В одно из моих первых участий в фестивале искусств и ремесел в Сан-Антонио я была занята, рисуя чей-то портрет, но краем глаза нервозно наблюдала за моим, еще тогда другом, Джерри. Некая рыжеволосая дама с веснушками, утыканными по всей ее бело-меловой коже лица, навязчиво поглощала его внимание. Наконец, после почти часового своего присутствия на территории арендованного нами места, она испарилась. Джерри, опережая мои расспросы, сообщил, что познакомился с родственницей Керенского, и что она поехала домой приводить себя в порядок, чтобы позировать для портрета.

Рыжая не заставила нас долго ждать и в роскошном платье, с прической, напоминающей придворных дам начала прошлого века, уселась перед моим мольбертом. Черты лица ее были ярко выраженные, тонкие и даже, я бы сказала, аристократические. Необычные глаза, светло-серые, прозрачные, казалось, были почти белыми. Языковой барьер мешал нам общаться, но, тем не менее, эта дама стала моей первой американской подругой. Получив свой портрет и расплатившись, она пригласила нас на обед. В назначенный день и час мы постучали в ее дверь. Уже знакомая нам мадам в чуть приоткрытую дверь сообщила, что обед еще не готов, так как основной исполнитель по части барбекю, то есть муж, еще не вернулся с работы. Нам было велено (или предложено?) приехать позже. Чтобы не жечь понапрасну бензин, завернув за угол, мы остались сидеть в машине. Я была шокирована, а мой менталитет не мог переварить такой прием. Но Джерри был невозмутим и принял этот обряд без комплексов. В тот вечер мы познакомились с Томом Хармен, мужем Джен – юристом по образованию. В отличие от Джен, он был мягок, улыбчив и вежлив. Таким образом, эта пара стала нашими друзьями на долгие годы. Вообще, полное имя Джен было Ирен Джен Хармен. Отчего она предпочла представляться по серединному имени, я могу только догадываться.  Мы часто бывали в их доме, построенном в викторианском стиле. Обладая врожденным хорошим вкусом, Ирен Джен пыталась сохранить характерные черты дизайна в интерьере тоже. Вскоре я получила большой заказ от нее на реставрацию старой картины, которая была куплена вместе с домом. Я имела представление об этапах реставрации на интуитивном уровне, но, порой, чувствовала за собой авантюрную наглость, взявшись за эту работу. Пришлось копаться в справочниках и консультироваться с профессионалами, чтобы не потерять доверие наших первых клиентов. Потом были от них и другие заказы. В коллекции Тома и Джен немало купленных моих картин.  Даже после их печального развода мы продолжаем поддерживать отношения с каждым из них, но уже по раздельности, не принимая ничью сторону.

Джен крепко ухватилась за дружбу со мной.  Я была для нее чем-то вроде экзотической, русской Барби. Может быть, через меня ей хотелось познать себя, так как слишком много белых пятен оказалось в ее родословной, корни которой  обрубились в России. А в Америке так не принято. Здесь каждый кичится своими пра-пра до шестого колена, вырисовывая ветвистое дерево. Преподаватель биологии в школе, Джен имела необычное хобби: дом был наполнен персидскими котами, грациозно разгуливающими по комнатам. Всем своим видом они говорили о своей породе и знатности, как бы подчеркивая благородство кровей самой хозяйки. Среди тридцати или более персидских кошек только один был не из того семейства: Уильям – египетский сфинкс. Он был бесшерстный, с огромными ушами и множеством складочек.

Ирен Джен частенько приглашала меня с собой на шопинг, приговаривая, что научит меня быть настоящей леди, забывая при этом, что Джерри был студентом в ту пору, и у нас не было ломаного цента в наших дырявых карманах. Однажды, мы вдвоем отпраздновали ее день рождение в ресторане, оставив своих мужчин дома в одиночестве с персидскими красотками и разжиревшим, бесшерстным сфинксом, который был безжалостно посажен на строгую диету, то есть, на голодание по тибетскому рецепту. По всей видимости, он не мог понять, за что это его так подсадили и орал, издавая страшные вопли, слышимые, наверное, в другом квартале бульвара. К концу учебного года ученики Джен делали оздоровительно-развлекательный поход в парк с водяными аттракционами: всевозможные горки, бассейны, водопады и пр. Я была приглашена на халяву в качестве почетного гостя. Но самой шикарной и впечатляющей нашей совместной экскурсией была вылазка на целый день в парк «Морской Мир». Там Джен от души подурачилась надо мой. Например, на представлении с гигантским черным китом она посадила меня на третий кольцевой ряд от бассейна, объяснив, что так комфортнее будет наблюдать представление. Морской великан-мерзавец окатил нас водой с макушки до пяток, загребя своим могучим плавником полбассейна. Под водой оказались только сидевшие близко, жаждущие зрелищ и острых ощущений. Мы были в эпицентре этого отдрессированного, запланированного номера. Повезло, что был жаркий день, и наши майки мгновенно высохли.

В один из визитов к Джен, она позвала меня в спальню и вручила большой, полиэтиленовый мешок, набитый ее одеждой. Очевидно, к тому времени она осознала бессмысленность потраченного времени на мое обучение как стать «леди».  Вывалив содержимое пакета на кровать, она осведомилась, не возьму ли я что-либо из этих вещей, в противном случае, ей придется отдать все в благотворительный фонд.  Я была в полном восторге от такого привалившего богатства: мне еще никто ничего не отдавал, да еще в таком количестве. Все шмотки были почти новые и из хороших магазинов. Смущали меня только бюстгальтера и носки. Мой русский менталитет не мог обработать такой жест с более интимными вещами. В нашей стране не разрешали даже примерить этот товар, уже не говоря, чтобы вернуть назад. Каждый понимал, что это правильно и нормально. Нас так воспитали. Все сгребая, кроме самого нательного, я не успела возразить, когда Джен повелительным жестом засунула обратно в мешок всё, мною оставленное. Одна пара ее носков очень приглянулась моей маме. Она до сих пор их, трижды перештопанных, хранит в своем комоде. Я нахожу в этом эпизоде какую-то мистическую связь или ироническую усмешку истории: в глубинке России моя старенькая мама донашивает носки внучатой племянницы Керенского. Разве это не парадоксально?! «Аномалия», – скажете вы.

Ирен Джен любила делать мне подарки. Ее удивительные сережки, изображающие, конечно же, фанатический предмет ее боготворения – котов, всегда привлекают внимание окружающих своим необычным дизайном. На нашу с Джерри свадьбу Ирен Джен вручила открытку, на которой от имени не успевающего родиться к этому торжеству персидского маленького чуда, было написано: когда я появлюсь на свет, я буду вашим! Джен ведь не только обожала своих милейших созданий, она еще преследовала и меркантильные интересы. Один такой лохматенький котеночек, раскрученный в солидном кошачьем журнале и имеющий паспорта своих знаменитых родителей, с кучей наград, стоил не малого бабла. Помнится случай, как за 700 долларов российский олигарх купил такого котика, и Джен хлопотала с отправкой его по адресу назначения куда-то в Сибирь.  Круто!

Ирен Джен неоднократно позировала мне. Один портрет ее я назвала «Мадам Керенская». Приглашала на его открытие журналистов, но резонанса не получилось в общественности, поэтому решила написать эту историю сама. Сейчас, уже свободно говоря по-английски, я позвонила Джен и взяла у нее интервью об ее родственных корнях с Александром Керенским. Джен не любила говорить об отцовской родословной линии по многим причинам. На мой непросвещенный взгляд, я могу сделать лишь свои субъективные выводы. По ее скупым репликам об отце, я улавливала стойкое чувство обиды, обкраденности и разочарования. Неулыбчивость Джен, категоричность ее суждений, завершавшихся раздражением и, частенько, взрывом негодования, я оправдывала космическим влиянием невзгод от прежних эпох, преследующих третье поколение Керенских в ее лице. Отец Ирен или Иры по-русски, родной племянник Александра Керенского, был повенчан с водкой. Возможно, этот белый Змий  Горыныч был следствием бурной жизни гонений и попоек его отца – родного, младшего брата Александра Керенского, то есть, дедушки нашей Иры. Может быть, по этой причине, видя много бед, идущих из русских корней, она не захотела называть себя Ирой и в неофициальном пространстве использует лишь свое второе, серединное имя – Джен.

История жизни Александра Керенского окружена легендами, слухами, сплетнями и клеветой. Реальные факты его жизни почти не известны. Существовало много мифов: бегство из Зимнего дворца в женском платье. В одной статье очень солидной энциклопедии было написано: «расстрелян в СССР в 1947 году». После оккупации Франции Керенский эмигрировал в США. По словам Джен, его семья была настолько напугана большевистским террором в России, что не пыталась воссоединиться в эмиграции, стремясь замести следы и не быть назойливо видимыми для большевиков. Так младший брат Керенского, попав в США тоже, никогда не виделся со своим старшим братом. Все документы, подтверждающие их родство были тщательно уничтожены.

По моей настоятельной просьбе Джен  летала навещать своего отца в Нью-Йорк с единственной целью найти у него хоть какою-нибудь улику об их родстве со знаменитым двоюродным дедушкой – увы...

Последний раз я встречалась с Джен в 2000 году. Мы получили рабочий контракт в Венесуэлу и искали временное жилье для кота Саши, усыновленного в первый год нашей жизни в Хьюстоне. Не найдя никого поблизости, мы позвонили Джен в Сан-Антонио. Она не отказала нам, но потом обидчиво напоминала, что мы предпочли ее породистого котеночка какому-то бездомному, без роду и племени. Мне приходилось оправдываться и рассказывать о своих благородных побуждениях, сделанных во имя спасения чьей-то несчастной души, заключенной в эту шкурку песчаного цвета. В тот последний визит я с удивлением отметила изменения в характере Джен. Пройдя через все плотные слои атмосферы, связанные с разводом, она утратила нормы и критерии, которыми руководствовалась в статусе жены юриста, да и ее голубая кровь заметно порозовела. Мудрость, прощение и понимание пришли взамен принципам и убеждениям, с нетерпимостью отстаивавшим идеалы молодости. У нее уже появился новый друг Дэйвид – простой, добрый парень. Я обнаружила двух безродных, серых кошек, разгуливающих между длинношерстных красоток. «Это Дэйвида», – ответила Джен на мое удивление.

Это эссе я пишу с позволения Джен. При нашем последнем телефонном разговоре, высказанная мною идея придать народной огласке тайну ее происхождения, была встречена с одобрением и с надеждой, возможно, на то, что мучившая и обременявшая семейная драма, освободит ее душу и станет оцененной и понятой в сверхгалактическом масштабе вечности.