Вначале о том, как я попадал в Америку. Это был 1994-й год, я отстоял огромнейшую очередь к сотруднице американского консульства. Официально эта процедура называлась интервью, но длилась она секунд двадцать, через которые в визе мне было отказано: я не доказал, что не собираюсь остаться в Соединенных Штатах Америки. У меня дома оставались родители, жена, дочь, но это все не было основанием, чтобы мне вернуться в Россию!.. И тогда я сделал первое смешное открытие – Соединенные Штаты очень хорошо относятся к себе и высоко себя ставят, полагая, что я у них там останусь, бросив здесь всю свою семью.

Подобное собеседование я проходил дважды, и дважды мне было отказано, причем за 20 секунд – так быстро еще никто не раскрывал мои планы остаться в Америке!.. Потом случилось чудо: за сатирическую программу «Куклы» против меня было возбуждено уголовное дело. На второй день началась настоящая комедия. Видный чиновник из американского посольства через газету «Московский комсомолец», где я работал, попросил мне передать, что если я хочу получить грин-карту и статус беженца, то это просто «завтра». И с завтрашнего дня я буду под защитой белоголового орлана, который своими распростертыми крыльями защитит меня от цензуры как человека, которого преследуют. Я, раздувшись от собственной значимости еще на пятнадцать килограммов, опять пошел в посольство, где за двадцать секунд получил очередной отказ. Выйдя из глубокого обморока, я сказал, что «господин такой-то» вообще предлагал мне уехать, но я хочу Америку только посмотреть! Почему же нельзя?! Узнав о «господине таком-то», дама в окошке мило улыбнулась, и между нами состоялся следующий диалог:

– Ах, вот в чем дело? Ну, тогда вам в ту дверь за углом…

– Но я не хочу ехать в Америку навсегда, – стал объяснять я. – Я хочу ее только посмотреть!

– Это невозможно, – так же улыбаясь, отвечала дама. – Вы не доказали, что не останетесь в США.

Можно с грустью констатировать, что связать две двери одного помещения на Садово-Кудринской мне так и не удалось. Поэтому я оказался в Америке только тогда, когда культурный атташе посольства госпожа Розмари ди Карло написала в собственное консульство письмо, в котором поручилась перед ее родным Госдепартаментом, что я в США не останусь и не сяду на шею американским налогоплательщикам.

Итак, наступает октябрь 1995-го года. Я стою на улице в Манхэттене и щипаю себя, чтобы поверить в то, что я вижу.

Для тех, кто не понимает, почему я это делаю, следует объяснить, что я был невыездной еврей – меня еще в 1988-м году не выпустили в Чехословакию. И все, в чем я был уверен, что где-то к пенсии, возможно, меня пустят в Болгарию подлечиться. Но мне было абсолютно точно известно, что я никогда не увижу ни Парижа, ни Рима, причем я не очень страдал по этому поводу, так же как не страдал по поводу того, что не прыгну дальше всех в длину или не пробегу стометровку с мировым рекордом. Это просто такая данность. И «меня не полюбит Мишель Мерсье», как написано у Жванецкого. Просто было понятно, что есть какие-то вещи, которые не для меня.

Но вдруг я обнаруживаю себя в Нью-Йорке! Как замечательно сказала моя жена, «в Нью-Йорке ты чувствуешь себя тараканом в магазине канцпринадлежностей».Так и я: стоял под холодным проливным дождем на Пятой авеню и щипал себя. А еще открывал и закрывал глаза и ощущал только одно – я здесь. Больше никаких эмоций не было.

Они появились позже, когда я поехал в Америку второй, третий раз. Я уже там все посмотрел, пожил, попытался влиться в эту манхэттенскую толпу. Это удивительно забавно, у тебя появляются новые ощущения, потому что Нью-Йорк – невероятно завораживающий город, который можно любить или ненавидеть, но нельзя относиться к нему спокойно.

Это такой город-вызов, в том числе к себе самому. Но это все было потом. А тогда я, тридцативосьмилетний дурень, стоял на улице, щипал себя и убеждался, что я здесь. И мне это было удивительно. Конечно, я попытался понять, что же такое Америка.

Однажды, перед концертом в Бостоне, я вышел на улицу прогуляться и продышаться. И вдруг я увидел такую картину: по улице навстречу мне едет на инвалидной коляске человек. У этого человека была голова на небольшом теле и одна рука, которая лежала на пульте управления коляской. И этот человек, как оказалось, ехал из публичной библиотеки. Он жил. Это не был обрубок, который нужно быстрей похоронить, спрятать с глаз, чтобы не портил картину. Это был человек, который жил!.. Для меня – это, конечно, Америка.

Пока мы кричали, что у них негров линчуют, президентом стал Обама. Я все понимаю. Понимаю, что не надо путать туризм с эмиграцией, понимаю, что есть проблемы, огромные проблемы. Но все равно – эти вещи впечатляют. А еще меня поражает возможность быть тем, кем ты хочешь быть. Ты можешь быть американцем, не переставая быть русским, пуэрториканцем, ирландцем. Эта вещь вообще важна для понимания того, как должна жить многонациональная страна. То есть, ты американец – часть общего, но в то же время – часть какого-то этноса, своей религии. И эти вещи не вступают ни в какое противоречие.

Поскольку я не чужд политических размышлений, то мысль «а можем ли мы, как они» все время становится темой для раздумий. Понятно, что дело не в «особом народе», потому что наши соотечественники там весьма успешны – начиная от Зворыкина, который изобрел телевидение, до Брина, который изобрел Гугл. Наши соотечественники на Западе весьма успешны.

Тогда в чем же дело? Видимо, в том, что когда на Западе «проходили» разделение властей, контроль над властью, силу общества, то мы пропустили эти уроки, мы «болели». «Болели» Иваном Грозным, Иосифом Сталиным. И продолжаем «болеть» сейчас. Более того, мы гордимся нашей «болезнью». И еще гордимся традициями. Но какими традициями гордиться, мы не выбрали. А в наших традициях – и Шариков, и профессор Преображенский.

Я люблю возвращаться в Америку. Раз в два-три года я приезжаю туда – уже как свой. У меня есть любимые уголки, я живу по местным правилам, общаюсь с местными друзьями. Я уже не таракан, я вырос, хотя не сильно. Но в любом случае, в том самом канцелярском магазине «Америка» я уже чувствую себя более уютно. И это проявляется весьма неожиданно. Однажды о моих предстоящих выступлениях написала газета «Лос-Анджелес таймс», и на концерт пришла американская семейная пара, которой в голову не могло придти, что я буду говорить по-русски. И два последующих часа они вертели головами и наблюдали за реакцией публики. Думаю, что это для них был серьезный антропологический опыт…

Так что юмор, как видим, бывает понятен и без слов. Особенно если соблюдаешь определенные местные условия. Однажды, когда у меня должен был быть первый концерт, я боялся, поймут ли мой юмор эмигранты. И я спросил об этом организатора концерта, опытного администратора. Он похлопал меня по плечу: «Не волнуйтесь, все будет в порядке. Главное, не говорите им, что Брежнев умер!..»