприятностей. Сравнительно низкий уровень производительности труда депортированных евреев – результат физического истощения и отсутствия опыта – служил в глазах этих людей доказательством нежелания евреев заниматься физическим трудом, что будто бы это составляет их национальную черту. Таково же нередко было мнение и руководителей некоторых предприятий, в которых работали депортированные. Случалось, что они относились к евреям с нескрываемой враждебностью, поручая им самую трудную работу. Даже сотрудники НКВД, предоставляя льготы для нееврейских беженцев, открыто создавали, нередко надуманные, трудности для евреев.

Б. Соловьев, эвакуированный из западных областей СССР в узбекский город Джизак и имевший возможность общаться с польскими беженцами, вспоминает: «Из оказавшихся в этом городе польских евреев на работу относительно быстро устроились специалисты, и квалифицированные рабочие. Но большинство их маялось долго. Одиноких стариков и старушек, а также тяжелобольных направляли в инвалидные дома». Он, будучи в 1944 году в одном из таких домов отмечал: «Среди жильцов барака были больные с нервными отклонениями, сердечники, калеки и другие несчастные. Но в этом доме медицинских работников не было. Лекарства в аптечке были из числа так называемых «общего назначения», да и тех не хватало. В этом кишлаке, расположенном недалеко от Джизака не было даже медпункта. Только раз в месяц приезжал врач с медикаментами, а остальное время его заменяла медсестра. Благодаря настойчивости эвакуированной С. Винарской местные власти выделили инвалидному дому определенную долю вещевых и продуктовых посылок, полученных от американских еврейских организаций специально для депортированных в Узбекистан».

Приведенное описание жизни польских беженцев в Узбекистане подтверждает вывод ряда аналитиков о том, что, будучи вырванными из традиционной обстановки, переброшенные в новую для них экономическую и социальную среду, они воспринимались местным населением как инородное тело. Более того, польские беженцы постоянно испытывали серьезные материальные трудности, которые были вызваны сложными условиями военного времени. Как отмечалось в докладе одного из беженцев Р. Эрлиха Американскому Еврейскому Комитету «польские евреи сначала рассчитывали обеспечить свое существование, работая в качестве рабочих на промышленных предприятиях, в колхозах, кооперативах ремесленников. Но вскоре они убедились, что регулярный заработок, который им обеспечивал этот труд, не спасает их от угрозы голодной смерти». Автор доклада, ссылаясь на одного из опрошенных, приводит его рассказ: «Я поступил на работу в хлопковый совхоз. За вычетом подоходного и военного налогов, удержаний на правительственный заем мой заработок достигал 150-180 рублей в месяц. На эти деньги можно было прожить лишь несколько дней. Я взял поэтому дополнительную ночную работу. Во время эпидемии я рыл могилы и делал гробы. Я собирал тряпки и шил из них обувь и домашние туфли, которые продавал на рынке». В то же время, разумеется, следует учитывать сложные и противоречивые пути адаптации польских беженцев к не легким условиям в стране так называемого «победившего социализма», их приверженность к ведению товарно-рыночных отношений, участию в розничной торговле. Ведь если даже не брать в расчет их материальное положение, трудно было рассчитывать, что за короткое время жизни в СССР у них могло сложиться позитивное отношение к общественным отношениям, господствовавшим тогда в этой стране.

В их сознание прочно вошли воспоминания о депортации в Сибирь и Печорский край. Полуказарменное положение в Узбекистане, откровенные проявления в отношении их государственного и бытового антисемитизма. Это постоянно способствовало росту стремления беженцев при первой возможности покинуть СССР и вернуться в Польшу.

Эвакуация детей беженцев

В сентябре 1941 года на узловую станцию Каган, находящуюся в Бухарской области Узбекистана, прибыл состав с детьми польских беженцев, в числе которых были выходцы из семей евреев-офицеров Войска польского. Доставив детей в город Бухару, местные власти распределили по узбекским кишлакам, в детские дома закрытого типа, ранее предназначавшиеся для сосланных в эти края детей, репрессированных ответственных работников. Эти детские дома находились под особым контролем территориальных органов НКВД, но снабжались продовольствием из фондов иностранной помощи СССР. Как отметил журналист-политолог М. Давидзон в статье «Преданное братство», детям повезло: директором детдома, где оказались дети польских евреев, был бывший фронтовик, который, как умел, облегчал их участь, ограждал их от принудительного труда, от попыток местных властей использовать этих подростков, как заключенных.

После окончания войны часть из них вернулась вместе с родителями в Польшу, а часть осталась в Узбекистане и успешно трудилась до распада СССР в различных сферах экономики, культуры, народного образования республики. Среди них Майя Слуцкая, которая окончила в 1951 году в Ташкенте исторический факультет местного университета, защитила диссертацию на соискание ученой степени кандидата исторических наук и долгое время работала в одном из вузов республики. Однако, далеко не у всех эвакуированных детей так благополучно сложилась жизнь в Узбекистане. Многие не выдержали знойного климата, антисанитарных условий, тяжелых инфекционных болезней и были захоронены в республике.

Вместо заключения

Несмотря на многие негативные стороны жизни и быта польских евреев в годы второй мировой войны на территории СССР, даже антисоветски настроенные беженцы из западных районов, признавали, что Советский Союз был для них единственной альтернативой по сравнению с гитлеровской Германией. Как заявил один из них, «Мы поняли, что из двух зол судьба уготовила меньшее: лучше было оказаться в этой стране, чем в нацисткой Германии: в условиях, когда в Европе было уничтожено 6 млн. евреев, польские беженцы смогли остаться в живых». Но это не снимает ответственности с советского руководства за жестокое, грубое, нередко откровенно циничное отношение к польским евреям, спасавшимся в Советском союзе от угрозы физического уничтожения.

И хотя с этих времен прошло 7 десятилетий, страдания, издевательства над этими людьми, пережитые ими унижения не могут быть забыты. Польские евреи, где бы они сегодня не жили, в Израиле, США, Германии или какой-либо другой стране, полагаю, всегда будут помнить все ужасы этой депортации в СССР, все, что им пришлось пережить в годы военного лихолетья. Рассказы о них навряд ли смогут забыть их дети, внуки, все последующие поколения.

 Уже находясь в США, в Далласе мне в Еврейском культурном центре приходилось встречаться с польскими беженцами, оказавшимися в годы войны в Ташкенте. Надолго запомнились их воспоминания о времени проведенном в Узбекистане, которые они считали самым тяжелым, чудовищным в своей биографии.

Депортация польских евреев в СССР убеждают, что в государстве, где господствует тирания и отсутствует законность, где не защищены права даже своих граждан, не могут быть защищены права граждан других стран. Совершенно очевидно, что Кремль, лишь делая красивую мину при плохой игре, цинично обманывал мировую общественность о якобы имевшей место с его стороны «заботы о польских беженцах». А на самом деле он только подтвердил, что в эти годы его политическому курсу не были чужды антисемитские позиции, что он постоянно подыгрывал таким настроениям, имевшем место на бытовом уровне.