На вопрос журналиста, считает он себя русским или американцем, Бродский ответил: “Я еврей, русский поэт и английский эссеист”.

12 мая 1972 года Бродского вызвали в Отдел виз и регистрации ленинградской милиции и поставили перед выбором: эмиграция или тюрьмы и психбольницы. К тому времени Бродскому уже дважды приходилось проводить по нескольку недель в психиатрических больницах, что для него было намного страшнее тюрьмы и ссылки, а уж тем более – эмиграции. Он пытался максимально оттянуть день отъезда, но в СССР ожидали визита Никсона, поэтому всех неугодных старались выслать из страны как можно быстрее. 4 июня Бродский вылетел из Ленинграда в Вену.

О своем пребывании в австрийской столице Бродский вспоминал: “Я очень ясно помню первые дни в Вене. Я бродил по улицам, разглядывал магазины. В России выставленные в витринах вещи разделены зияющими провалами: одна пара туфель отстоит от другой почти на метр, и так далее... Когда идешь по улице здесь, поражает теснота, царящая в витринах, изобилие выставленных в них вещей. И меня поразила вовсе не свобода, которой лишены русские, хотя и это тоже, но реальная материя жизни, ее вещность. Я сразу подумал о наших женщинах, представив, как бы они растерялись при виде всех этих шмоток. И еще одно: как-то я плыл из Англии в Голландию и увидел на корабле группу детей, ехавших на экскурсию. Какая бы это была радость для наших детей, подумалось тогда мне, и ее украли у них навсегда. Поколения росли, старели, умирали, ничего так и не увидев...”

В Вене Бродского встретил Карл Проффер, преподававший в Мичиганском университете, и предложил ему стать в этом университете poet in residence. Бродский с удовольствием согласился. Это избавило его от массы размышлений. У него были и другие предложения – из Англии, Франции, но Мичиган был первым: “А, кроме того, я понял, что происходит довольно большая перемена обстоятельств. В том, чтобы остаться в Европе, был определенный смысл и шарм, но было бы и фиктивное ощущение продолжающейся жизни. И я подумал: если уж происходит перемена, то пусть она будет стопроцентная”.

Иосиф Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде в еврейской семье. Отец, Александр Иванович Бродский (1903 – 1984), был фоторепортером, мать, Мария Моисеевна Вольперт (1905 – 1983) – бухгалтером. Раннее детство Иосифа приходится на годы войны, блокады, послевоенной бедности и тесноты. Мотивы, связанные с этими детскими и юношескими впечатлениями, неизменно присутствуют в его творчестве.

В неполные шестнадцать лет, закончив семилетку, Иосиф бросил школу (тому были две причины: во-первых, к нему придирался учитель-антисемит, во-вторых, надо было финансово поддержать семью) и стал учеником фрезеровщика на заводе. Потом он безуспешно пытался поступить в школу подводников, в течение нескольких лет работал помощником прозектора в морге областной больницы (надеялся впоследствии стать студентом медицинского института), истопником в котельной, матросом на маяке, рабочим в геологических экспедициях. В это время Бродский очень много читал – в первую очередь поэзию и философско-религиозную литературу, изучал английский и польский языки. Иосиф начал серьезно писать стихи в восемнадцать лет. “Пилигримы”, “Памятник Пушкину”, “Рождественский романс” – наиболее известные из ранних стихов Бродского. Для многих из них характерна ярко выраженная музыкальность. Он признавался во влиянии на его творчество поэзии Баратынского, Цветаевой и Мандельштама. В 1962 году Бродский встретил молодую художницу Марину (Марианну) Басманову. Тем же годом датируются его первые стихи с посвящением “М. Б.” – “Я обнял эти плечи и взглянул…”, “Ни тоски, ни любви, ни печали…”, “Загадка ангелу”. В 1963 году в газете “Вечерний Ленинград” появился материал под названием “Окололитературный трутень”, в котором поэта обвиняли за “паразитический образ жизни”. Было очевидно, что статья является сигналом к преследованиям и, возможно, к аресту Бродского.

13 февраля 1964 года поэта арестовали. На следующий день у него случился первый сердечный приступ. Всю жизнь у него было больное сердце, что вносило грустные нотки в его стихи, но не помешало ему оставаться заядлым курильщиком.

Два заседания суда над Бродским были законспектированы Фридой Вигдоровой и составили содержание распространявшейся в самиздате “Белой книги”. Все свидетели обвинения начинали свои показания со слов: “Я с Бродским лично не знаком…”, что перекликалось с формулировкой “Я роман Пастернака не читал, но осуждаю!..”. Бродский был приговорен к пяти годам принудительного труда в отдаленной местности и был сослан в Коношский район Архангельской области, в деревню Норенская. Как это ни странно, поэт назвал это время самым счастливым в своей жизни. В ссылке он много читал, познакомился с английской поэзией, в том числе с Уистаном Оденом: “Я помню, как сидел в маленькой избе, глядя через квадратное, размером с иллюминатор, окно на мокрую, топкую дорогу с бродящими по ней курами, наполовину веря тому, что я только что прочел.  Я просто отказывался верить, что еще в 1939 году английский поэт сказал: “Время… боготворит язык”, а мир остался прежним”. По прошествии полутора лет под давлением мировой общественности, в частности после обращения к советскому правительству Жана Поля Сартра и ряда других зарубежных писателей, наказание Бродскому было отменено. Эмигрантские годы поэт начал в должности приглашенного профессора на кафедре славистики Мичиганского университета в городе Анн-Арбор – преподавал историю русской литературы, русской поэзии XX века, теорию стиха. Не окончивший даже средней школы, Бродский работал в общей сложности в шести американских и британских университетах, в том числе - в Колумбийском и Нью-Йоркском. Он продолжал писать стихи на русском языке. В полученном им 14 мая 1977 года письме А. И. Солженицына было выражено восхищение профессиональной работой поэта: “Ни в одном русском журнале не пропускаю Ваших стихов, не перестаю восхищаться Вашим блистательным мастерством. Иногда страшусь, что Вы как бы в чем-то разрушаете стих, но и это Вы делаете с несравненным талантом”.

Бродский много писал и на английском языке, получил широкое признание в научных и литературных кругах США и Великобритании, был удостоен Ордена Почетного легиона во Франции. Занимался литературными переводами (в частности, перевел на английский русские стихи коллеги по эмиграции, Владимира Набокова).

В 1980 году Бродский получил американское гражданство. “В здании суда, – писал поэт, – собралось человек семьдесят-восемьдесят, присягу мы приносили скопом. Там были выходцы из Египта, Чехословакии, Зимбабве, Латинской Америки, Швеции... Судья, присутствовавший при церемонии, произнес небольшую речь. Он сказал: принося присягу, вы вовсе не отрекаетесь от уз, связывающих вас с бывшей родиной; вы больше не принадлежите ей политически, но США станут лишь богаче, если вы сохраните ваши культурные и эмоциональные связи. Меня тогда это очень тронуло”.

В США Бродский в полной мере реализовал все те возможности творческого и карьерного роста, а также издательской активности, которые ему предложили двухсотлетняя демократия, сверхразвитые рыночные отношения и чрезвычайно мощная система поддержки университетского образования. Его исключительный творческий потенциал и эффективная система постоянного самообразования привели к быстрому освоению английского, при этом стихи и проза Бродского на этом языке стали таким же общепризнанным выдающимся вкладом в мировую культуру, как и его сочинения на русском.

В 1986 году написанный по-английски сборник эссе Бродского “Less than one” (“Меньше единицы”) был признан лучшей литературно-критической книгой года в США. В декабре 1987 года, в возрасте сорока семи лет, поэт был награжден Нобелевской премией по литературе за “всеобъемлющее творчество, насыщенное чистотой мысли и яркостью поэзии, за всеохватное авторство, исполненное ясности мысли и поэтической глубины”. Вслед за Буниным и Пастернаком он стал третьим русским поэтом, получившим Нобелевскую премию, и одним из самых молодых лауреатов Нобелевской премии за все годы ее присуждения. Иосиф Бродский являлся также лауреатом стипендии Макартура, Национальной книжной премии и был избран Библиотекой Конгресса поэтом-лауреатом США.

Он снял себе большой дом, предполагая место для родителей, но оказалось – зря. 12 раз они подавали заявление с просьбой разрешить им повидать сына, но даже после того, как Бродский перенес операцию на открытом сердце в 1978 году и нуждался в их уходе, им было отказано в выезде. Мать Бродского умерла в 1983 году, немногим более года спустя скончался отец. Оба раза Бродскому не позволили приехать на похороны.

В 1987 году поэт так оценивал свою жизнь: “Те пятнадцать лет, что я провел в США, были для меня необыкновенными, поскольку все оставили меня в покое. Я вел такую жизнь, какую, полагаю, и должен вести поэт, – не уступая публичным соблазнам, живя в уединении. Может быть, изгнание и есть естественное условие существования поэта, в отличие от романиста, который должен находиться внутри структур описываемого им общества. Я чувствовал некое преимущество в этом совпадении моих условий существования и моих занятий”.

С началом перестройки в СССР стали публиковать стихи Иосифа Бродского и статьи о самом поэте. В 1990-х годах начали выходить книги. В 1995 году, когда мэром был Анатолий Собчак, поэту было присвоено звание Почетного гражданина Санкт-Петербурга. Бродский все откладывал приезд на родину – его смущала публичность этого события, излишнее внимание прессы. В 1990 году он женился на русско-итальянской переводчице Марии Содзани. С их общей дочерью говорил по-английски.

Бродский умер во сне от инфаркта 28 января 1996 года. Это случилось в Нью-Йорке, но похоронен он был, согласно завещанию, в любимейшем после Петербурга городе – Венеции, на кладбище Сан-Микеле. Газета “Завтра” откликнулась на это печальное событие множеством острот: “Иосифы Бродский и Мандельштам не любили Сталина. Бродского решено каждый год хоронить то в Италии, то в Америке. С бродским приветом обратились евреи России к евреям Америки”. И так далее. Пресс-служба некоего Патриотического Союза Молодежи разослала по редакциям официальное заявление: “Стало чище в русской культуре. Исчез один из проповедников литературной шизофрении... К нашему народу смерть отдельно взятого безумного американского еврея никакого отношения не имеет...” В ноябре 2005 года во дворе филологического факультета Санкт-Петербургского университета по проекту К. Симуна был установлен первый в России памятник И. А. Бродскому.