Совсем недавно состоялся очередной радиомост «Хьюстон-Москва» между радиопрограммами на русском «Мы, Техас и Россия» (Хьюстон) и радиостанцией фонда «Русский мир» (Москва). На этот раз гостьей была Мира Ярова – иммигрантка из Москвы, приехавшая в Хьюстон 37 лет назад. Отвечая на вопрос московского журналиста Л.Курьяновой, Мира сказала, что в Советском Союзе она с детства была без вины виноватая: росла в семье «врага народа», не принимали в комсомол: она должна была искупить вину невинно арестованного и, как потом выяснилось, расстрелянного деда. Вскоре после этого эфира получаю материал участника Великой Отечественной войны В.И. Шайкинда. На этот раз тема не о войне, но о ранах, которые не заживают ни у него, ни у Миры, и у многих других.

Софья Табаровская,

главный редактор радиопрограммы «Мы, Техас и Россия»

Рассказами о несправедливых арестах в России никого не удивишь. Они терзают страну еще с царских времен. За годы Советской власти их число увеличилось многократно. Как велика беда и как огромно количество жертв, я узнал уже здесь, в Америке, общаясь с соседями по дому Голдберга. Чуть ли не в каждой семье трехсотквартирного дома кто-то пострадал в годы сталинского террора. У нашего поколения схожие судьбы, но боль у каждого своя.

Моего отца арестовали ночью, в декабре 1937-го, за четыре дня до «самых демократических в мире» выборов по новой сталинской Конституции. Я проснулся от присутствия в квартире большого количества людей и от того, что «дядя в штатском» стал искать что-то в моей кровати. У входной двери стоял часовой с винтовкой. Кроме участников обыска в квартире находились трое «понятых» – соседей по дому, двое из которых были жильцами нашей квартиры. Как оказалось позже, они были доносчиками и карьеристами, желавшими захватить нашу квартиру и утвердиться в более высокой должности. Их несколько месяцев назад отец привел в дом и представил жене, моей маме: «Этя, это – молодые специалисты. Им негде жить. Пусть поживут пока у нас».

Порывшись в квартире два – три часа, перебрав все имевшиеся в доме книги и бумаги, они увели отца. Его последние слова запали мне в душу: «Этя, дети, я ни в чем не виноват. Я скоро вернусь…» Общее собрание трудового коллектива единогласно признало своего бывшего начальника «врагом народа», друзья семьи при встрече с мамой стали перебегать на другую сторону улицы, чтобы не здороваться, старшего брата вызвали на бюро райкома комсомола для «профилактики». Возникла опасность ареста мамы как члена семьи врага народа, а для детей – отправки в специальный детдом. Главной бедой стало «административное выселение» из квартиры, то есть на улицу, а происходило это в декабре. После долгих мытарств, многословной телеграммы на «имя товарища Сталина» (помню, что мама заплатила за телеграмму пятьдесят рублей), нам была выделена комната в семь квадратных метров. Немедленное получение реального материального результата от захвата власти стало на долгие годы традицией новых хозяев разных уровней. Из хижин – в квартиры богачей, к своей квартире – «госдачу», вселиться в президентский кабинет через полчаса после захвата власти, срочно заменить табличку на двери и распить победную бутылку со своими пособниками- лизоблюдами; срочно, подобно некоторым видам животных, «пометить» свои владения и оградить их от какого-либо вторжения.

Однажды ночью мы услышали осторожный стук в окно. В комнату вошел человек в полушубке и шепотом сообщил маме, что принес ей записку от мужа. Он сел на табурет, снял с себя валенок, распорол кожаную заплату на пятке и извлек написанную на вырванном кусочке подкладки от жилета записку: «Этя, дети! Я ни в чем не виноват. В связи с решениями январского Пленума ЦК партии надеюсь на полную реабилитацию».

Святая простота!!! Через две недели, отстояв длинную очередь для передач на букву «Ш», мама принесла свою сумку обратно. Охранник объявил ей, что Шайкинд Иосиф Исаакович, выслан этапом дальнего следования на десять лет без права переписки.

В течение многих лет мы не знали, что означает эта загадочная фраза. Прошли годы бесплодных ожиданий и надежд. Получены несколько сообщений на наши настойчивые запросы о его судьбе: умер в местах заключения от острой сердечной недостаточности в 1943 году, умер в местах заключения (без даты смерти), умер в местах заключения (без указания даты и места).

В годы хрущевской оттепели пришла очередная отписка о том, что «полностью реабилитирован за отсутствием события преступления». Реабилитирован? За отсутствием события преступления? Где логика? Не было преступления. За что реабилитировать? Где отец?

И только в 1982 ответ был окончательным и не требовал дополнительных вопросов, кроме одного: «Почему?». «Ваш муж, Шайкинд Иосиф Исаакович, 13 февраля 1938 года приговорен «тройкой» к расстрелу и 20 февраля 1938 года расстрелян». Судьба моего отца прояснилась почти через сорок пять лет. В декабре 37-го увели из дома, а через два месяца расстреляли при «отсутствии события преступления».

Тогда же, в 1982-м, я получил из Смоленского бюро ЗАГСа Свидетельство о смерти отца, где в графе о причине смерти, стоит бесстыдная запись: «Расстрелян». Вопрос «почему?» остался и останется без ответа. Нет и не было раскаяния властей за совершенное злодейство – за убийство невинного человека – моего отца.

Давно зажили мои раны, полученные во время Второй мировой. Годы идут, а эта душевная рана не заживает, как и у тысяч таких же, как я.

Владимир Шайкинд,

участник Великой Отечественной войны